The political philosophy and ontology of autonomous zones

Full Text

Введение

В июне 2020 г. на волне антирасистских протестов в США в одном из центральных районов Сиэтла, который известен как Капиталийский холм, левые активисты объявили о создании автономной зоны, освобожденной от полиции и основанной на принципах самоуправления. Просуществовав около месяца, этот политический эксперимент завершился так же стремительно, как и начался – конечно, не без полицейского вмешательства. Эта автономная зона может рассматриваться как одна из попыток реализации локального анархического, безгосударственного ареала, организованного в пространстве государственности, что так или иначе отсылает нас к теории анархизма, особенно к ее современным вариациям. Не только потому, что принципы самоорганизации и самоуправления, исповедуемые активистами Сиэтла, были и остаются приоритетными в анархизме, но и потому, что сам термин «автономная зона» взят из анархистского лексикона. В частности, из текстов Хаким Бея – довольно эпатажной и неоднозначной фигуры среди теоретиков анархизма рубежа XX и XXI вв.

Историк и поэт Питер Ламборн Уилсон, написавший множество поэтических, публицистических и философских работ под псевдонимом Хаким Бея, скончался от сердечного приступа в мае 2022 г. За год до этого на русском языке было издано его историческое исследование, посвященное пиратским политическим экспериментам XVII вв. – «пиратским утопиям», которые пытались реализовать принявшие ислам европейцы на территории нынешнего Марокко [9]. Именно подобные вольные анклавы корсаров и беглых преступников послужили вдохновляющим примером для артикуляции концепции временных автономных зон (ВАЗ), по признанию самого Бея/Уилсона (Джозеф К. Грир предполагает, что под именем Уилсона публиковались сугубо исследовательские работы по религии и поэзии, тогда как псевдонимом подписывались провокационные статьи анархистского, мистического и эротического содержания [12, с. 170]). В свою очередь, преимущественно эта концепция стала устойчиво ассоциироваться с фигурой Хаким Бея.

Что касается его биографии, в том числе и интеллектуальной, то краткий, но информативный ее обзор представлен в своеобразном русскоязычном эссе-некрологе, опубликованном на сайте интернет-журнала «Akrateia»¹. Кроме того, эволюция взглядов и концептуальное развитие творчества Хаким-Бея отражено в довольно содержательной статье Л. Уильямса [15], на которую мы, среди прочего, будем опираться вкупе с работой упомянутого Дж. К. Грира об оккультистских источниках идей Бея.

То, что предшествовало оформлению концепции ВАЗ к середине 1980-х гг., можно разместить в двух контекстах. Во-первых, политический и интеллектуальный дискурс, сложившийся за два десятка лет со времен мятежных 60-х гг. XX в. Практики и идеи новых левых, ситуационистов и автономистов как бы отзеркаливались в академической среде работами о микрополитике, рассеянных властных отношениях, кризисе метанарративов, а также деконструкции бинарной и иерархической логики. В свою очередь, этот интеллектуальный бэкграунд, ставший известным благодаря термину «постструктурализм», отразился в недоверии к универсальному проекту Революции (чему также способствовало разочарование в опыте СССР и деятельности западных левых партий) и сместил акценты в сторону локалистких практик, множественных восстаний, политизации воображения, желания и т.п. Что касается анархизма, то такое смещение акцентов лаконично описала Р. Кинна, хотя и по несколько иному поводу: «Переформулированная таким образом дилемма перемещается из плоскости политического выбора между двумя образами жизни – государством и анархией – в пространство, где в рамках государственной системы стимулируются альтернативные властническим и иерархическим принципам либертарные политические, социальные и культурные проекты. Это предполагает трансформацию предоставляемых государством услуг путем воспроизведения и имитации альтернатив, а не воспроизведение этих услуг некими иными способами» [5, с. 264].

