«Memory Storage of the Slavs in Words»: To the Jubileum of Zh.Zh. Varbot

全文:

Этимологию можно назвать матерью лингвистики, поскольку она выясняет происхождение (генезис) и показывает родство слов и языков, распределяет слова по родственным гнездам, описывает способы и типы порождения лексических единиц, как формы, так и их значений, и в целом «служит ключом к истории языка и этноса – его создателя и носителя» [Варбот 2023, 19]. Результаты этимологических разысканий применяются в сравнительно-исторических, сопоставительных, типологических, когнитивных, этнолингвистических, фразеологических и других видах исследований.

Именно поэтому книги и статьи одного из самых известных российских этимологов, доктора филологических наук, главного научного сотрудника и заведующего Отделом этимологии и ономастики Института русского языка им. В.В. Виноградова РАН Жанны Жановны Варбот постоянно находятся в центре внимания специалистов разного профиля. Жанна Жановна – автор более 300 научных статей, докладов, тезисов, рецензий; один из основных авторов «Этимологического словаря славянских языков. Праславянский лексический фонд» (ЭССЯ) (и ответственный редактор выпусков 41 и 42; соредактор, совместно с А.Ф. Журавлевым, выпуска 40).

В прошлом году вышла четвертая монография Ж.Ж. Варбот – «Память славян в словах. Этимологические этюды», изданная Институтом русского языка им. В.В. Виноградова РАН. Она включает статьи, написанные после 2012 г., т.е. после публикации предыдущей монографии автора «Исследования по русской и славянской этимологии». Большинство статей, вошедших в книгу, были опубликованы в разных, в том числе зарубежных, изданиях, но есть и не публиковавшиеся ранее работы. Статьи собраны в шесть тематических разделов: 1. Семантика в этимологии. 2. Некоторые аспекты структурной реконструкции праславянской лексики. 3. Реконструкция и этимологизация праславянской лексики. 4. Этимологизация славянской лексики. 5. Этимологизация русской лексики. 6. Приложения (в том числе указатель слов и библиография трудов автора). При этом автор признает отчасти условное распределение статей по разделам, учитывающее, скорее, преобладающие аспекты анализа и его результаты.

В качестве эпиграфа к книге взято высказывание В.Н. Топорова о том, что способ членения действительности с помощью языка, сами принципы номинации способны «реконструировать внутренний мир человека далеких эпох», а «этимология слóва не меньше характеризует человека, чем предмет, названный этим словом». Этимологический анализ, представленный в книге, как отмечает автор, отражает «славянское восприятие предметов и явлений окружающего мира, их свойств и связей, равно как и понимание характерных черт человека, его поведения» [Варбот 2023, 10].

Вводные части книги, озаглавленные: «Предисловие», «Этимология», «Народная этимология» – дают емкие определения и характеристики этимологии как науки, знакомят с происходящими в ней процессами; формулируют проблемы и задачи этимологических исследований на современном этапе; объясняют методы и приемы исследования; рассказывают о трудностях принятия некоторых решений. Свои мысли автор иллюстрирует примерами, делая их понятными также и для филологов непрофильных специальностей, и для широкого круга читателей, интересующихся происхождением слов; последние, между прочим, при чтении с удивлением узнáют, что слово знамя – производное от знать, горе – от гореть, что слова начало и конец являются родственными, и т.п. Один из разделов книги (более 40 страниц) целиком посвящен этимологизации русских слов, таких как сиволапый, сбагрить, звено и др.

В первом разделе, посвященном вопросам семантики в этимологии, Жанна Жановна обсуждает процесс семантических сдвигов и исторических изменений значения слова, подчеркивая, что необходимо учитывать отличия современных представлений о предметах и явлениях от соответствующих представлений древнего общества, которые и определяли первичную мотивацию наименований. Поэтому она не раз обращается к данным этнолингвистики как науки, занимающейся изучением связи языка и традиционной культуры. Часто без понимания реалий народной жизни невозможно понять мотивацию слов. Кроме того, этнолингвистика дает возможность проникнуть в сферу ментального, проясняя способ и направление мышления каждого народа, ассоциативные связи при номинациях и многое другое.

