Том 34, № 2 (2023)

В научной литературе зачастую не обращается должное внимание на различие восприятия вещей и восприятия образов, что ведет к концептуальному неразличению между аффектами и эмоциями. Цель статьи — восполнить данный теоретический пробел и в этой связи обратиться к анализу классической и современной философской литературы. В результате исследования автор вводит следующее различие: если вещи — это то, что всегда есть и занимает место в пространстве, то образы — это непространственные мнимости. При этом образы могут восприниматься и как мнимости, и как вещи, не будучи вещами. В последнем случае они предстают как симулякры или как призраки. Автор приходит к выводу, что аффект характеризует отношение к вещам, а эмоция характеризует отношение к образам. Аффективное отношение возможно как у животных, так и у человека. Эмоциональное отношение возможно только у человека, ибо человек живет во времени, а животное в пространстве. В первом случае можно говорить о том, что животные живут среди вещей, а во втором — что человек живет не в мире, а в картине мира. Одно дело — устойчивое существование вещей, другое — устойчивое существование образов. Если Декарт полагал, что вещи в каждый момент времени могут создаваться Богом, то Спиноза, отклонив идею удвоения мира, выстраивал плоскую онтологию, которая определила впоследствии мысль Делёза и Массуми. Для Канта идея удвоения мира принципиальна, поскольку она обосновывает возможность человека быть основанием реальности новой цепочки причин и следствий.

Исследуются особенности влияния на становление и развитие пространственно-временной организации человеческой жизни существующих вокруг индивида и внешних ему топологических структур, характеризующих конкретно-историческую стадию развития отечественной культуры второй половины ХХ века. Методологией и теоретической основой выступает хронотопологическая концепция отечественных философов ХХ века — А.А. Ухтомского и М.М. Бахтина, утверждающая имманентную взаимосвязанность времени, пространства и всего сущего, в особенности человека, а так же теория социального хронотопа и топологического философствования екатеринбургской социально-философской школы. Время и пространство человеческого существования понимаются в качестве хронотопологической структуры, включающей в себя систему пространственных (топологических) и связанных с ними временных (хрональных) практик (модусов), имманентную индивиду и развивающуюся совместно с ним в течение всей его жизни. В качестве сформировавшейся в культуре пространственной структуры изучается рекреационная топология, представляющая собой закрытое, ухоженное и обособленное от всего окружающего пространство, или место (локус), являющееся результатом осуществившихся человеческих топологических практик по обустройству и заботе о месте жительства, работы, отдыха, научных исследований, сбережения и демонстрации культурного наследия. Попадая в закрытое обустроенное пространство, кардинально отличающееся от окружающего необустроенного публичного пространства, человек начинает воспринимать его в качестве топологического эталона, перенося и воспроизводя его в собственной индивидуальной хронотопологии, в сфере своего личностного мира и микрохронотопе сознания. Если рекреационное пространство связано с личностно значимым событием в человеческой жизни, оно приобретает ценностно-этическое значение для индивида, становится для него экзистенциально наполненным.

В данной статье мы прокомментируем ряд тезисов, выдвигаемых психологом Александром Поддьяковым в отношении психологии деятельности в условиях новизны и неопределенности и развития познавательно-исследовательских способностей. Сопоставляя тесты интеллекта, креативности и исследовательского поведения, Поддьяков рефлексирует на тему методологических побочных эффектов — сомнительной корреляции между ними, имманентной предвзятости авторов тестов, оксюморонообразности самой постановки вопроса («стандартный список творческих ответов»). Примечательной и достойной осмысления для нас предстает неопределенность позиции Поддьякова, которую мы и собираемся рассмотреть: признавая полезность тестирования интеллекта и креативности как такового, автор периодически натыкается на «подводные камни» данного праксиса, в чем несомненно проявляется амбивалентность эпохи доведенного до уровня цивилизационного императива технопротезирования субъктивности и культуры — эпохи, в которую все мы живем. Я буду ссылаться на статью Поддьякова «Практики тестирования чужого ума: от регламентированности к свободе» [Поддьяков, 2016] и нашу личную переписку . Целью предлагаемого развернутого комментария является расширение эпистемологического пространства дискурса, представленного Поддьяковым, в сторону вопросов философско-психоаналитического порядка и заострения внимания на моментах, рассматривающих субъективность в более широкой перспективе, чем та, что касается непосредственно практики тестирования. Надеемся, что представленные ниже размышления послужат вдохновляющим примером здоровой трансдисциплинарности, в рамках которой возможна дискуссия «второго порядка», осмысляющая не только сами «явления» посредством устоявшихся методологий, но и сами методологии. В этом нам поможет книга Поля Вирильо «Машина зрения» [Вирильо, 2004], в которой автор разворачивает проблематику реструктурирования субъекта на фоне технологизации зрительного контакта с миром.

В статье освещается исследовательский проект Сектора гуманитарных экспертиз и биоэтики по философии спорта. В качестве философских предпосылок проблем и подходов к их решению были выбраны философские идеи Б.Г. Юдина. Центральной для них предстает идея субъекта, обращенного в своей деятельности (познавательной или конструктивной) на себя. Авторами проекта было предложено исследовать феномен спорта в свете философской концепции человека, обращаясь при этом к новым общефилософским концепциям и «синтетическим» направлениям философского знания. Антропологический вектор в рассмотрении философских проблем спорта предлагает новые подходы к решению как старых, так и новых философско-антропологических проблем.