 Другим контекстом служит творчество самого Хаким Бея, в частности его подход к описанию природы реальности, названный им онтологической анархией. Исследуя истоки такого подхода, Грир усматривает их в пародийной религии дискордианства, возникшей еще в 1950-е гг. и исповедовавшей культ Эриды (греческой богини хаоса и раздора), а также в даосизме, ницшеанстве и некоторых эзотерических учениях. Все эти традиции и тексты, синтезированные и прочитанные в анархическом ключе, в итоге кристаллизовались, по мнению Грира, в беевском онтологическом анархизме, который на самом фундаментальном уровне подрывает легитимность и авторитет любой гегемонии, любого установленного закона. Всякий фиксированный порядок (включая тот, который моделировали классики анархизма на замену государственности) объявляется опасной иллюзией, которая становится реальностью посредством насилия и принуждения, подавляя любые иные альтернативы. «Онтологическая анархия отвечает на это, – провозглашал Бей, – что в хаосе не может “существовать” никакое “государство” и что любые онтологические притязания являются ложными, если их объектом не является хаос <…>, а следовательно, руководство невозможно ни в каком виде» [2, с. 156].

Хаос подразумевает чистую потенциальность, а вместе с ней и стремление к ничем не ограниченному творчеству, которое в текстах Бея наделяется чуть ли не магическим статусом, поскольку творчество даже в большей мере, чем социальный или политический протест, способно «взломать» иллюзию порядка и навязанных им образов жизни и мышления. Отсюда проистекает обоснование специфических эстетико-политических тактик вроде «поэтического терроризма» и «искусства-саботажа» – очевидный реверанс в адрес французских ситуационистов, равно как и апология политизированных флешмобов и перформансов с присущими им образностью, игровыми и карнавальными чертами (к слову, оригинальный сравнительный анализ концепций карнавала у Хаким Бея, М.М. Бахтина и философа-ситуациониста Р. Ванейгема представлен в статье Г. Гриндона [13]).

Описанные схематично, эти подступы к концепции временных автономных зон еще будут нами реактуализированы, когда речь пойдет о тенденциях, присущих современным изысканиям в области онтологии. Здесь же, в завершение вводной части, следует обозначить поставленную настоящим исследованием цель как попытку встроить разработанные Хаким Беем понятия онтологической анархии и автономных зон в то теоретическое пространство, которое сформировалось благодаря некоторым современным подходам в области онтологии (спекулятивный материализм, объектно-ориентированная онтология и акторно-сетевая теория). Эти подходы в свою очередь можно с долей условности считать отражением постнеклассического научного миропонимания, фиксирующего абсолютный характер нелинейности и неопределенности развития, возникновение порядка из хаоса, спонтанную природу структурогенеза и т.п., что и придает актуальность нашему рассмотрению анархистской онтологической оптики, которая не только созвучна современной научной картине мира, но и пытается решить важную этико-политическую проблему – проблему предельных оснований институциональной политической власти.

Автономия в «трещинах» порядка

Сам Хаким Бей признавал в одном из поздних интервью, что не является первооткрывателем или изобретателем автономных зон, ограничившись лишь их наименованием и попросту признанием существования такой «социологической реальности», когда «группы людей собираются вместе, чтобы максимизировать некий концепт свободы, разделяемой ими так же естественно, как и воздух, которым они дышат» [Цит. по: 15, с. 117]. Мы уже упоминали вдохновлявшие Бея пиратские утопии, но образчики временной автономной зоны или, по крайней мере, черты таковой он усматривал также в поселениях ассасинов Средневековья, в Парижской коммуне (1871), в созданной итальянским поэтом и летчиком Г. д'Аннунцио вольной республике Фиуме (1919–1920), в Баварской советской республике (1919) и т.п. Все эти схожие с ними краткосрочные, временные эксперименты представляют собой пример высвобождения хаотической потенциальности, которая не устанавливается раз и навсегда, но вспыхивает непредсказуемым образом в разломах и пустотах «иллюзорной тотальности общества порядка» [2, с. 194].

В соответствии с тем, что мы обозначили выше как разочарование в глобальном проекте грядущей революции, вслед за которой на практике воссоздаются прежние структуры господства или возникают еще более жесткие, Бей также находит подобный проект неуместным и противопоставляет ему риторику восстаний и «вечного мятежа». Напомним, что концепция временных автономных зон разрабатывалась с середины и до конца 1980-х гг. и предлагалась Беем в качестве альтернативы как потребительскому обществу капиталистического Запада, так и идеологизированным обществам социалистического Востока. И в том и в другом случае лобовое столкновение с государством делает альтернативу зримой, фиксируемой и, в конечном счете, уничтожаемой – либо с помощью поглощения капиталом и отоваривания, либо благодаря банальным репрессиям.