Ж.Ж. Варбот обращается к этнолингвистическим данным, например, при этимологизации славянского *mьlčati – *mьlknǫti для подтверждения своей гипотезы о связи значений ‘молчание’ и ‘неподвижность’ (учитывая «вывод о восприятии речи как движения» в [ЭССЯ, вып. 21, 103]). Ссылаясь на словарь «Славянские древности», она упоминает известную ритуальную функцию молчания как оберега и магического действия, усиливающего результат другого, физического, действия: в белорусском обычае после сильного припадка эпилепсии у ребенка домашние, пытаясь обмануть болезнь, замолкали и переставали двигаться по дому, а ребенка накрывали белым покрывалом, изображая его смерть [Варбот 2023, 36]. Можно было бы еще добавить в подтверждение мысли Жанны Жановны, что чеш. mlklý, словац. mĺkvy (кстати, последнее не только диалектное, это слово присутствует и в Словаре современного словацкого языка, и других словарях) имеют как ожидаемые значения молчания (разной интенсивности): ‘молчаливый’, ‘тихий, редко говорящий’, ‘немой’, так и, по терминологии Ж.Ж. Варбот, первичные значения: ‘слабый (о зерне), пустой, без зерна (о колосе), неразвившийся (о семени, зерне)’ [Варбот 2023, 34]. Упомянутые выше mlklý, mĺkvy, а также словац. zamĺklý, zmĺklý через значения ‘невсхожий, неродящий’ демонстрируют семантику метафорического умолканиязамирания-умирания (как и в белорусском лечебном обряде).

Для этнолингвистов представляет интерес исследование глагола velkti ‘волочить’ в терминологии славянского погребального обряда [Варбот 2023, 40–43]. Автором устанавливаются семантические модели названия кладбища, в одной из которых мотивирующими выступают названия возвышенных мест (нередко поросших лесом), куда волокут/несут/тащат тело умершего (бел. гары́шча, рус. bújevo, бор, вóлок, повоз, сутяга); во второй модели названий кладбища – *grobъ, *groby, *grobišče, *grobъky, *grobьje – мотивирующими выступает наименование могилы (*grobъ). Эти два факта дают возможность возвести польское диалектное название гроба vełk к глаголу *velkti [Варбот 2023, 42].

Одна из глав первого раздела посвящена оценке опыта историко-этимологического исследования лексико-семантических полей, полученного в рамках проводившегося Ж.Ж. Варбот в течение 1999–2013 гг. семинара по этимологии для студентов кафедры русского языка филологического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова. Работа целого ряда студентов-русистов была завершена дипломными и диссертационными сочинениями. Интересны приводимые Жанной Жановной количественные характеристики исследованных студентами и аспирантами полей. Так, даже при учете разного уровня проработки темы (полужирным выделены данные диссертационных исследований), показательными представляются различия в количестве составляющих эти поля слов: например, поле «насмешка» репрезентируют 210 слов; поле «ошибка» – 265; «лень» – 270; «клевета» – 310; «судьба, счастье, удача» – 330; «присвоение чужого» – 400; «безумие» – 500; «сходство» – 540; «страх» – 540; «множество» – 600; «колдовство» – 670; «ругать(ся)» – 850; «обман» – 1330; «сила, здоровье/слабость, болезнь» – 3000 [Варбот 2023, 62]. Несколько иным выглядит соотношение количества этимологических гнезд, производные которых формируют эти поля: «сходство» – 37 гнезд; «присвоение чужого» – 46; «колдовство» – 49; «насмешка» – 51; «ошибка» – 57; «клевета» – 62; «судьба, счастье, удача» – 68; «безумие» – 70; «страх» и «лень» – по 90; «обман» – 126; «ругать(ся)» – 184; «сила, здоровье/слабость, болезнь» – 476 [Варбот 2023, 64]. К сожалению, эта статистика не проиллюстрирована примерами, в то время как интересно было бы взглянуть на лексемный ряд или этимологические гнезда хотя бы одного из перечисленных семантических полей¹. Показательны и другие результаты работы участников семинара, например, представленность в этих полях отдельных этимологических гнезд (самое продуктивное – гнездо *ved-), частеречная принадлежность слов, относящихся к разным полям, и т.п.

