Father image and individual psychological characteristics in men with different sexual orientation from complete families

Full Text

Введение

Как зарубежных, так и отечественных исследований образа отца по-прежнему недостаточно, и в основном они проводятся на выборке детей и подростков, тогда как на взрослой выборке почти не представлены. Тем не менее обнаружено, к примеру, что при наличии принимающего и утешающего отца в ситуации эмоционального стресса, гнева или печали дети в дальнейшем менее склонны к негативным эмоциональным состояниям. Взаимодействие отца и ребенка и совместный поиск социальных возможностей достоверно предсказывают будущую социальную компетентность ребенка [15].

Рядом исследований были установлены три основные закономерности, указывающие на важность более глубокого изучения картины отношений ребенка с его отцовской фигурой, а именно: можно говорить о том, что отцы больше, чем матери, склонны реагировать на детей в зависимости от их пола; больше, чем матери, обеспокоены гендерной конформностью своих детей и больше, чем матери, склонны дифференцировать свои модели поведения между дочерями и сыновьями. Полученные данные также свидетельствуют о том, что гендерное ролевое поведение как у мужчин, так и у женщин в большей степени зависит от качества их отношений с отцами, чем с матерями [10, 14].

Существенным и неразрешенным остается и вопрос о качестве и механизмах влияния фигуры отца на психосексуальное развитие сына. Хотя психоаналитический подход традиционно базирует свое представление о формировании гомосексуальности на фигуре «слабого отца», ряд современных исследований показывает, что гомосексуальность сына скорее может быть ассоциирована с фигурой эмоционально отстраненного, холодного и сверхконтролирующего отца [2, 3, 13, 17].

Хотя в последнее время исследователи все чаще сосредотачиваются на влиянии отсутствия в структуре семьи отца, не решен до конца вопрос о вкладе отцовских практик воспитания в формирование и функционирование психологического пространства сына в полных семьях [11]. Недостаточно и исследований, посвященных анализу отцовского вклада в развитие ненадежных типов привязанности.

Психологические аспекты отцовской фигуры и ее влияние на психологическое пространство личности: обзор литературы

Наиболее существенные для анализа детско-родительских отношений психологические аспекты родительской фигуры И.М. Марковская в 1998 году положила в основу опросника для диагностики особенностей взаимодействия родителей и детей [4]. Эти аспекты выступают эффективными критериями для оценки взаимодействия родителей с детьми и включают в себя требовательность родителя, строгость родителя, уровень контроля по отношению к ребенку, эмоциональную близость родителя, принятие ребенка родителем, сотрудничество, согласие с ребенком, последовательность (надежность), авторитетность и уровень удовлетворенности ребенка отношениями с родителем. Качественное времяпрепровождение отца и ребенка повышает самооценку формирующейся личности, уверенность в себе, социальную компетентность, эмоциональный интеллект и жизненные навыки. Эмоциональный обмен между отцом и ребенком во время игрового взаимодействия помогает детям распознавать эмоциональные сигналы и одновременно контролировать выражение эмоций в рамках оптимального аффекта; из этого контакта ребенок узнает о роли эмоций в контексте отношений, что в дальнейшем отражается на принятии его сверстниками и наоборот [18].

Младшие подростки 8–13 лет с депрессивными проявлениями оценивают своих отцов как менее заботливых и более контролирующих [12]. Подростки с повышенным уровнем тревоги чаще оценивают отца как требовательного, доминантного и ненадежного. Тогда как эмоционально благополучные подростки позитивно воспринимают отца, особенно отмечая такие его качества, как заботливость и принятие [7].

Исследования Вассермана, Подольского и коллег выявили связь между отдельными аспектами воспринимаемых подростками воспитательных практик отца с выраженностью у них симптомов депрессии, тревоги, делинквентности [1, 6]. Было показано, что высокая вовлеченность отца в детстве коррелирует с более низким уровнем антиобщественного поведения и злоупотребления психоактивными веществами в подростковом возрасте [16]. Подростки, демонстрировавшие высокую идентификацию с отцом, на 80 % реже попадали в тюрьму и на 75 % реже становились родителями вне брака [9].

