Symbolic Capital of a Place as a Constellation of Social Meanings (The Сase of the Кaliningrad Region)

Texto integral

Постановка проблемы. Развитие технологий и средств коммуникации значимо меняет характер территориальной конкуренции, в которую сегодня вовлечены страны и регионы, крупные и малые города. Ввиду этого все более серьезное воздействие на пространственную локализацию и мобильность оказывают не только экономические, но символические факторы. Это обуславливает рост научного интереса к исследованию символических смыслов, связанных с местами и территориями, который носит междисциплинарный характер [Федотова, 2018: 141]. В географии разрабатывается понятие «социографического пространства», под которым подразумевается «географическое пространство, “нагруженное” культурными смыслами», в котором «формируются взаимосвязанные образы отдельных территорий и их ценностные иерархии» [Замятина, 2012: 162]. В социолингвистике используется концепт «ландшафт», определяемый как «образ окружающей среды, способы ее символической репрезентации» [Чернявская, 2023: 55]. В культурологии эксплуатируется понятие «культурного кода» – способа «хранения, репрезентации и трансляции культурных смыслов в социальном пространстве» [Федотова, 2022: 11].

Наряду с дискуссией о символических смыслах в научной среде, в национальном и региональном менеджменте распространение получила практика «брендинга мест», заключающаяся в целенаправленном формировании положительного имиджа территории. Идея, что «места» могут быть брендированы подобно продуктам, принята многими правительствами, вселяя веру, что внутренние проблемы можно решать за счет красивого логотипа, брендбука и рекламы [Anholt, 2008: 2]. Однако очевидно, что маркетинговые стратегии в случае территорий не работают сами по себе. Места неотрывно связаны с проживающими в них сообществами, так что недостаток понимания социальной природы символизации и порождаемых ею социальных эффектов зачастую приводит к проявлению негативных последствий «продвижения» территорий – к росту социального напряжения, размыванию территориальной идентичности, овертуризму и т. п. [Наумова, Савельев, 2019: 27; Trueman et al., 2007: 20]. Тем самым актуализируется необходимость применения социологических теорий и методологий в изучении процессов символизации территорий.

Наиболее перспективной представляется концепция символического капитала П. Бурдье, набирающая популярность в территориальных исследованиях [Федотова, 2018; Столбов, Тежикова, 2019; Евменов, Благова, 2021]. Критический взгляд французского ученого на социальную структуру общества, природу неравенств и основания господства оказывается весьма востребован при изучении образа памятного места, его символических ресурсов, путей и инструментов его продвижения и популяризации [Savage, 2011; Wacquant, 2018]. В то же время логика экстраполяции концепции на разные локации остается не до конца развернутой.

Цель нашего исследования – раскрытие возможностей применения концепции символического капитала при изучении практик символизации мест. Хотя в целом оно посвящено обобщению широкого круга междисциплинарных исследований по проблематике территориальных смыслов в контексте теории символического капитала, для лучшего понимания выдвигаемые положения эксплицируются на примере Калининградской области. Такой выбор обусловлен тем, что процессы символизации имеют наиболее сложное выражение в регионах, отличающихся переплетением культур, наличием угроз политической дестабилизации, интенсивной и сложно предсказуемой динамикой социальных процессов. Географическая и историческая специфика российского полуанклава не раз попадала в фокус научного интереса [Берендеев, 2007; Гаврилина, 2013; Задорин, 2018; Кришталь и др., 2019; Вендина и др., 2021]. В контексте актуальных внешнеполитических обстоятельств она переживает новый виток масштабных изменений. При таком ракурсе объектом анализа является символическое значение места, а предметом – прикладной потенциал концепции Бурдье в выявлении особенностей и проблем символизации калининградского региона.

Следует отметить, что хотя далее при исследовании символического капитала мест мы будем обращаться, прежде всего, к примерам города и региона, само понятие «места» не определяется лишь территориально-административными границами (см. подробнее о концепции пространства мест [Бороноев, Тхакахов, 2021]). В контексте современных подходов «место» трактуется как «нечто большее, чем просто физическое местоположение» [Easthope, 2004: 137]. Под «местами» мы подразумеваем области сопряжения физического и социального пространства, специфические «узловые точки в сетях социальных отношений» [там же]. В зависимости от фокуса и масштаба исследования под местом может подразумеваться страна, регион, городской район (как остров Канта в центре Калининграда) и даже отдельный дом (например, Кафедральный собор на острове Канта).