Во втором разделе книги, посвященном структурной реконструкции праславянской лексики, подняты важные теоретические вопросы этимологии, среди которых проблемы диалектных различий лексики в истории праславянского языка и вариантности современной диалектной лексики. Одним из важных аспектов этимологического анализа автор считает определение относительной хронологии реконструируемой праславянской лексики (среди приводимых примеров: рус. диал. черв ‛серп, коим жнут’, родств. лит. kir̃vis ‛топор’ – индоевропейское наследие; *mězgyr’ь ‘паук’ – праславянский диалектизм восточнославянских языков; праслав. *(v)ęz(a)ti представляют собой рефлексы и.-е. *anĝh- ‘узкий, стягивать, связывать’ [Варбот 2023, 70, 89–91 и др.]. Пристального внимания этимологов требует и проблема морфологического переразложения в истории праславянского языка. Отмечая, что такие основы редко включаются в словник праславянского словаря, Жанна Жановна упоминает *obagniti (sę) < *ob- + *agniti ‛окотиться (об овцах)’, *obačiti², хотя последнее в Словаре не признается производным от *ačiti, и некоторые другие. Автор определяет позиции, в которых переразложение встречается чаще. Это, например, словообразовательная модель «производные от глагольных основ с суф. -nǫ и с префиксом ob-», фонетические процессы, в результате которых упрощаются группы согласных [Варбот 2023, 81, 86], и др. Эти типы Ж.Ж. Варбот дополняет новыми исследованными лексемами. Особого внимания, по ее мнению, заслуживает категория гапаксов, учитывая их важность для этимологических исследований и не только.

В третьем разделе монографии собраны авторские реконструкции и этимологии праславянской лексики, а также актуальные дополнения, уточнения и коррективы к предшествующим этимологическим версиям, как собственным, так и выдвигавшимся другими учеными (многие из них вошли ранее в ЭССЯ). При этом для реконструкции лексем праславянского языка автор широко использует диалектную лексику славянских языков, которая является также по преимуществу и предметом исследования в рецензируемой книге в целом. Автор не раз отмечает «ценность диалектной лексики как потенциального хранилища утраченных литературными языками слов, восходящих к различным периодам истории славянских языков, даже к праславянскому» [Варбот 2023, 138].

Например, Жанна Жановна убедительно показала, что слово тина (праслав. *tina) следует возводить не к праслав. *timen- ‘болото, грязь’ (как в этимологических словарях русского и украинского языков), а к праслав. *tęti ‘тянуть, плести’ в двух значениях – ‘волокнистое растение’ и ‘затягивающее (поверхность воды)’ [Варбот 2023, 105–106]. Дополнения русскими диалектными данными гнезда *sekti ‘следовать’ убеждают в древности семантики ‘следить’, ‘понимать’, ‘заметить’, ‘ухаживать’ в русских словах сечь, засечь, засекать [Там же, 108]. Анализ праслав. *kras- (рус. красный, красивый) показал, что вопреки преобладающему мнению об отнесении этого корня к и.-е. *ker- / *k^u̯er- ‘гореть, жечь’, больше оснований возводить этот корень к глаголу *kresati ‘сечь, тесать, рубить’ (так еще у Э. Бернекера), или лат. creare ‘создавать’ (так у О.Н. Трубачева) [Там же, 109–110]. В таком случае красный ‘красивый’ – от слав. *krasa ‘совершенное по форме (вытесанное) изделие’, производного от *kresati ‘обсекать, обтесывать’ встанет в один ряд со словами лепый – от лепить, точеный – от точить, рус. диал. коварный в значении ‘красивый, ладный’ – от коварь ‘кузнец’ [Там же, 111].