В отечественной традиции особое внимание уделяется неправильным типам семейного воспитания, а родительские практики зачастую рассматриваются как источник невротизации ребенка. Так, следствием гиперопеки становятся тревожность, депрессивные расстройства, соматизация («бегство в болезнь»). Вследствие чрезмерной вовлеченности родителя и постоянных ограничений свободы у ребенка формируется и поддерживается привычка к избеганию, восприятие нового как опасного, неумение верно оценить реальную угрозу и приспособиться к ней. Безусловно невротизирующей признается враждебная практика воспитания. Постоянное недовольство, неодобрение и обесценивание чувств ребенка приводят к формированию деструктивного и саморазрушающего поведения. Российские исследователи выделили три родительских стратегии, наиболее существенно невротизирующих ребенка: это «отказ от дифференциации», при котором в семье регистрируется недопущение конфликта различий, предпочтение «одинаковости», «все хорошо, если мы не имеем различий»; «сопровождение тревогой» с сопутствующими недоверием к ребенку и чрезмерным контролем его деятельности; «переделывание ребенка», основной смысл которого состоит в оценке свойства ребенка или его способа действий как недостаточно хорошего и их исправлении [8].

Исследования показывают, что господствующий в сознании сыновей образ отцовской фигуры теснее связан с их отношением к специфически сексуальным аспектам межполового взаимодействия, чем образ материнской фигуры, а также, что гетеросексуалы, независимо от пола, показывают большее отличие от гомосексуалов в особенностях отношений с отцовской фигурой, нежели с материнской [13]. Российское исследование связи образа отца с полоролевой идентификацией сыновей указывает на то, что эмоционально негативный или амбивалентный отцовский образ у подростка однозначно выступает неблагоприятным фактором, а именно – показано, что сверхконтролирующий отец затрудняет полоролевую идентификацию младших подростков- мальчиков и усиливает их эмоциональное неблагополучие [2]. Канадское исследование среди католиков-семинаристов показало, что гомосексуальные семинаристы демонстрировали значительно более низкий уровень близости со своими отцами, чем гетеросексуальные. В отношении матерей таких различий не было. Хотя направленность данной корреляции нельзя установить однозначно, эти результаты не только придают новое значение психоаналитической теории гомосексуальности и важности однополой эмоциональной связи в психосексуальном гендерном развитии мужчин, но и потенциально включают гомосексуальных мужчин в группу риска по многим параметрам психологического и социального неблагополучия [17]. Одним из дополнительных факторов травматизации в семейной среде, с которыми сталкивается гомо- или бисексуальный сын, является необходимость скрывать свою идентичность перед близкими людьми либо столкнуться с последствиями раскрытия ее своей семье. Исследования показывают, что если матери склонны открываться около 41 % юношей, то лишь менее 15 % юношей доверились в этом своему отцу [3, c. 276]. Кроме того, ребенок, не склонный к конформной стратегии поведения по ходу взросления, также будет чаще сталкиваться с невротизирующими практиками воспитания в родительской семье, или принудительное соответствие конформной стратегии поведения будет выступать отдельным невротизирующим фактором для личности. Эти факторы дополнительно усложняют установление эмоциональной связи и идентификации сына с отцом, вследствие чего можно ожидать, что область отношений с отцовской фигурой будет одной из наиболее конфликтных у негетеросексуального мужчины и потребует особого внимания в психотерапевтической и психокоррекционной работе.