Временная автономная зона же уподобляется Беем такому восстанию, которое не идет на прямой конфликт с государственной властью, однако стремится «отбить определенную территорию (участок земли, промежуток времени или область воображения), после чего ей надлежит раствориться, чтобы возникнуть вновь уже в другом месте/времени еще до того, как Государство успеет обрушить на нее всю свою мощь» [2, с. 102]. И далее: «ВАЗ существует не только вне досягаемости контроля, но и за рамками всяких определений, вне доступности взглядов или ярлыков, которые суть акты порабощения, за пределами государственного понимания и государева ока» [2, с. 137]. Именно поэтому автор, во-первых, оговаривается, что не намерен давать четких дефиниций временной автономной зоне и лишь очерчивает ее контуры, а во-вторых, описывает ее в качестве своеобразной тактики исчезновения, в том числе из поля зрения СМИ.

Позднее, в одном из текстов 1993 г. Хаким Бей предлагает читателям осмыслить «эмпирический факт»: временный характер – не обязательная черта для автономных зон; некоторые из них вполне могут иметь устойчивый характер, становясь тем самым постоянными – ПАЗ. «Какие-то из трещин в Вавилонском Монолите настолько пусты, что целые группы могут проникнуть в них и там поселиться» [2, с. 213]. Подобные поселения, сообщества или коммуны, однако, неотделимы от многочисленных временных автономных зон, составляющих своего рода сеть, в которой ПАЗ выполняет функцию узла, а ее назначением должно стать «постоянное усиление, бесконечное растяжение во времени всех радостей – и опасностей – присущих ВАЗ» [2, c. 217–218]. Очевидным образом, постоянные автономные зоны здесь вторичны по отношению к временным. И все же впоследствии такое разграничение было скептически воспринято некоторыми теоретически близкими Бею авторами.

Так, один из представителей постанархистской теории Р. Дэй, в целом симпатизирующий идеям Хаким Бея, считал подозрительной саму дихотомию «временное – постоянное». Не говоря даже о том, что идея постоянства, пусть даже и в режиме автономии, кажется, противоречит онтологическому анархизму с его непрерывной подвижностью, изменчивостью и хаотичностью, постоянные автономные зоны «всегда должны осознавать опасность как изолированности, так и популярности и умудряться в течение нескольких лет или даже десятилетий поддерживать уровень интенсивности, связанный с ВАЗ» [11, с. 163–164]. Никакое пространство, автономное оно или нет, не может всегда оставаться устойчивым; более того, на это изначально не стоит рассчитывать. Дэй предлагает говорить о полупостоянной автономной зоне (Semi-Permanent Autonomous Zone), чтобы как-то концептуализировать выход из указанной дихотомии. Этим несколько неуклюжим термином Дэй пытается описать модель автономного сообщества, которая «позволяет создавать здесь и сейчас не гегемонистские альтернативы неолиберальному порядку с прицелом на то, чтобы пережить опасности захвата, эксплуатации и разделения, неизбежно возникающие изнутри и навязываемые извне» [11, с. 164].

Что касается полноценной критики концепции автономных зон и других идей Хаким Бея, то чаще всего в этой связи встречается имя М. Букчина (1921–2006) – теоретика «зеленого» анархизма, эколога и публициста – и его небольшая работа «Социальный анархизм или анархизм образа жизни» (на языке оригинала имеет подзаголовок: «Непреодолимая пропасть»). Посвящен этот текст разоблачению новых форм анархизма, их якобы чисто гедонистической и индивидуалистической сущности и, в конечном счете, буржуазности. И Хаким Бей здесь является одной из главных мишеней для Букчина, который называет его «одним из самых неприятных примеров анархизма образа жизни». ВАЗ же описывается им всего лишь как безопасный уход из реальности, «пассивное событие», «кратковременный оргазм» и восстание инфантильного воображения, не способное ни малейшим образом повлиять на реальность – даже на реальность индивида. Сторонники такого анархизма «“автономны” не более чем движения на фондовом рынке, колебание цен и другие обыденные аспекты буржуазных отношений» [4, c. 38, 43, 79]. Игнорирование социально-классовой проблематики и эскапизм, эстетство и обскурантистский мистицизм, неприятие коллективного действия и общественной солидарности – таков в общих чертах стандартный набор обвинений в адрес Хаким Бея не только со стороны Букчина, но и некоторых других авторов: Ш. Шиена, Дж. Армитиджа и Б. Фрэнкса.