Русская диалектная лексика нередко сохраняет архаичную семантику, подтверждающую «генетическую принадлежность некоторых лексем к определенным праславянским этимологическим гнездам» или генетическое единство некоторых групп славянских лексем (как, например, ср.-урал. видеть ‘знать’ – к праслав. *viděti ‘видеть/знать’; новгор. присяга ‛фартук’ – к литер. присяга, гнездо *sęg- ‛доставать, касаться’). Используя русские диалектизмы, автор соотносит праслав. *strǫk (рус. струк, стручок) с и.-е. гнездом *trenk ‘сдавливать’ (ср. рус. диал. пристручить ‘припугнуть, пригрозить’, пристрючило [Варбот 2023, 117–119].

Диалектные материалы, как пишет Ж.Ж. Варбот, «обеспечивают подтверждение общеславянского статуса многих праславянских лексем» и «не в последнюю очередь выявляют генетические связи праславянской лексики с другими индоевропейскими языками, сохранившиеся только на уровне диалектных гапаксов (= праславянских диалектизмов)» [Варбот 2023, 167]. В этом смысле интересны представленные в книге славянско-балтийская параллель (чеш. klamol ‛обломок, кусок’ и др.-прусск. kalmus ‛палка, пень’, лит. kelmas ‛пень, обрубок’, лтш. celms), дополненная диалектными русскими данными: влад., вологод. коломá, новг. кóлом и др. [там же, 162–163]; и славяно-иранская параллель (структурная и семантическая близость праслав. *kórsta и др.-иран. *karasta- ‛шкура, кожа’) [там же, 165]. Рус. арханг. уклю́жины ‛ребра’ дало возможность реконструировать праславянский диалектизм (сохранившийся в русском и лужицком) *kľudъ и генетически отделить его от праслав. *kľudъ/-ь ‛покой, порядок, красота’, вопреки мнению М. Фасмера и Г. Шустер-Шевца [Варбот 2023, 176]. Замечательный пример архаики в русской диалектной лексике – слово хотцы́ ‛запруда из прутьев для ловли рыбы’, производное праславянского глагольного гнезда *хоtěti / *хъtěti / *хytiti / *хvatiti, сочетающего значения ‛желать’ и ‛брать’; этимологами отмечается, что значения в этом гнезде «распределены по глагольным основам, так что *хotěti / *хъtěti имеют лишь семантику желания»; в русском же диалектизме хотцы у этой основы представлено реликтовое значение ‛брать, хватать’ [там же, 180–181].

В четвертом разделе монографии разбираются спорные или «темные» слова из разных славянских языков: общеславянские *naprasьnъ, *lubъ; з.-слав. *toparka /toporka, ст.-чеш. trpočiti, словен. *strníti (se), бел. збрэзь, сербско-хорватские этимологии; приводятся дополнения к статьям этимологического словаря болгарского языка (БЕР), ценные дальнейшими размышлениями и новыми версиями, а также русские дополнения и комментарии к кашубским этимологиям.

Так, Ж.Ж. Варбот обосновывает славянскую этимологию болг. диал. (Странджа) сỳтара ‛плохая судьба’, предлагая производность этого существительного от праслав. *terti; в БЕР слово толкуется как заимствование н.-гр. σκοτούρα ‛забота, тревога; головокружение, дурнота’ [Варбот 2023, 227]. Для слов сòра, ссòра ж.р. и ссор м.р. ‛ссора, брань, перебранка’ в БЕР принято толкование, возводящее его в конечном счете к и.-е. *s(u)er- / *s(u)or- ‛издавать голос’, которое Ж.Ж. Варбот считает семантически уязвимым. Приводя мнения Д. Шкарича и А. Вайяна о родстве слова ссора с праслав. *sьrati, а также многочисленные слова с тем же корнем в значении ‘ссориться, сердиться, сплетничать’ из разных славянских языков (рус. рассера, пересирать, чеш. nasírat se, словац. nasrať sa, serem sa), она считает эту версию наиболее убедительной [там же, 229].