Материал и методы

Нами было проведено исследование трех случаев с целью изучения влияния характеристик отцовской фигуры на индивидуально-психологические особенности личности, такие как образ себя, образ партнера и картина романтических отношений, у мужчин с различной сексуальной ориентацией, выросших в полных семьях. Методы исследования подбирались в соответствии с целью, задачами, спецификой объекта и предмета исследования. Исследование проводилось с помощью клинической беседы с включением стимульного материала методики «Незаконченные предложения», адаптированной в лаборатории медицинской психологии Ленинградского НИИ психоневрологии им. В.М. Бехтерева [5]. Качественный анализ результатов данной проективной методики позволил выявить наиболее напряженные конфликтные сферы отношений индивида и прицельно исследовать характер конфликта. Для целей данного исследования часть предложений были переформулированы с учетом сексуальных и романтических предпочтений респондентов. Интервью проводилось лично или посредством видеосвязи.

Результаты и их анализ

Приведем три кейса респондентов с различной сексуальной ориентацией и качественно проанализируем показанные ими результаты и глубинные интервью.

Первый респондент бисексуален. Родной ребенок, живет с родителями. Родительская семья И. состоит из матери, отца, старшего и младшего братьев и бабушки по материнской линии. В семье никто не знает о его сексуальной ориентации, однако респондент открылся некоторым близким друзьям. И. сообщает, что мать принимала больше участия в его воспитании и с ней он был ближе всего из взрослых. Конфликты у него чаще возникали с отцом. И. – средний ребенок в семье с тремя детьми. Отец И. – требовательная фигура, однако в меру строгая и не слишком контролирующая: в детском и подростковом возрасте он предоставлял И. достаточно высокий уровень автономии по сравнению с его сверстниками. Однако отец И. эмоционально холоден, отстранен и не вовлечен в жизнь своего сына, он практически отсутствует в ней. Такое сочетание характеристик, как требовательность при высокой автономии, эмоциональной дистантности и отсутствии сотрудничества, указывает на то, что присутствие отца в жизни сына здесь скорее формальное. Кроме того, отец И. – непоследовательная, ненадежная фигура. Можно ожидать, что эпизоды кажущегося принятия сменялись эпизодами тотального дистанцирования. В целом И. не удовлетворен отношениями с отцом, не идентифицирует себя с ним и не считает его авторитетной фигурой.

Респондент отмечает, что в детстве отец особо никак не участвовал в его жизни по причине постоянной занятости на работе, дома присутствовал в свободное от работы время и в основном занимался собой. Когда И. находился в подростковом возрасте, его отец поднялся по карьерной лестнице и стал много выпивать со своим другом, применять к матери физическое насилие. Характеристики образа отца, который описывает И., можно свести к недоступной, ненадежной, формально присутствующей, психологически отсутствующей фигуре («иногда как будто два разных человека: один нам там завтрак приготовит, есть позовет, а потом резко отключается и сидит дальше играет»). Его участие в своей сознательной жизни И. описывает с точки зрения материального обеспечения и трансляции картинки «хорошей» семьи вовне («дарил на день рождения дорогие подарки… иногда водил нас в ресторан… но это было исключительно потому, что приезжала проверка из Москвы, просто выгул, показать, что он такой вот хороший»). Моментов близости, положительных событий в отношениях с отцом И. не помнит.

В целом в семейной среде И. играет роль забытого, оставленного ребенка конфликтующих родителей, существующего само по себе и развившего в ответ на такого рода травмирующую ситуацию копинги по типу эмоционального отстранения. При попытке актуализировать образ себя-ребенка наблюдается активное эмоциональное отстранение и высокая формализация ответов (на незаконченное предложение «Когда я был ребенком…» отвечает: «…я был маленьким»). О себе говорит, что не привык делиться своим личным, обычно переживает все «сам в себе» и «сам с собой» все переносит – в этих словах ярко демонстрируется предпочтительное использование копинг-режимов по типу отстранения. Образ себя у И. как будто бы отделен от других людей стеной, лишен способности к близости, но при этом он испытывает довольно сильные эмоции, стремящиеся вовне. Сконцентрированность на собственных непрожитых переживаниях загоняет И. глубже в такой

