№ 2 (2023)

В статье рассматриваются различные религиозные, ритуальные и моральные контексты, определявшие семантические, социальные и культурные траектории представлений о матерной брани в России Нового и Новейшего времени. Эссенциальное и лишенное исторического измерения восприятие “русского мата” как устойчивого набора лексем и формул представляется некорректным. Более того, стоит задуматься не только об исторических трансформациях этого понятия, но и о его генеалогии и даже, так сказать, изобретении. Одна из немногих последовательных концепций касательно религиозно-мифологического значения русской матерной брани была сформулирована в 1980-е годы Б.А. Успенским, полагавшим, что сквернословие в дохристианской культуре славян было связано с магией плодородия. В настоящей статье предлагается альтернативная гипотеза, согласно которой “изобретение” и религиозное прочтение “матерной лаи” как особого и святотатственного вида сквернословия происходит в Московском государстве в XVI-XVII вв. в контексте попыток “дисциплинарной революции” в сфере религиозной культуры, повседневных обычаев и ритуальных практик. Крестьянские визионерские эпидемии XVII в., включавшие запреты на матерную брань, употребление табака и пьянство, представляли собой своеобразные моральные паники, обусловленные дисциплинарной политикой государства и церковных элит, но вместе с тем функционально ориентированные на создание либо развитие новых культов чудотворных икон и сакральных локусов. Крестьянские верования и запреты, связанные с матерной бранью в XIX-XX вв., имели, по-видимому, полигенетическую природу и не были связаны с единым дохристианским источником.

В статье рассматриваются более 100 случаев “осквернения” Вечного огня в России 2010-2020-х годов. В контексте уголовных дел, связанных с богохульством и осквернением святынь, начиная с “панк-молебна” “Pussy Riot”, дела об “осквернении” Вечного огня позволяют увидеть, во-первых, как формируются аргументация и язык, которые используют СМИ и правоохранители в правовой дискуссии о секулярном сакральном, во-вторых, как происходит сдвиг от символического к материальному в отношении символов памяти в современном российском обществе. Авторы показывают, как и на каком основании преследуются сегодня в России “осквернители” Вечного огня, какие меры наказания к ним применяются. Несмотря на наличие в УК РФ специальных норм, в одних случаях такие деяния квалифицируются в соответствии с этими нормами, в других - как вандализм или надругательство над телами умерших и местами их захоронения, в третьих - как административные правонарушения. Правоприменители отчетливо считывают смысл этих актов (как покушение на сакральное), однако в российском законе отсутствует легальное определение понятия “осквернение” (при наличии самого термина), что, по-видимому, и приводит к применению различных норм для наказания виновных. Так как случаи осквернения Вечного огня интерпретируются правоприменителями как святотатственные, нам представляется уместным предложить для них общий термин “мемориальное святотатство”, под которым мы подразумеваем неконвенциональные действия с мемориальными комплексами и их элементами, в частности Вечным огнем, влекущие за собой репрессивные меры.

В статье рассматриваются моральные импликации практики публичных извинений на материалах современного Дагестана. В отличие от большинства специализированных исследований, которые носят в основном лингвистический и политологический характер, в данной статье нас интересует не столько структура официальных извинений как речевых актов и условия достижения их коммуникативного эффекта, сколько вариативность картин морального порядка, которые могут стоять за необходимостью публичных извинений в конкретном культурном контексте, и тот тип морального субъекта, который посредством подобных публичных актов может конструироваться. Материалом для анализа стали: публичные извинения, которые актуальны внутри дагестанского общества; извинения дагестанцев за пределами республики; случаи извинений перед самими дагестанцами. В статье демонстрируется, каким образом распространение практики публичных извинений в Дагестане проблематизировало границы коллективной ответственности, а также связанные с институтом репутации представления о субъекте, его свойствах и агентности, о возможности подчинения и сопротивления социальной структуре.

На протяжении нескольких лет авторы статьи проводили полевые исследования Бессмертного полка, интервьюировали организаторов и рядовых участников шествий в нескольких российских городах. В статье рассматриваются две наиболее распространенные модели организации Бессмертного полка. Первую из них авторы называют моделью “социального порядка”. Ее цель - демонстрация городского сообщества в его идеальном состоянии. Такое шествие четко структурировано, его участники часто униформированы, а место каждого зависит от его принадлежности к той или иной профессиональной/возрастной группе. Второй тип организации шествия назван моделью “культа предков”. В данном случае порядок колонн и внешний вид портретоносцев значения не имеют, поскольку главными участниками шествия становятся не живые, а умершие. Успех акции, организованной по этой модели, измеряется силой ее эмоционального эффекта: в идеальном варианте участники и зрители плачут, переживая катарсис. Подробно описывая две эти модели, авторы рассматривают конфликты между их приверженцами, а также анализируют мотивации организаторов и рядовых участников шествий.

Цель исследования - выявить специфические морфологические и психологические характеристики представителей досуговых сообществ мужчин, ориентированных на принятие высоких рисков, по сравнению с контрольной группой. Нами были изучены антропометрические показатели лица и тела, предположительно являющиеся маркерами пренатальной андрогенизации и маскулинизации, а также склонность к поиску острых ощущений и к агрессии у автогонщиков (n=36), альпинистов (n=52) и студентов университета (контрольная выборка) (n=56). Также нас интересовали возможные связи между исследуемыми морфологическими и психологическими параметрами. Было установлено, что все три группы значимо различались по форме лица и по индексу fWHR (соотношение скулового диаметра к высоте средней части лица), причем у гонщиков он был самым низким, а в группе контроля самым высоким. Гонщики отличались от контрольной выборки более высокими значениями относительной высоты нижней челюсти. Максимальные средние значения силы кисти на обеих руках отмечены у гонщиков, минимальные - в группе контроля. Мы не получили достоверных различий значений пальцевых индексов на правой и левой руках между группами. Результат анализа психологических профилей показал, что альпинисты более склонны к риску и поиску острых ощущений, а также чувствительнее к монотонной повседневной активности по сравнению с гонщиками и контрольной выборкой; максимальный уровень враждебности был выявлен у представителей группы контроля.