Для болг. смùне са ‛высыхать (о плодах); очень ослабеть (о человеке)’ Жанна Жановна поддержала предпочитаемую авторами БЕР одну из трех предложенных версий, а именно – от праслав. *myti. Две другие возможности – от мùна (< праслав. *minǫti), учитывая премùна ‛(о плодах) перезреть’, и от мин- в мùнен ‛маленький’ (к праслав. *minьjь) считаются ею вызывающими «некоторые сомнения» в связи с отсутствием фиксаций производных от этих основ с префиксом с- [Варбот 2023, 228]. При принятии этимона *myti БЕР предполагает развитие значения: ‛очищаться мытьем, превращаться в кашу’ → ‛уменьшаться’ → ‛скорчиваться’, но в этом ряду справедливое сомнение у Ж.Ж. Варбот вызывает значение ‘превращаться в кашу’. Чтобы избежать этого значения, она приводит «русский материал, представляющий развитие в генетически тождественном с болгарским словом глаголе очень близкой (частично и тождественной) семантики: ср. русск. смыть ‛сделать чистым посредством мытья’ и русск. диал. смыться ‛укоротиться, сузиться, уменьшиться от стирки, сесть (о ткани, одежде)’ (киров., арханг.), в суеверных представлениях – ‛заболеть оттого, что белье больного стирали с бельем здорового’³» [Там же].

Представляется, однако, что этот русский материал семантически весьма далек от ‘сушеных плодов’, которые высыхают не от мытья (стирка релевантна только при усадке одежды), а от времени. То есть в данном случае более актуальной кажется семантика, содержащаяся во второй этимологической версии БЕР – от праслав. *minǫti, на что указывает и болг. премùнa ‘перезреть’. Также не подкрепляется русским диалектным материалом второе значение болгарского слова – ‘слабеть (о человеке)’, скорее всего, подразумевающего также и ‘хиреть, сохнуть’ (от болезни или от старости).

В таком случае в двух значениях болг. смùне са можно видеть общую сему ‘сохнуть’: неубранные плоды, висящие на ветках, засыхают⁴, и человек, на которого «наслали» болезнь, со временем слабеет и сохнет. Однако версия, приводимая в СРНГ о передаче болезни через стирку белья больного вместе с бельем здоровых людей – лишь частный случай передачи болезни, причем достаточно редкий (поскольку запрет на такую стирку закреплен традицией). Гораздо более распространенными являются способы намеренной передачи болезней, в том числе неизвестных, от которых человек без видимой причины постепенно слабеет, угасает, высыхает, желтеет и может даже умереть. Среди этих способов – «подклады» (опасный магический предмет, подложенный под порог, на тропинку, где ходит человек), подброшенные на дорогу предметы, на которые была магически перенесена болезнь; вылитая на дорогу «нечистая» вода, например, оставшаяся после обмывания покойника, и др. [Плотникова 2009, 15].

В таком случае для значения ‘очень ослабеть (о человеке)’ у болгарского глагола также более актуальна семантика производных *minǫti. Во-первых, это семантика перехода, переступания через «подклад» (значения ‘переходить’ для продолжений *minǫti фиксируются для старославянского и македонского). Во-вторых, это семантика перехода (болезнь покидает одного человека и переходит/переносится на другого). Показательна также семантика некоторых продолжений *minǫti – ‘скончаться, перестать существовать, умереть’ (с.-х. минути, чеш. monouti, пол. диал. minąć (się), др.-рус. минути, ст.-укр. минутися, бел. минуцьца, мiнуцца⁵, семантика, обозначающая закономерный результат ослабления человека. Формально, поскольку есть префиксальные образования типа премина, логично допустить возможность образований и с другими префиксами, в том числе префиксом с- (по крайней мере они есть в рус. диал. сминовать ‘избежать, спастись от кого, чего-л.’, сминоваться ‘пройти, окончиться, минуть’⁶).