Символический капитал: от характеристики субъекта к характеристике территории. Одна из первых и наиболее популярных трактовок символического капитала дана П. Бурдье в «Практическом смысле», где он определяет его как своеобразный кредит, который предоставляется какой-либо группой на основании веры [Бурдье, 2001: 102]. Символический капитал, таким образом, – это своего рода капитал доверия, формирующийся на основании репутации, чести, престижа, социальных связей и т. п. [там же].

Здесь нужно подчеркнуть, что носителями символического капитала у Бурдье выступают субъекты социальных отношений. Поэтому применение его теории по отношению к территориям представляет развитие концепции.

Главная перспектива открывается в возможности фиксации «конструктивной взаимосвязи» между местом и личностью, которую Э. Кейси обнаруживает в трудах Бурдье [Casey, 2001: 406]. Под местом он подразумевает «непосредственное окружение моего живого тела и его истории, включая всю накопленную историю культурных и социальных влияний и личных интересов, которые составляют историю моей жизни» [там же: 404]. В контексте такого понимания он замечает, что «хотя Бурдье не ссылается конкретно на место, оно повсюду присутствует в его обсуждении габитуса» [там же: 410].

Потенциал теории Бурдье для урбанистических исследований раскрывает британский социолог М. Сэвидж [Savage, 2011: 512], пытаясь реконструировать «утраченную» (незамеченную) социологию города Бурдье. Бурдье признавал неразрывную взаимосвязь социального и обитаемого пространства: «Положение агента в социальном пространстве выражается в месте физического пространства, где находится этот агент» [Bourdieu, 1999: 124]. Соратник Бурдье Л. Вакан отмечает, что его идеи «открывают путь к переосмыслению урбанизма как области накопления, дифференциации и оспаривания многообразных форм капитала, что превращает город в центральную площадку, продукт и приз исторической борьбы» [Wacquant, 2018: 90].

В современной социологии растет интерес к исследованию социальных смыслов, «вкладываемых» в пространство [Филиппов, 2008: 116]. В интерпретациях символического капитала места центральное внимание также обращается на его осмысление (означение) [Евменов, Благова, 2021: 25]. Так, в рамках культурологического подхода Н. Г. Федотова определяет символический капитал как «совокупность значимых элементов (смыслов) территориальной среды, которые обеспечивают локальному месту узнавание, известность, престиж, доверие к нему со стороны различных социальных групп» [Федотова, 2018: 144]. Основываясь на коммуникативной методологии, под территориальными смыслами она предлагает понимать «единицы передачи символической информации о территории» [там же: 142]. С экономической позиции под символическим капиталом понимают «капитал известности региона, основной фактор его привлекательности и узнаваемости», «нематериальный актив, заложенный в основу бренда, который служит базисом для культурного и экономического развития» [Евменов, Благова, 2021: 27].

Мы предлагаем рассматривать символический капитал места как констелляцию (взаимодействие) социальных смыслов, производимых различными социальными агентами в отношении мест и территорий на основании ранее усвоенных ими схем восприятия. Объективные характеристики территории (и проживающего на ней сообщества) могут различно осмысляться и оцениваться со стороны социальных акторов в зависимости от присущего им габитуса. В процессе социальных взаимодействий происходит столкновение, обсуждение и уточнение сложившихся мнений о территории.

Case-study советского Калининграда как анти-Кенигсберга. Проблема символического присвоения места, обретения «дома» в калининградском контексте обретает особые коннотации.

После окончания Второй мировой войны эта область Восточной Пруссии была заселена советскими переселенцами, которые реконструировали привычный быт в незнакомых условиях. В характерной для того времени и идеологически обоснованной ситуации осуждения и «забвения» следов враждебной немецкой действительности это было сложно и, естественно, рождало сомнения в будущем. Отсюда берут исток проблемы непостоянства, неукореннености, временщичества, не без оснований приписываемые калининградскому социуму.

В отсутствие возможности обращения к местному историческому и культурному наследию основное приращение символического капитала осуществлялось в советские времена преимущественно с опорой на политические и экономические ресурсы. Особенное место отводилось военным подвигам при штурме Кенингсберга в 1945 г., стратегическому и хозяйственному значению региона. Со временем Калининградская область укрепляется в образе военного форпоста, морского порта, края тружеников. Тем не менее в советский период начали формироваться негативные компоненты в восприятии области как удаленной, закрытой, милитаризованной, бедной на культурные достопримечательности и неподходящей для отдыха.