«эмоциональный вольер», но в то же время любые возникающие эмоции И. склонен воспринимать как слабость, подавлять внутри себя, замыкая порочный круг («хочется, чтобы кто-то взял и решил твои проблемы, бывают такие слабости… но через некоторое время понимаешь, что никто твои проблемы не решит»). Стремление И. к самостоятельному превозмоганию тесно сплетается с желанием «повзрослеть», стать «сильным», вырваться из роли «маленького», наблюдателя семейных конфликтов, в которой прошло его детство («на всем этапе взросления все время есть препятствия, то, что нужно превозмочь, победить»; «[идеалом мужчины для меня является] сильный, не в физическом плане, а эмоционально должен многое пережить, превозмочь»; «[больше всего я хотел бы в жизни] уехать отсюда»).

В романтических отношениях у И. высока ориентация на покинутость, ожидание исхода, в котором он остается один. Сам И. объясняет это географическим положением города проживания, однако даже на расстоянии не преуспевает в том, чтобы сохранить отношения. На романтические отношения смотрит скорее со стороны, из позиции равнодушного наблюдателя: в его повествовании не звучит активного стремления к близости, как и ее активного избегания, поиск скорее пассивный, тема близости фоновая и эмоционально бедная, формальная («[когда я вижу людей в отношениях] умиляюсь»; «[совместная жизнь с партнером кажется мне] неплохим вариантом]»). В партнере И. ищет эмоциональную отдачу и проявляет себя в роли покинутого альтруистического дарителя («ты даришь себя полностью человеку, пытаешься дать ему то, что ему требуется, пожертвовать своим временем, но человек просто принимает это и в ответ ничего не дает, а хотелось бы видеть отдачу»). Вероятно, предпочтение данной роли в романтических отношениях у И. связано с тем, что он с детства не привык получать эмоциональный отклик и стремится к холодным, недоступным, сугубо принимающим партнерам обоего пола.

Второй респондент гомосексуален. В детстве и подростковом возрасте значимыми мужскими фигурами называет тренеров. О сексуальной ориентации Н. знают его друзья и мать, от отца он эту информацию скрывает. Родители Н. живут вместе; Н. сообщает, что оба родителя принимали одинаковое участие в его воспитании, однако ближе всего он был с матерью. Конфликты чаще всего возникали с отцом. Н. – единственный ребенок в семье. Отец Н. – требовательная, властная, авторитарная, контролирующая фигура, при этом отец эмоционально холоден и отстранен, не вовлечен в жизнь своего сына и активно отвергает его. Отец Н. характеризуется высокой последовательностью в своем поведении, и следует ожидать, что отвергающий, холодный и контролирующий паттерн был свойствен отношениям отца и сына на протяжении всего процесса воспитания. Н. глубоко не удовлетворен отношениями со своим отцом и отвергает идентификацию с ним.

В картине отношений с отцом герой нарратива Н. всегда выступает заведомо проигравшим, не видит в себе силы противостоять, при этом постоянно ощущает себя покинутым и незащищенным и существует преимущественно в режимах Уязвимого ребенка (в диаде отец – сын) и Сердитого ребенка (в триаде отец – мать – сын). Ведущим конфликтным режимом в структуре личности Н. выступает интроспекция отца – Требовательный родитель, который продолжает внутренне требовать соответствия идеальному плану, абстрактному недостижимому 

образу идеального сына и вызывает активацию копинга «Высокомерный самовозвеличиватель», из которого Н. направлен на поиск социальной валидации и одобрения путем имитации активной деятельности и вовлеченности в жизнь, а также детского режима Необузданного ребенка, где Н. саботирует давление Требовательного родителя, направляет активную деятельность в импульсивное, эскапистское русло. По всей видимости, именно этот внутренний конфликт может быть ответствен за выраженную пограничную организацию данной личности.

