№ 2 (2024)

В статье рассматриваются семантические трансформации в русской речи названия американского мелодраматического сериала «Санта-Барбара» — с 1992 года (начало трансляции сериала на российском телевидении) до наших дней. На основе контекстуального анализа употребления имени собственного «Санта-Барбара» в СМИ, интернет-коммуникации, разговорной речи и массовой литературе выявляются его переносные значения, которые в течение 30 лет последовательно формировались в русской лингвокультуре. При этом название сериала расширяло семантический объем и сферы функционирования. Первое значение, отмеченное вскоре после выхода сериала, было позитивным — ‘элитарное место, комфортное для жизни’. В настоящее время оно практически ушло из речи, однако сохраняется в названиях гостиниц, кафе, ресторанов, жилых комплексов во многих городах России. Остальные переносные значения, функционально активные и в наши дни, негативные: 1) ‘бесконечный мелодраматический сериал’; 2) ‘сложные, запутанные семейные/любовные отношения’; 3) ‘скандалы, конфликты, интриги’. Последнее значение уже не связано с сериалом и характеризует сложные конфликтные взаимоотношения в самых разных коммуникативных ситуациях. В настоящее время «Санта-Барбара», в частности, используется в качестве политической метафоры в высокотиражных российских СМИ. Отмечается уникальность рассмотренных переносных значений для русской речи при их полном отсутствии в речи американцев.

В статье рассматриваются семантические свойства и особенности употребления в современной разговорной речи слов, обозначающих лиц с низким уровнем материального достатка. Номинации, разделяющие граждан на бедных и богатых, образуют довольно внушительные синонимические ряды. Для обозначения бедных людей (как и богатых) обычно используется лексика, имеющая большую историю и детально описанная толковыми словарями. Однако, попадая в новые конситуативные условия, эти слова утрачивают некоторые семантические компоненты и приобретают другие. В статье рассматриваются такие лексемы, как голодранец, оборванец, босяк, босота, нищеброд. Некоторые из них (ср. босяк, босота, нищеброд) в толковых словарях имеют помету устар. Однако, как показывают современные контексты, стилистический статус таких слов существенно меняется: они приобретают новые значения, происходит их «повторная актуализация». Так, босяк как обозначение неимущего человека, относящегося к социальным низам общества, в современной речи все чаще заменяется более актуальным для сегодняшнего времени существительным бомж, а само слово босяк нередко употребляется для обозначения каких-либо негативных свойств человека. Семантические изменения претерпевает также слово босота. Оно употребляется не только (и не столько) для обозначения крайней бедности, но также для выражения негативного, пренебрежительного отношения говорящего к кому-л. Как показывают наблюдения, это слово неплохо знакомо современным носителям разговорной речи и встречается в двух акцентных вариантах: босота́ и босо́та. Актуализируется также и употребление ранее малоупотребительного слова нищеброд в значении ‘человек, обладающий низким материальным достаткомʼ.

В диалектных и этимологических словарях русского языка с кон. XIX в. фиксируется лексема верги ‘заклинания, чары, колдовство’, которая проиллюстрирована одним-единственным примером, записанным Г. И. Куликовским в Ялгубе (Карелия). Большинство исследователей склонны считать, что слово восходит к фин. verha ‘жертва’, но увеличение источниковой базы позволяет по-новому взглянуть на историю слова. Во-первых, лексема верга содержится в записи обряда из Олонецкого сборника заговоров второй четв. XVII в., что является на данный момент самой ранней фиксацией, причем в форме ед. ч. Во-вторых, в словаре А. Неовиуса и в экспедиционных записях 1935 г. в Койвисто и др. приводятся обряды, в которых используется verha. Практически во всех обрядах с верга/verha предмет необходимо бросить, что наводит на мысль о древнерусском этимоне (ср. с врещи, вьргоу ‘бросать, кидать’). Финноязычное население с контактных территорий могло заимствовать понятие после 2-й пол. XII — сер. XIII в., т. к. e в verha отражает прояснившийся редуцированный.

В данной статье теория речевых жанров М. М. Бахтина, развитая А. Д. Степановым, применяется для анализа творчества А. Н. Островского. В частности, через призму первичных речевых жанров рассматриваются персонажи-самодуры. По мнению автора, для подобных персонажей характерен совершенно определенный и устойчивый набор первичных речевых жанров. Среди них преобладают императивные речевые жанры, связанные с воздействием на волю другого человека, а именно приказ, требование, угроза. Дается краткая характеристика каждого из этих жанров, из которой становится ясно, что персонажи-самодуры пользуются ими для навязывания собеседникам собственных прихотей. Данный вывод подтверждается приводимыми автором примерами (поведение Брускова, Ахова, Каркунова). Также самодуры прибегают к дидактическим речевым жанрам, что преимущественно демонстрирует их мнение о себе как о «сведущих» (подобное отличает, например, Кабаниху). При этом для самодуров также характерно использование речевого жанра жалобы, что открывает слабость их натуры, потерю сил при встрече с сопротивлением (на примере Большова, Ахова). По итогам исследования сделан вывод о широких возможностях применения теории речевых жанров при изучении творчества Островского.

Настоящая статья посвящена анализу «композитных образований» в тексте романа Д. И. Рубиной «Маньяк Гуревич». «Композитные образования» представляют собой единицы, формально схожие с составными наименованиями или сложносоставными словами. Однако их структура, семантика и функции иные. Считать их сложносоставными словами нельзя в силу их отличия от последних по внутренней форме слова, а также широкого диапазона языковых единиц, становящихся компонентами таких «композитов». Помимо существительных, их составляющими могут быть и прилагательные, и причастия, и глаголы, и наречия, и др. Для «композитных образований» характерна многокомпонентность, это свойственно тем единицам, лексико-грамматическим наполнением которых становятся существительные и глаголы.

Основная функция таких образований — стилистический прием. В тексте романа они помогают создать нелинейное повествование, сделать его той самой чередой картинок из жизни героя, что автор произведения считает основной особенностью композиции романа. Такие конструкции способны передать ситуацию или событие через призму восприятия героем действий, предметов и их признаков, и все это сливается в синтез ощущений и воспоминаний в сознании персонажа и создает у читателя особый перцептивный эффект.

При анализе подобных образований трудным является определение их лингвистического статуса. Возникает вопрос, применимо ли к ним понятие слова, каковы семантические и грамматические характеристики этой языковой единицы.