Следует сказать, что такая критика действительно имеет основания и поводы для нее без труда можно найти в высказываниях Бея – скажем, когда он называет естественной социальной моделью онтологического анархизма банду подростков или шайку грабителей, а к примерам ВАЗ относит дружескую вечеринку или званый ужин (в данном случае Бей ссылается на американского индивидуалиста С. П. Эндрюса (1812–1886), считавшего салонные вечера и собрания идеальным примером социального взаимодействия). С другой стороны, находятся основания и для контраргументов. Так, Уильямс справедливо указывает, что концепция ВАЗ стала реакцией именно на провал традиционной, классово ориентированной политики левых радикалов [15, с. 124]. Дэй, в свою очередь, настаивает на наличии социального измерения в работах Хаким Бея, пускай его подход к конструированию социальных связей и кажется (а, по сути, и является) предельно неортодоксальным [11, с. 162]. Наконец, С. Ньюман – ведущий теоретик постанархизма (название этого направления восходит к эссе Бея) – усматривает в критике Букчина «безнадежную ностальгию» по якобы подлинному анархизму прошлого, а отчасти и высокомерие по отношению к значительной части молодежи, которая вовлечена в радикальную антиавторитарную политику и в пику предпочтениям Букчина читает современных авторов вроде М. Фуко или Г. Дебора [14, с. 143].

Как бы то ни было, сам Хаким Бей после распада СССР и глобального распространения капитализма стал считать ВАЗ чем-то мало актуальным, хотя и остающимся важным тактическим механизмом для формирования радикальной культуры и мышления. В новых реалиях вновь стало необходимо мыслить стратегически, и эту революционную стратегию Бей, исходя из давнего интереса к неортодоксальному исламу, называет «джихадом».

Поскольку дальнейшие философско-политические поиски Хаким Бея не входят в тематическую «орбиту» нашего исследования, следует перейти к заявленным в аннотации задачам. Отметим лишь, что концепция ВАЗ нашла отклик не только в контркультурной среде (которую так недолюбливал Букчин) и у апологетов неподконтрольного киберпространства (которое, как ни странно, недолюбливал сам Бей), но и в академическом сфере. «К идее ВАЗ, – констатирует Р. Королев, – обращаются не только авторы многочисленных гендерных и этнических исследований, но и книг о велопробеге “Критическая масса” (ведь это “автономная зона”, свободная от автомобилей), кэмпингах (ведь это место, где автомобилисты могут обособиться от общества), и даже общении глухих людей (ведь жестовый язык – это тоже “автономная зона” своего рода)»². Заполняя на короткое время «трещины в монолите общепризнанной реальности» [9, с. 10], разворачиваясь «во фрактальных измерениях, невидимых для картографии Контроля» [2, с. 106], автономные зоны не просто демонстрируют образы жизни, альтернативные закостенелым властническим и обыденным отношениям, не только делают политику более осязаемой и непосредственно зависящей от людей. Будучи манифестацией онтологической анархии, их философия получает новое и актуальное звучание в связи с некоторыми установками, которые мы находим в современных, или новых, онтологиях.

ВАЗ + ООО + АСТ

Об анархистских (или акратических) мотивах, которые пронизывают ряд новейших онтологических теорий, в русскоязычном академическом пространстве сказано и написано немного. Тем ценнее редкие возможности увидеть эту умалчиваемую, мало кем признаваемую связь. Например, в статье об анархистских основаниях новых материализмов М. Рахманинова не только высвечивает эту связь, прочитывая через акратическую оптику таких современных онтологов, как Д. Харауэй, Д. Беннет и К. Барад, но и пытается вскрыть причины того, почему эта очевидная корреляция с онтологией, эпистемологией и этикой анархизма не артикулируется отчетливым образом [8]. И раз уж такой маршрут намечен, мы также постараемся сделать по нему несколько шагов.