Хотелось бы прокомментировать еще одну этимологию, предложенную в книге. Анализируя славон. šetrica ‘посуда для доения молока’, автор сближает это слово с šȁtrica ‛мелко растертое блюдо’ (еда) – на основе «физической сущности процесса доения – выдавливания молока путем трения» [Варбот 2023, 219; подробно семантические переходы рассмотрены на с. 145–146]. Однако выдаивание молока не предполагает трения⁷, при дойке речь идет о последовательном выжимании, выдавливании молока из сосков вымени путем перебора пальцев (т.е. скорее можно допустить семантику ‘жать, давить’, но не ‘тереть’). А вот к сближению с приводимым автором значением с.-х. диал. кайкав. šatriti, šatrâti ‛колдовать’, с производным (?) šatrȋje ‛колдовство’ и словен. šatrati, šatriti ‘колдовать’, пол. диал. szatrzyć ‘кое-что знать, уметь’ [Там же, 143, 144] стоит присмотреться. Тем более что, как пишет Жанна Жановна, в этимологической литературе нет определенного решения о происхождении этих слов.

По крайней мере для названия подойника šetrica можно предположить семантическую связь с колдовством и магией – на основании экстралингвистических данных. «Отбирание» молока – один из основных видов порчи и нанесения вреда ведьмой (соседская корова начинает доиться мало или доиться с кровью, а ведьмина корова дает молока вдвое больше обычного). Ведьма может магически воздействовать как на саму корову, так и на молочную посуду (ведро для доения) и цедилку (редкую материю или деревянное сито, через которые это молоко процеживают). Способы защиты от «отбирания» молока многочисленны. Возможно, для šetrica ближайшими родственными и мотивирующими словами могли бы быть признаны упомянутые выше с.-х. šatriti, šatrâti ‛колдовать’, а на более ранней стадии – корень, сохранившийся в западнославянских словах в виде ст.-чеш. šetřiti ‘смотреть, присматривать, заботиться’, словац. šatriť и валаш. šetřiť, ‘смотреть, обращать внимание’ с дальнейшим развитием значения: ‘следить’, ‘избегать, защищаться’⁸, а также пол. диал. szatrzyć ‘кое-что знать, уметь’ [Там же, 144]. Вхождение этих глаголов в семантическое поле магии и колдовства обусловлено тем, что в традиционной культуре выслеживание, распознание, узнавание ведьмы означало и ее обезвреживание, лишение магической силы, нивелировку ее вредоносных действий. Хотя и вообще следить за молочной посудой, ее чистотой и целостностью, полагалось тщательно.

Формально предложенная версия возможна, потому что: как указывала сама Ж.Ж. Варбот, с.-х. šetrica и слова, обозначающие колдовство, являются отглагольными производными [Там же, 146]; рассмотрение хорватских и чешско-моравско-словацких диалектов в одном поле возможно как в связи с позднепраславянским уровнем реконструкции этой группы слов, так и в связи с близкими генетическими, историческими и ареальными связями названных выше диалектов и культур их носителей (см. [Куркина 1992; Валенцова 2021]).

Конечно, у нас нет примеров, где названия молочной посуды мотивировались бы магическими действиями, слежением/наблюдением за ней ради оберега и противодействия колдовству. Но и мотивационных моделей, где бы названия подойника были производными от глаголов, обозначающих способ дойки или процесс доения (ср. рус. дергать, тренькать, стрекать, тешить, выжимать молоко из сосцов⁹), тоже нет. Обычные наименования – это либо названия емкостей – ведро, миска, бадейка, кадушечка, жбан, ведёрник – в том числе заимствованные в карпато-славянских диалектах гелета, geleta (< рум. galeta ‘ведро, миска’), либо специальное ведро для доения (рус. подойник, дойник, дойное ведро, подойница). Скорее всего, в разбираемом случае речь идет не о репрезентации какого-то типа номинации, а о семантическом гапаксе, возможно, и индивидуальном неологизме.