Функциональное использование сохранившихся немецких зданий, кирх, замков в бытовых, общественных и культурных целях способствовало постепенному снятию напряжения по отношению к «вражескому наследию» и пробуждению у калининградцев естественного интереса к истории теперь уже своей земли. На это изменение значимо повлияло включение объектов физического пространства прошлого в повседневные социальные практики.

Несмотря на память о трагических событиях Великой Отечественной войны, ежедневный социальный опыт приобщения постепенно снижал отчуждение и неприятие немецкой культуры [Резвухина, 2020: 199]. Сложно воспринимать как «вражеские» немецкие здания, ставшие местами проживания, учебы, работы и т. п. Конечно, наиболее удачным было закрепление за экс-немецкими объектами культурной функции, как, например, в случае Музея янтаря, открытого в 1979 г. в крепостной башне «Дона».

Символический капитал, брендинг мест и конкурентная идентичность. Допущение возможности сознательного управления смыслами стимулировало активное развитие в последние годы исследований и практик, посвященных целенаправленному формированию положительного имиджа территории, в частности, брендинга мест.

На фоне теоретических рассуждений о возможностях символизации мест имиджевые и брендинговые стратегии стали неотъемлемой частью территориального управления. Обратим внимание на определение брендинга мест, данное С. Анхольтом, одним из его пионеров и основателей: «брендинг места – это способ прославления места» [Anholt, 2010: 1]. Итак, если символический капитал – это «добрая слава» [Бурдье, 2001: 102], то брендинг мест – это практики приобретения такой славы, т. е. приращения символического капитала.

Несмотря на очевидный консонанс, исследования территориального имиджа и бренда какое-то время были дистанцированы от социологической теории. Во многом это обусловлено распространением в сфере территориального развития экономических и маркетинговых подходов, базирующихся на допущении, что «места» могут продвигаться и рекламироваться подобно продуктам [Parkerson, Saunders, 2005: 242]. В этом контексте локации (например, тот же город) можно рассматривать как специфический вид товара, который можно «продать».

Действительно, в определенной мере можно говорить о «потреблении» пространства. Такие социальные практики, как туризм, миграция, открытие или перенос бизнеса связаны не только с удовлетворением первичных потребностей, но и со стремлением повысить собственный престиж, продемонстрировать статус субъекта-потребителя. Бурдье выделяет два типа пространственной прибыли от локализации: «доход, получаемый от близости к редким и желательным агентам и товарам (таким как образовательные, культурные или медицинские учреждения); и выгоды, связанные с положением или рангом (например, гарантируемые престижным адресом)» [Bourdieu, 1999: 126–127]. Приводя подобный расчет, он, скорее, имеет в виду выбор места жительства, чем места для туристического посещения. Но, в определенной мере, приведенные выгоды учитываются и во втором случае.

Тем не менее нивелирование страны, региона или города до товара/продукта является крайним упрощением сложной и комплексной природы территориальных локаций, упущением из виду их «социальной сущности» [Вирт, 2005: 100]. Анхольт приходит к тому же выводу: «прямые параллели между коммерческой практикой и управлением местами нужно проводить со значительно большей осторожностью» [Anholt, 2010: 8]. Пытаясь избавиться от экономического «габитуса» понятия «бренд», он был вынужден заявить, что брендинг территорий – это «не брендинг», а, прежде всего, политика [Anholt, 2008: 2]. В структуре брендинга он выделяет три основных компонента: стратегию (strategy), ее содержание (substance) и символические действия (symbolic actions) [там же: 3]. С символическим капиталом теснее всего связаны символические действия. По его мнению, они представляют особый вид содержания стратегии, ее символическое выражение посредством презентации широким социальным кругам ее наиболее привлекательных аспектов [там же: 3]. По сути, символические действия направлены на прирост репутации места, т. е. его символического капитала. В свою очередь, это будет способствовать повышению ценности и других инвестиций [там же: 5]. Это соответствует логике Бурдье, отмечавшего, что в некоторых случаях сама демонстрация символического капитала способна приносить материальную выгоду [Бурдье, 2001: 102]. Выражая сомнения в уместности слова «бренд» применительно к территориям, Анхольт отмечал, что он предпочитает называть свой подход «конкурентной идентичностью» («competitive identity») [Anholt, 2008: 2]. Этот термин, на наш взгляд, ближе к представлениям Бурдье.