Говоря о самовосприятии, стоит отметить, что респондент не принимает свою ориентацию, считает ее отклонением, стыдится себя и ощущает вину по этому поводу («мама могла бы и запомнить, что у меня какие-то отклонения», «если бы мне предложили сменить ориентацию, я сказал бы “да”»). Основная тягота, связанная с собственными сексуальными предпочтениями для Н. – это невозможность создать «нормальную» семью, с партнером и родным ребенком, по этому поводу он глубоко переживает, может отстраняться от социума неделями, тяжело реагирует на счастье своих друзей в отношениях. Глубокое убеждение в собственной дефективности порождает у Н. множество когнитивных искажений и создает ощущение, что он намеренно саботирует существующие варианты разрешения трудностей. Роль Уязвимого ребенка, тема слабости и необходимости в защите предсказуемо «кочует» в разговор о романтических отношениях. У данной личности роль в романтических отношениях и роль в семейной среде не разведены: в ответ на просьбу рассказать про тренера, выступившего в роли отцовской фигуры для Н. в определенный период жизни, он говорит о том, что сравнивал своих тренеров с отцом, оценивал с позиции «Каким бы был мой папа, если бы папа был хорошим», однако при этом упоминает, что «смотрел на них уже как на мужчин», и отождествляет тот момент с осознанием гомосексуального влечения. В значимых мужских фигурах Н. ищет защиту, желание и способность выслушать, поддержать эмоционально, приободрить и наставить, при этом возникает впечатление, что самооценка Н. наиболее высока именно в тех отношениях, где он может безопасно из позиции Уязвимого ребенка получить опеку более зрелого партнера. Можно говорить о том, что Н., по сути, бессознательно стремится к романтическим отношениям как к среде для организации ограниченного родительства. Год назад Н. перенес тяжелое расставание с партнером, которого сам характеризует как «любовь всей своей жизни», и сейчас в свое будущее Н. смотрит из позиции брошенного и преданного человека, убежденного в том, что любые его отношения будут заканчиваться одинаково. При этом существует некоторое противоречие, ведь Н., несмотря на то что заранее настроен на их провал, активно ищет новых отношений («…чего я ищу в партнере? Да мне бы уже хоть чего-нибудь найти»). Разрыв серьезных отношений с идеализированным партнером Н. ощущает как крах собственной личности и крах надежд на будущее, что в целом свойственно пограничной личности («все катится в тартарары какое-то, и я не понимаю, что дальше делать, куда идти»).

Третий респондент гетеросексуален, не женат, детей нет. Родительская семья Р. состоит из матери, отца и двух младших сестер. Родители Р. живут вместе; Р. сообщает, что мать и бабушка принимали больше участия в его воспитании и с матерью он был ближе всего из взрослых. Конфликты чаще всего возникали с отцом. Р. – старший ребенок. Отец Р. в меру требователен и в меру строг, высоко последователен в своем поведении. Его нельзя назвать контролирующим, так как он предоставлял Р. достаточно высокий уровень автономии по сравнению со сверстниками. Отец Р. является активно отвергающей фигурой, эмоционально холоден, отстранен и не вовлечен в жизнь своего сына. Р. не удовлетворен отношениями с отцом, не идентифицирует себя с ним, отец не является для него авторитетом.