Сопоставляются два вида силового экстрима — штанга и силовые трюки (на примере двух книг выдающихся силачей Ю. Власова и П. Филаретова). Принципиальная разница усматривается в способе демонстрации достижений. Для позиции классического спорта характерны институционализация, финансовая и политическая поддержки, регламентация, судейство, протоколирование, зрелищность, болельщики и бизнес. Сегодня распространяются виды спорта, которые можно охарактеризовать как неклассические, в которых мотивация, поддержка, демонстрация достижений, зрелищность и др. радикально изменились. Оба типа спорта существуют друг наряду с другом, хотя просматривается тенденция миграции классического спорта в сторону неклассики. Это ставит проблемы нового наполнения спорта мотивами, ценностями и смыслами.

В статье рассматривается проблема уважения персональной автономии в спорте и практики ограничения спортсменов. Два фактора обоснования ограничений, медико-патерналистский и этический, находятся в тесной корреляции друг с другом и с этикой публичных состязаний. В статье анализируется проблема уважения персональной автономии с точки зрения противоречия формально-рационального набора правил, отражающих стандарты честных спортивных состязаний и неформализованного импульса автономного актора, определяемого его стремлением к самореализации и публичному признанию во всей своей полноте, включая особенности биосоциальной идентичности. В статье анализируется кейс спортсменок, имеющих естественный повышенный уровень содержания тестостерона в крови.

Спортивный гипноз как подраздел спортивной психологии опирается на разработки ученых-физиологов и психиатров. Его применение помогает спортсменам избавляться от страхов, создавать нужный моральный настрой перед соревнованиями, быстрее восстанавливаться от полученных травм, преодолевать психологические барьеры. Гипноз адресован прежде всего мозгу спортсмена и делает акцент на ментальных тренировках, в то время как традиционный подход на тренировочный процесс рассматривает труд спортсмена лишь как физический. Столь радикальная разница в подходе к тренировкам мешает расширению использования гипноза в спорте.

Рассматриваются социальные портреты современных «железных» людей, неэлитных любителей триатлона. Оспаривается расхожее мнение об их исключительности как социально-успешных людей и прирожденных атлетов одновременно. Показано, что товаризация видов спорта на выносливость (бег, вело, плавание, лыжи, триатлон) привела к разделению сообщества на два поколения — вытесняемое изначальное и возникшее современное. Изначальное поколение характеризуется более демократичным социальным составом и более устойчивой вовлеченностью в спорт. Современное поколение больше нацелено на символическое признание и демонстрирует не столь сильную приверженность спорту. Дискутируется генезис подлинных и эфемерных смыслов спорта.

Японский сборник «Предания нашей страны о бессмертных чудотворцах» («Хонтё: синсэн-дэн», рубеж XI–XII веков), продолжая традицию китайских рассказов о даосских «бессмертных», объединяет тридцать историй о людях, так или иначе вышедших за пределы отпущенного человеку жизненного срока. Далеко не все они следуют наставлениям даосских книг о продлении жизни; многие соединяют буддийское подвижничество с почитанием японских богов ками, обитая в горах или, реже, ведя обычную мирскую жизнь. Родовитые особы и знаменитые монахи здесь соседствуют с безвестными простолюдинами, а о некоторых неизвестно ничего кроме их чудес. Список японских «бессмертных» объединяет героев древности, знаменитых монахов и мирян VIII–XI веков и современников повествователя; в отдельные группы можно выделить основателей и хранителей святых мест, чудесных помощников, людей, достигших высот мастерства в поэзии и музыке. Путь «бессмертного» не предполагает исполнения общего для всех набора запретов или требований, и сами чудеса тоже различны. Общей чертой японских подвижников в «Хонтё: синсэн-дэн» можно назвать их незаинтересованность в бессмертии как таковом: каждый просто делает свое дело или хранит «недеяние» тем способом, какой выбрал для себя. Череда рассказов о «бессмертных» позволяет по-новому представить японскую историю и нарисовать новую картину самой страны Японии как дающей условия для достижения бессмертия. Даосское учение, как оно представлено в сборнике, оказывается близко махаянскому буддизму с его установкой на подвижничество ради других.

Статья посвящена описанию жизни и деятельности Брайана Хьютона Ходжсона (1801–1894), служившего представителем Ост-Индской Компании (ОИК) в Непале в 1820–1843 годах. Ходжсон был одним из первых европейских исследователей буддизма, и основное внимание в статье уделяется анализу его буддологических представлений, а также его усилиям по собиранию рукописей классических буддийских текстов, написанных на санскрите. Жизнь и научные исследования Ходжсона рассматриваются как типичный образец деятельности первых западных ученых-ориенталистов, которые сочетали службу в колониях с изучением языков и культуры азиатских народов. Ходжсон получил специальную подготовку для колониальных чиновников и много лет работал представителем ОИК в Непале, где наряду со своими должностными обязанностями изучал естественную историю, этнографию и религию того региона, где проходила его служба. Ходжсон собрал и переправил в Европу более четырехсот рукописей санскритских буддийских сочинений, ранее либо совершенно неизвестных европейской науке, либо известных только в китайских и тибетских переводах. Работа по изучению и переводу этих рукописей заложила прочный фундамент европейской буддологии. В своих собственных буддологических работах Ходжсон выделил и охарактеризовал четыре философские школы индийского буддизма, изложил буддийские концепции «изначального Будды» (Ади-Будда), «будд созерцания» (дхъяни-будд), описал буддийскую космологию и ряд других буддийских представлений. Кроме того, он классифицировал жанры буддийской литературы, принял участие в дискуссии о первоначальном языке буддийского канона, показал несостоятельность существовавших в то время представлений об африканском происхождении Будды Шакьямуни. Буддологические взгляды Ходжсона получили признание в XIX веке, однако накопление научных знаний о буддизме показало ошибочность многих выдвинутых им концепций. Тем не менее они сыграли свою роль в становлении западной буддологии, и понимание истории изучения буддизма на Западе в полной мере невозможно без учета работ Ходжсона.