Авторы теории социальной идентичности А. Тейфел и Дж. Тернер считают, что оценка собственной группы основывается на сравнении с другими. При этом положительные различия между ингруппами и аутгруппами приводят к повышению престижа, отрицательные – к его снижению [Tajfel, Turner, 2004: 284]. Символический капитал мест также связан со схемами восприятия, основанными на схожести и отличии: «столица не может мыслиться иначе, как в отношении с провинцией, которая не располагает ничем иным, кроме лишения (относительного) и столичности, и капитала» [Бурдье, 2007: 55].

Формирование имиджа места – это балансирование между общим и частным. Ввиду существования различных уровней территориально-политической идентификации отдельные регионы и города, с одной стороны, должны репрезентировать в своем символическом пространстве знаки принадлежности к более крупным классификациям: национальной культуре, политической идеологии, системе ценностей. С другой стороны, конкуренция за привлечение внешних групп (туристов, мигрантов, инвесторов) требует репрезентации уникальных и специфических черт. Как отмечает Бурдье, «…группа, класс, род, регион, нация начинают существовать для тех, кто туда входит, и для всех остальных лишь тогда, когда они отличаются по какому-либо основанию от других групп, т. е. узнаны и признаны» [там же: 84–85]. Символический капитал должен отражать положительные черты местной идентичности, служа укреплению репутации и самого населения. Достижение такой задачи невозможно только в контексте устремлений к экономическим прибылям, требует консолидации политических и частных интересов [Parkerson, Saunders, 2005: 249].

Case-study российского Калининграда как экс-Кенигсберга. Значение символического капитала особенно увеличивается в современных условиях, где электронные коммуникации стали эффективными инструментами трансляции «доброй славы» на широкие аудитории. Так, образ Калининграда как привлекательного для путешествий интенсивно продвигался в последние десятилетия, прежде всего, в интернет-среде. Но при подобной «виртуализации» возможно проявление и негативных эффектов – например, излишней романтизации места при итоговом несовпадении желаемого и действительного. В частности, на рекламируемых экскурсиях «по замкам Восточной Пруссии» многие туристы обнаруживали, что те пребывают в руинах, а также испытывали диссонанс между фрагментарными сохранившимися элементами немецкой архитектуры и типовой советской застройкой.

В Калининграде мы сегодня наблюдаем определенный разрыв между самоощущением своих особенностей со стороны жителей и конструируемым туристическим брендом «экс-Кенигсберга». Причины этого, на наш взгляд, кроются в диссонансе экономических и политических интересов. Характерное и важное для любой территориальной общности понимание своей особенности и исключительности в случае калининградцев традиционно рождает страхи у политических элит в возможности сепаратистских настроений [Вендина и др., 2021: 570]. Но современные исследования показывают, что в идентичности калининградцев наметился сдвиг от ощущения своей «особенности» в сторону обнаружения сходства с другими россиянами и открытии российского культурного единства [там же, 2021: 570, 574]. По данным опроса ЦИРКОН, калининградцы более всего ощущают себя россиянами (60%) по сравнению с другими фронтирными регионами [Задорин, 2018: 110].

Несмотря на положительный эффект, это создает и угрозу размежевания образа Калининграда и самих калининградцев, порождая ощущение их чуждости культурной среде. Весьма критичным, но и показательным представляется вывод Е. Багиной: «Советской идентичности, которая ассоциируется [в архитектуре] с конструктивизмом и неоклассикой, Калининградская область не получила, русской никогда не имела. Сегодня идут разговоры о диффузии немецкой и русской культур, но на деле все сводится к призывам реставрировать сохранившиеся немецкие довоенные постройки и приводить новую застройку в соответствии с ними, используя явные и неявные цитаты. Носителей немецкой культуры в Калининградской области нет» [Багина, 2022: 86].

Проблемы формирования и конвертации символического капитала Калининграда. В настоящий момент Калининградская область переживает новый виток масштабных изменений. Калининградский социум продемонстрировал устойчивость на фоне внешнеполитических вызовов даже в условиях особой чувствительности эксклава к закрытию границ и санкционной политике. Более того, в сложный период современности, который окрестили «эпохой турбулентности», Калининград обрел и активно осваивает новый для него статус популярного туристического направления. Во многом это стало возможно именно благодаря успешному использованию символических ресурсов места: образ «советской провинции» в восприятии россиян смог в 2010–2020-х гг. трансформироваться в «прусскую Ривьеру».