Так, чуть ли не буквальную перекличку с беевской онтологической анархией мы находим в одной из работ К. Мейясу – знаковой фигуры спекулятивного поворота в континентальной философии XXI в. Атакуя онтологический регистр принципа достаточного основания, Мейясу доказывает, что именно отсутствие такого основания и является окончательным свойством всего сущего. И, более того, это свойство нисколько не подрывает принцип непротиворечивости и даже устанавливает его в качестве онтологической истины, поскольку «непротиворечие не обозначает какую-нибудь фиксированную эссенциальность, а имеет в качестве онтологического смысла необходимость контингентности, иначе говоря, необходимость всемогущества Хаоса» [7, с. 102]. Отстаиваемая Мейясу контингентность определяется как чистая возможность, реализация которой никогда и ничем не гарантирована. Также и хаос в онтологии Бея «пуст как потенциал, а не исчерпанность (хаос как “сумма всех порядков”)» [2, с. 51].

Что касается политического эффекта признания контингентности сущего, то его проговаривает сам Мейясу, когда затрагивает тему идеологии, описывая ее как форму псевдорациональности и метафизики, назначение которой – убедить в том, что существующее действительно должно существовать с необходимостью. Критика оснований и необходимости, таким образом, влечет за собой критику всякой идеологии, по определению скрадывающей все многообразие альтернативных возможностей социально-политического опыта. И вывод Мейясу здесь вполне созвучен интенциям не только Хаким Бея, но и, пожалуй, современного анархизма в целом: «Догматизм, утверждающий, что именно этот Бог, или этот мир, или эта История, или, наконец, этот актуальный политический режим существует с необходимостью, и необходимо таков, каков он есть, – такой абсолютизм принадлежит эпохе мышления, к которой невозможно и нежелательно возвращаться» [7, c. 44].

В текстах представителей объектно-ориентированной онтологии (ООО) мы также обнаруживаем мотивы, которые при всех нюансах и оговорках можно назвать вполне созвучными анархизму. Присущая ООО апелляция к миру объектов, как к автономным и самодостаточным сущим, призвана обрушить иерархическую субъект-объектную рациональность, в условиях которой субъект, по сути, властнически определяет, что достойно объективации, а что нет. В противоположность этому подход Л. Р. Брайнта («онтикология») нацелен на своего рода демократическое уплощение – субъект сам становится объектом среди других объектов, вступающих друг с другом в отношения большей или меньшей интенсивности и продолжительности, но остающихся при этом автономными. Отношения между частями и целым также размещаются в горизонтальной плоскости, лишаясь какой-либо гармонии или тождества: «Вместо того чтобы мыслить в терминах гегемонистской обусловленности, онтикология предлагает мыслить в терминах запутанности объектов <…> объекты могут включаться в другие объекты, в то же время оставаясь независимыми, или автономными, от объектов, включающих их в себя. Такая мереология подрывает органические концепции общества и Вселенной, в которых все субстанции мыслятся как части органического целого» [3, с. 134, 154].

В социально-политическом контексте виденье Брайнта достаточно явно резонирует с беевской критикой иллюзорной социальной тотальности и единства, которое «представляет себя неуязвимым – но слабость его очевидна, как только мы замечаем, что оно не отражается в непосредственном, живом опыте» [2, с. 265]. А предельным выражением такого живого опыта – или «иммедиатизма», по терминологии Бея, – как раз и могут выступать автономные зоны, которые, подобно объектам в онтикологии Брайнта, переплетаются и пересекают друг друга, образуя относительно постоянные узлы и сцепления в непрерывно пульсирующей сети. Здесь мы можем провести параллель и с основоположником акторно-сетевой теории (АСТ) Б. Латуром, фактически вдохновившего Брайнта (и не только его) на артикуляцию плоскостной онтологической матрицы³.