Наконец, пятый раздел книги посвящен этимологизации русской лексики. Предложены этимологии отдельных слов (калякать, козырь и козырек, звено, кандибобер), русские этимологии на словацко-чешском фоне (розный, парень), русские слова на славянском фоне (багор и багрить). Особое внимание уделено «нерегулярным изменениям и вторичным преобразованиям аналогического происхождения», вызывающим отклонения от закономерного развития и затрудняющим этимологизацию лексики, а также семантическому взаимодействию паронимов в истории русской диалектной лексики, играющему существенную роль в сближении и смешении этимологических гнезд [Варбот 2023, 271, 275] – таковы слова из говоров района о. Селигер выскодь, затёк, замуглить, меновать, мина, пязень и из других диалектов (пижа, зайка, брящить, пожа/пажа). Случаи подобного рода полезны «для учета их типологии при этимологизации “темных” лексем» [Там же, 279].

Так, учитывая нерегулярное фонетическое изменение св- в с- (сивальник < свивальник, сербеть < свербеть) Ж.Ж. Варбот убедительно объяснила рус. сиволапый как восходящее к свиволапый, т.е. кривоногий, косолапый, что семантически более логично (значение слова сиволапый в говорах ‘грубый, неотесанный человек; неуклюжий, неловкий’), чем предлагавшиеся ранее этимологии, возводящие первую часть слова к сиво- (сивый) или псиво- (‘как у пса, паршивый’) [Там же, 283–285].

Новая книга Ж.Ж. Варбот представляет собой не только полезное, поучительное, но и интересное, приятное чтение. В ней можно подсмотреть картинки образа мира славянских народов сквозь призму происхождения слов. И очень отрадно, что с книгой сразу после публикации можно было ознакомиться на сайте Института русского языка РАН: https://ruslang.ru/book/pamyat-slavyan-v-slovakh-etimologicheskie-etyudy.

СПИСОК ИСТОЧНИКОВ

Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. С.-Петербург; М.: Издание книгопродавца-типографа М.О. Вольфа. 1880. Т. 1; 1882. Т. 4.

СРНГ – Словарь русских народных говоров / гл. ред. Ф.П. Сороколетов. СПб.: Наука, 2005. Вып. 39.

ЭССЯ – Этимологический словарь славянских языков. Праславянский лексический фонд / под ред. О.Н. Трубачева. М.: Наука, 1992. Вып. 19; 1994. Вып. 21; 1999. Вып. 26.

Machek V. Etymologický slovník jazyka českého. Praha: Československá akademie věd, 1957.

¹ В Автореферате к своей диссертации ученица Ж.Ж. Варбот М.В. Турилова приводит следующие этимологические гнезда и их лексико-семантический вклад в поле «безумие»: *umъ (85 лексем), *durъ (28 лексем), *běsъ (24 лексемы), *rod- (15 лексем), *jьd- / *xod- / *šьd- (14 лексем), *mьrk- (13 лексем), *šalъ(jь) (12 лексем), *měsiti (11 лексем), *dikъ(jь) (10 лексем), *rьх- / *rих- / *rух (9 лексем) [Турилова 2010, 6].

² ЭССЯ, вып. 26, 92–93, 91.

³ СРНГ 39, 77.

⁴ Кстати, это может быть сделано умышленно. Так готовят эксклюзивные сладкие сорта вина: оставляют гроздья винограда на лозе, пока они не высохнут или не промерзнут, или подсушивают их на соломе, потом из этих полусухих (заизюмленных) и/или промороженных ягод выдавливают сок и делают вина, называемые в Италии аппассименто (appassimento), в Словакии – ľadové или slamienkové víno.

⁵ ЭССЯ, вып. 19, 52–53.

⁶ СРНГ 39, 17.

⁷ Cпособ доения «щипком», обычно у первотелок – когда пальцами, двигая их сверху вниз, выдавливают молоко из соска – является вынужденным, в связи с очень короткими сосками молодой коровы; его стараются не использовать, потому что он травмирует вымя.

⁸ Machek 1957, 606.

⁹ Даль 1880, 467; 1882, 346, 439.

作者简介

Marina Valentsova

编辑信件的主要联系方式.
Email: mvalent@mail.ru
ORCID iD: 0000-0002-6541-4269

PhD (Philology), Senior Researcher

参考