Наиболее эффективно конвертация символического капитала в другие реализуется в отношении символов, которые на протяжении времени глубоко укоренились в смысловой картине местного населения. Одним из показательных примеров является могила Иммануила Канта. Благодаря идеологическому карт-бланшу в отношении фигуры философа со стороны советской власти, определенный пиетет к месту его захоронения способствовал сохранению в советское время руин Кафедрального собора [Костяшов, 2016: 84–85]. Реконструированный в 1990–2000-х гг. собор в настоящее время является основным символом Калининграда. В дальнейшем вблизи собора к празднованию 750-летия Кенигсберга/Калининграда в 2005 г. была возведена первая очередь этнографического комплекса «Рыбная деревня», которая стала наиболее узнаваемой визитной карточкой города у туристов. Преображение городского пространства приносит не только экономические (приток туристов), но и культурные (проведение фестивалей, концертов и иных мероприятий), социальные (в Кафедральном соборе проходит вручение дипломов выпускникам БФУ им. И. Канта) и другие выгоды.

Однако туристический бум вызывает и ряд серьезных опасений. В Калининграде проявляется культурный лаг: общество еще не успело полностью адаптироваться к достаточно резкому скачку развития туристической сферы. На фоне активной эксплуатации образа «экс-Кенигсберга» в экономическом поле, в культурной, политической и социальной средах символический конфликт между российским настоящим и немецким прошлым остается не до конца разрешенным. Ввиду этого возрастает угроза переформатирования действительно многогранного символического пространства в туристический аттракцион, а соответственно, нарастания дисбаланса между образом территории и особенностями ее населения.

Идеи Бурдье для трансформации символического капитала территорий. Обращение к концепции символического капитала П. Бурдье позволяет выявить пути понимания и решения актуальных для калининградского региона проблем формирования, продвижения и конвертации символического капитала.

Во-первых, Бурдье предостерегает от веры в существование «универсального субъекта» [Бурдье, 1993a: 142–143]. Восприятие места будет связано с позициями субъектов в различных социальных иерархиях. Отсюда возможны очень различные точки зрения в отношении одной и той же территории. Не удивительно, что, например, в опросе, посвященном восприятию городской среды, самым комфортным и некомфортным для жизни большинство респондентов называли один и тот же город – Москву.

Этим может объясняться и поляризация мнений по поводу отдельных символов городской среды и практик символизации. Так, в Калининграде подобное размежевание оценок прослеживается в отношении как сноса Дома Советов (одного из наиболее считываемых до недавнего времени архитектурных символов советского периода) [Зимовина, Проданцов, 2022: 19], так и предполагаемой реконструкции Королевского замка (исторического немецкого ядра города)¹ [там же: 21]².

Во-вторых, практики символизации оказывают непосредственно влияние также и на местное сообщество – как на его внутреннюю структуру, так и на отношения с внешними акторами. Согласно П. Бурдье, борьба за символический капитал, как и за экономический, разворачивается на всех уровнях социальной структуры.

Подобная конкуренция имеет и пространственное выражение [Бурдье, 2007: 63]. Понимание этого влечет за собой критическую переоценку распространенного допущения, что имиджевые стратегии априори консолидируют население.

Наконец, управление территориями связано с реализацией и легитимацией властных полномочий и является неотъемлемой частью государственной политики. Брендинг мест напрямую влияет на достижение политических целей, поэтому в большинстве случаев именно политические акторы играют ключевую роль в этом процессе [Parkerson, Saunders, 2005: 249]. Но, по мнению Бурдье, именно в пространстве власть утверждается в своей тончайшей форме, «как символическое насилие, которое не воспринимается как насилие» [Bourdieu, 1999: 124]. В виду этого городские структуры, категории и практики следует воспринимать «как продукты, оружие и ставки в борьбе, ведущейся в различных временных масштабах» [там же].

На основе подобных суждений можно прийти к неутешительному выводу, что проекты городского и национального развития представляют собой лишь инструменты борьбы за пространство в руках политических и экономических элит [Bourdieu, 1999: 129]. Это ставит серьезный вопрос: не ведет ли навязываемая программами геобрендинга гонка на повышение туристической и инвестиционной привлекательности к такой конкуренции за места, в которой богатеют богатые, а беднеют бедные? Действительно ли подобные программы имеют социальную значимость и стоят вложенных в них средств, или они являются лишь очередным прикрытием для достижения частных интересов?

