Том 16, № 4 (2018)

Предания этиологического характера являются существенной частью мифологических представлений разных народов. Устные народные рассказы посвящены происхождению свойств и качеств окружающей человека среды, устройству общественных институтов, в том числе запретам и установлениям, связанным с традиционным календарем. Часть из них апеллирует к религиозным авторитетам, и тогда в качестве действующих лиц в них выступают боги и святые. Так происходит, например, когда речь идет об апокрифических легендах так называемой

«народной Библии», в которых Иисус Христос или Богородица (а также святые) выполняют некие «перводействия», освящая установленный порядок вещей. Однако, наряду с подобными рассказами, существуют и более ранние, дохристианские предания, ареал распространения которых может составлять целые континенты. Таковым оказалось карельское предание о птице рябчике. В Карелии оно было представлено двумя основными сюжетами: первый, где основным действующим лицом является Богородица, — об оживающем и вылетающем из котла рябчике, подобно воскрешению Христа на Пасху (предание служит основой запретаскать (раскатывать) тесто для пирогов и варить мясо на Пасху); второй — более ранний, бытовавший на территории большей части Северной Евразии: предание о громадном рябчике как мифической первоптице, мясо которой боги или духи в начале времен разделили между остальными животными или разбросали в природе, что было связано с сотворением иных живых существ. Второй сюжет, скорее всего, имеет урало-сибирское происхождение. Это подтверждается не только его бытованием у многих сибирских этносов, но и архаичностью и разнообразием деталей внутри повествования, тенденцией к усложнению сюжета мотивом сотворения мира.

Реформы Петра I привели Россию к стремительному развитию как в материальной, так в интеллектуальной и эстетической областях. В XIX в. с особой остротой встал вопрос о выборе страной дальнейшего пути, к 1840-м гг. он получил историософское осмысление в спорах западников и славянофилов, отразившихся как в критике, так и в художественных произведениях. Путь России в метафорическом плане прочно связался с мотивом движения, в «Мертвых душах» Гоголя он получил символическое выражение в образе несущейся Руси-тройки, субстанциальность которой подчеркнул К. С. Аксаков, дав восторженную оценку финалу поэмы. В споре с критиком-славянофилом «западник» Белинский предложил альтернативный символ России, отсылающий не к прежней «святой Руси», а к обновленной «прогрессом» — символ железной дороги. Художественной репликой в адрес гоголевской тройки стал «Тарантас» В. А. Соллогуба, где пророческий пафос финала «Мертвых душ» высмеивается исходя из прагматического здравого смысла, с точки зрения которого сама проблематика споров о пути России умозрительна и несостоятельна. В дальнейшем в полемику включился Достоевский, вновь актуализировав образы живой тройки и механической железной дороги. В его реализме «в высшем смысле» они разрастаются в символы уже не просто разных путей развития России, но двух начал бытия: органического и — при всем безудержье, стремящегося к святости, — и мертвого, инфернального. В главном же Достоевский сходится с Гоголем: основополагающим у него также оказывается пасхальный архетип, свойственный всей русской культуре.

В статье исследуется становление приема стилизации иноязычной речи в поэтике ранней прозы И. С. Шмелева на примере рассказа «Гассан и его Джедди». Делая главным героем представителя турецкого народа, писатель создает его выразительную речевую характеристику, которая не только становится ключом к пониманию образа Гассана, но и разнообразит проблематику произведения. При сравнении последнего прижизненного издания рассказа с сохранившейся черновой рукописью определяются этапы писательской работы над речевым портретом героя-турка на фонографическом и лексико-грамматическом уровнях. Вносимые автором в речь Гассана произносительные дефекты имеют непоследовательный характер, что показывает писательское намерение не имитировать речь инородца, а произвольными мазками создать речевой портрет говорящего не на родном языке человека. Выявленные в ходе сравнительного анализа стилистические правки, с одной стороны, свидетельствуют об оттачивании Шмелевым своей писательской манеры, а с другой — показывают трансформацию идейного содержания рассказа, в котором ослабляется социальная составляющая и усиливается философская.

Настоящее исследование посвящено проблеме разграничения толстовского текста и интертекстуальных элементов в «Раковом корпусе» А. И. Солженицына посредством выявления частотности апелляции к идеям Л. Н. Толстого, а также Сталина, Горького, Бэкона, Пушкина, Гервега. В «Раковом корпусе» идеи Толстого, изложенные в рассказе «Чем люди живы», в повести «Казаки» и романах «Война и мир» и «Анна Каренина», «провоцируют» споры персонажей о смысле жизни, являются шкалой оценки происходящего, задают высочайшие религиозно-нравственные ориентиры, влияют на мыслящих персонажей, приводя одних к принятию толстовских идей и духовному возрождению, других — к поиску собственных ответов на вопросы бытия. В повести Солженицына название рассказа Толстого «Чем люди живы» выполняет функцию эпиграфа; система персонажей строится с учетом того, насколько человек учитывает культурное наследие человечества и, в первую очередь, воззрения Толстого. Олег Костоглотов, памятуя уроки Толстого, не принимает на веру ничьих мнений, вырабатывает собственное отношение ко всему происходящему и побеждает смерть. Цитируемые в «Раковом корпусе» отрывки из трудов философов, политических деятелей и писателей о «социальном» поведении человека «вторичны» по сравнению с онтологическими ценностями, представленными в творчестве Толстого, и не играют предопределяющей роли в формировании жизненных установок персонажей Солженицына. В жанровом отношении «Раковый корпус» — философско-публицистическая повесть. Преобладание толстовского текста над интертекстом — дополнительное свидетельство непреходящего значения идей Толстого для людей последующих эпох.