В частности, социология Латура уравнивает понятия «микро» и «макро», а точнее низводит последнее до такого же локального «микро»-места, связанного со множеством других. «Ни о каком месте нельзя сказать, что оно больше любого другого, но о некоторых местах можно сказать, что они выигрывают от гораздо более надежных связей с гораздо большим числом мест, чем другие. <…> то, что раньше – в дорелятивистской социологии – располагалось “выше” или “ниже”, теперь находится рядом, на том же уровне, что и другие места, на которые пытались смотреть сверху вниз и которые включали внутрь» [6, с. 247]. Заменяя латуровские «“микро”-места» на «автономные зоны» или локальные сообщества, накладывая АСТ на концепцию ВАЗ, мы можем получить уже не столько социологически и философски обоснованную парадигму онтологической анархии, сколько предпосылки и ресурсы для разработки полноценной анархистской политической онтологии.

Заключение

Даже не рефлексируя на такие темы, как онтологическая анархия, хаос или контингентность, стоит признать, что неопределенность, нелинейность и нестабильность – это действительные, отчетливо переживаемые нами сегодня характеристики существования, которые проявляются от эпидемий и военных конфликтов до угрозы ядерной катастрофы и экологического коллапса. Значит ли это, что онтологический анархизм приветствует подобные эксцессы?

Речь идет не о том, что стабильность и постоянство невозможны в принципе, но о том, что зачастую – и в настоящее время это становится все более очевидным – они достигаются сомнительными средствами и требуют для своего поддержания определенных, даже неоправданных жертв: прав, свобод, а порой и жизней. С другой стороны, анархизм не настаивает на абсолютной «беспочвенности», но говорит лишь о смещении оснований, их непрерывной изменчивости и вариативности, которая мотивирует людей на креативность в со-бытии, подвижности и открытости мышления, взаимопомощи и большей коммуникации друг с другом, чем с обезличенными бюрократическими институтами.

Уильямс находит, что тексты Хаким Бея оставляют ощущение нехватки и ограниченности. Вероятно, за витиеватым метафорическим языком, воспеванием «психического номадизма», призывами к игре и карнавалу, действительно кроется не более чем «лишь смутная надежда на то, что хоть какое-то просветление лучше, чем ничего» [15, с. 130]. И все же автономные зоны, вне зависимости от того, насколько они на самом деле автономны от тотальности контроля и управления, – не самый плохой концепт и не самая плохая практика в условиях, когда государство, следуя присущей ему структурной логике постоянства и стабильности, стремится к схватыванию не только физических пространств и тел, но и чувств, мыслей, воображения. Именно в философском обосновании тактик ускользания от подобной экспансии (или, по крайней мере, в попытке такого обоснования), на наш взгляд, и заключена ценность настоящей работы⁴.

«Власть, государство, положение вещей; это то, что претендует на монополию возможностей, – утверждает французский философ А. Бадью. – Это не просто то, что управляет реальным. Но и то, что указывает, что возможно, а что – нет» [1, c. 18]. И если так, то в этой, казалось бы, патовой ситуации нам вместе с Хаким Беем остается парировать единственно оставшимся стратегическим вопрошанием: чего еще мы должны стремиться достичь, если не “невозможного”?

¹ Королев Р. Собиратель ересей: ключевые идеи анархиста Хаким Бея (Питера Ламборна Уилсона) от пиратских утопий до поэтического терроризма//AKRATEIA [сайт]. – 2022. – URL: https://akrateia.info/sobiratel-eresej-klyuchevye-idei-anarhista-hakim-beya/ (дата обращения: 01.08.2023).

² Там же.

³ В контексте разрабатываемой в настоящей статье темы, а также в целях дальнейших исследований можно отметить, что Л. Р. Брайнт в 2013 г. выступил как автор в одном из номеров журнала «Anarchist Developments in Cultural Studies», представив текст под названием «Гравитация вещей. Введение в онто-картографию» [10].

⁴ На ее основе, безусловно, возможны дальнейшие исследования с опорой на те или иные теоретические импликации постнеклассической парадигмы (синергетика, постгуманизм и т.д.).

About the authors

D. B. Polyakov

Author for correspondence.
Email: poldmit89@mail.ru
ORCID iD: 0000-0002-1435-6679

Zabaikal Railway Transport Institute, Candidate of Philosophical Sciences, Associate Professor, Associate Professor at the Department of Humanitarian sciences

References

Supplementary files