Характеристики образа отца Р. сводятся к отвергающей, враждебной, отсутствующей фигуре («я как-то положительных моментов особо и не помню, либо его вообще не было, либо какие-то проблемы с ним»). Отец Р. – по- лицейский и часто отсутствовал дома, уезжая в длительные командировки в горячие точки, но, несмотря на физическое отсутствие, образ отца с негативной коннотацией ярко существует в психологическом пространстве Р. Отец Р. наиболее показательно для сына проявлял себя в конфликтных отношениях со своей супругой, его матерью, а с сыном общался по формальным поводам, короткие периоды насыщенного «участия» отца в жизни Р. характеризовались постоянными противостояниями на почве финансовых затрат, учебы и образа жизни. В психическом пространстве данной личности отец существует как навязанный антагонист и выступает постоянным источником фонового напряжения, потому как прямой конфликт с ним, тянущийся с самого детства, так и не разрешается для Р. Незаконченное предложение «Я хотел бы, чтобы мой отец…» Р. продолжает следующим образом: «…перестал меня донимать, прекратил бы вообще в принципе со мной общаться. Мне не хочется его вообще в принципе видеть, но приходится».

Образ себя данного респондента отмечает высокое стремление к уединению наряду с высокой эмоциональной депривацией и ощущением покинутости («[я мог бы быть очень счастливым, если бы] уединился»; «[когда я был ребенком, то] часто был один»; «[в школе мои учителя] игнорировали меня… в любом случае, когда к тебе так относятся, меньше внимания – это вообще здорово»). Несформированность идентичности ярко проявляет себя в непреодолимых затруднениях давать ответы на незаконченные предложения, характеризующие сферу романтических отношений и сферу страхов, в высокой абстракции ответов на предложения из сфер прошлого, будущего, идеального и реального «Я».

Картина романтических отношений у данной личности отрицательная, отношение к близости – избегающее («[когда я вижу женщину рядом с мужчиной, то] я не думаю об этом»; «[супружеская жизнь кажется мне] отягчающей»). При детальном расспросе на эту тему Р. объясняет, что браком не хочет связывать себя «принципиально». На вопрос о романтическом партнерстве говорит, что иногда чувствует потребность в интимном общении, а иногда ему кажется, что это «полностью бессмысленно». Избегающее отношение к близости и стремление к уединенному образу жизни у данной личности может объясняться глубокой эмоциональной депривацией с детства, хроническим неудовлетворением эмоциональных потребностей ребенка родителями в раннем возрасте, отсутствием положительных моделей семейной и супружеской жизни, активным отвержением идентификации со своей отцовской фигурой, ощущением постоянного напряжения и усталости от нахождения в конфликтной семейной среде.

Заключение

Таким образом, у всех троих респондентов образ реального отца окрашен негативно и отчетливо звучит тема психологически отсутствующего отца.

В первом случае отец присутствует чисто формально, однако его психологическая недоступность обусловлена нестабильностью, ненадежностью данной фигуры; во втором случае присутствие отца давящее и тираническое, со все той же эмоциональной отстраненностью, и здесь психологическая недоступность основана на активном отвержении со стороны недовольного отца и на пассивном страхе со стороны уязвимого ребенка; в третьем случае отец отсутствует даже формально, а на его месте присутствует конфликтная, враждебная фигура, которой, по субъективному ощущению респондента, лучше бы не было в его психологическом пространстве.

Результатом влияния ненадежного отца на сына в первом случае становится равно нестабильный, разнонаправленный образ себя с противоборствующими стремлениями к полной сепарации и поддержке, опеке со стороны партнера. Данное влияние может быть ответственно за соответствующие проблемы сына в межличностных отношениях, страх ответственности со стремлением к эмоционально недоступным, непостоянным партнерам и краткосрочным отношениям.

Контролирующий отец во втором случае созидает сына, стремящегося к получению одобрения за пределами семьи любым путем, к постоянной валидации вовне, которая по механизму гиперкомпенсации превращается в устремление к симбиотическому слиянию с идеализированным опекающим партнером, способным предоставить необходимое отеческое одобрение, и при потере этого партнера приводит к катастрофическому удару по самооценке сына.

Враждебный отец в третьем случае формирует сына, живущего в состоянии активного конфликта, в режиме выживания, с преобладающими эмоциями гнева и импульсивности, не желающего принимать традиционную семейную модель и замкнутого в себе, тормозит здоровое формирование идентичности, развивает механизмы отрицания и вызывает желание сбежать из небезопасного окружения.

В случаях респондентов, в чьи сексуальные предпочтения входят партнеры мужского пола, можно также наблюдать тенденцию к неосознанному поиску в потенциальном партнере присущих дисгармоничному отцовскому образу качеств, наряду с сознательным конструктивным поиском качеств, позволяющих удовлетворить те эмоциональные нужды, которыми в семейном окружении сына пренебрегали. Так, в первом случае, хотя респондент и высказывает вслух, что хотел бы встретить партнера, способного дать эмоциональный отклик, на деле же он из раза в раз выстраивает поверхностные отношения с эмоционально недоступными и непредсказуемыми людьми и занимает в них привычную для себя роль «дающего, но не получающего ничего взамен». Во втором случае респондент ищет заботливого, опекающего партнера – на первый взгляд, полную противоположность отцовскому образу, однако здесь же звучит требование к партнеру быть сильной, авторитарной личностью, которая станет «каменной стеной», целиком возьмет на себя ответственность в отношениях и позволит респонденту и дальше пребывать в привычном для себя режиме слабого, уязвимого ребенка, нуждающегося в защите и воспитании.

Все три случая иллюстрируют то, как следствием дисгармоничных детско-родительских отношений становится формирование ненадежных типов привязанности и возникновение проблем в установлении и поддержании интимных отношений. Так, в первом случае сочетание негативного образа себя и недоверия к партнеру порождает двоякое отношение к близости, характерное для тревожно-избегающего типа привязанности. Во втором случае неуверенность в себе и желание высокой степени эмоциональной близости с партнером создает поведение, свойственное людям с тревожным типом привязанности. Третий респондент в результате защитной реакции склонен позитивно оценивать себя и негативно – потенциальных партнеров, стремиться к побегу от социальных связей и к уходу во внутренний мир. Такая стратегия поведения чаще всего характеризует избегающе-отвергающий тип привязанности. Проработка этих паттернов, неадаптивных стратегий поиска романтического партнера и последующих проблем в межличностной коммуникации может стать одним из перспективных направлений психотерапевтической работы с респондентами, чей образ отца окрашен негативно, а картина семейных отношений дисгармонична.

В нарративном плане в описанных нами случаях первый сын капитулировал перед нестабильным, ненадежным отцом, а сыновья контролирующего и враждебного отцов пребывают в состоянии противостояния со своей отцовской фигурой, причем противостояние контролирующему отцу скорее пассивное и комбинируется с желанием оправдать отца и добиться его одобрения, а противостояние враждебному отцу наиболее активное и направлено на стремление стереть его из своего психологического пространства. В вопросе про идеального отца все три респондента называют качества, в которых, по их мнению, было отказано их собственному отцу. Первый сын рисует картину вовлеченного, принимающего активное участие в жизни сына, помогающего, интересующегося и старательного отца – в общем, присутствующего не только формально. Второй сын называет ведущим качеством идеального отца понимание своего ребенка, восставая против излишнего, давящего участия, делая выбор в пользу более мягкого, направляющего, эмоционально чуткого наставничества. Для третьего сына идеальный отец – это отец «нормальный», под которым он понимает человека, готового слушать и «адекватно» разговаривать, без постоянных упреков, – словом, это отец безопасный.

About the authors

Alina E. Limanskaia

Saint Petersburg State University

Author for correspondence.
Email: allimane15@gmail.com

Student, Department of Medical Psychology and Psychophysiology

Russian Federation, 7–9, Universitetskaya Emb., St. Petersburg

Piotr K. Trabczynski

Saint Petersburg State University

Email: p.trombchinski@spbu.ru

PhD, Associate Prof., Department of Medical Psychology and Psychophysiology

Russian Federation, 7–9, Universitetskaya Emb., St. Petersburg

References

Supplementary files