Case-study российского Калининграда как пост-Кенигсберга. Для дискурса о символическом статусе и направлениях развития Калининградской области характерна постоянно возникающая контроверза [Гаврилина, 2013: 94; Зверев, 2019: 43]: военный форпост или окно в Европу? периферия или коридор развития? российский остров или перекресток культур? При этом, конечно, водоразделом любого – политического, культурного, исторического и т. д. – диалога о регионе является его немецкое прошлое и российское настоящее. На наш взгляд, одна из главных проблем здесь кроется именно в некорректности самой постановки проблемы как «или – или».

Метасмыслом калининградского символического пространства должно являться не его разделение на российское и инокультурное, а обнаружение и дальнейшая констатация их диалектической взаимосвязи, в которой и заключается его уникальность. Подобные выводы можно обнаружить в научной и культурной дискуссии [Гаврилина, 2010: 70; Вендина и др., 2021: 572]. В этом свете необходимо продвигать не только образ Кенигсберга, но и поддерживать символические компоненты, связанные с различными историческими вехами и культурными особенностями региона.

Социологические опросы подтверждают заинтересованность в поддержании мультикультурализма и со стороны калининградцев [Кришталь и др., 2019: 43]. Среди положительных примеров культурной инкорпорации можно привести преобразованный в культурный центр Кафедральный собор, Музей янтаря в «фашистском» форте, Королевские и Фридрихсбургские ворота с экспозициями, посвященными Великому посольству и Петру I, репрезентирующими историческую взаимосвязь российской и восточно-прусской истории³.

На фоне этого в настоящее время отчетливо проявляется интенция к заполнению пустот в символическом таймлайне Кенигсберг-Калининград. При этом зачастую прошлое «довоображается» и «достраивается» . Исторические события репрезентируются в реконструкциях, этнографических комплексах, фестивалях и прочих практиках коммеморации (например, реконструкция средневекового поселения викингов «Кауп», фестиваль-реконструкция «Гумбинненское сражение» и т. п.). Хитросплетения кенигбергских и калининградских мотивов широко представлены в культурном поле, наиболее открытом фантазии⁴. Среди современной литературы о Калининграде особенно примечательны произведения Ю. Буйды, осуществляющего на страницах своих романов «(ре)конструкцию “мифа о городе”», где «постоянно движется граница между документальным и вымышленным» [Черняков, 2014: 53–54]. Значимым для продвижения образа Калининграда в массовой культуре стал и выход приключенческого исторического романа А. Иванова «Тени тевтонов» (2021), где контрастные периоды его истории (средневековая мистика Восточной Пруссии XV века и финал борьбы с нацизмом апреля 1945) стали выразительным фоном художественного повествования⁵.

Активно «достраивается» и архитектурное пространство. Помимо реконструкций исторических зданий растет количество «псевдоисторических» объектов. Среди них выделяются Рыбная деревня, реконструкция фасадов зданий (в т. ч. «хрущевок») на Ленинском проспекте в «ганзейском стиле», отель «Нессельбек» в п. Орловка, стилизованный под замок Тевтонского ордена, и др. Подобное «заполнение» пустоты является необходимым для преодоления культурного диссонанса между местом и его жителями, оно может рассматриваться как положительная тенденция в конструировании территориальной идентичности.

Однако стоит обратить внимание и на активное включение в этот процесс политических и экономических акторов. Для получения прибылей элиты в настоящий момент значительно интенсифицируют процесс «преображения» Калининградской области, из-за чего количество начинает преобладать над качеством: типичные городские микрорайоны и апарт-застройка побережья с уже сложноуловимыми отсылками к «прусскому» стилю, спорные эклетические реконструкции, «кантификация»⁶ всего и вся и т. п. Поэтому главная задача для современного Калининграда, на наш взгляд, заключается в том, чтобы при сохранении символической полифонии не дать ей превратиться в какофонию.

Ввиду особенностей калининградского разделения труда, высокой интенсивности развития туристического сектора, далеко не все жители успевают адаптироваться к новым условиям и включиться в гонку за экономическими прибылями. Опыт зарубежных и российских территорий, активно развивающихся как туристические центры, показывает, что подобная ситуация создает угрозу кризиса местной идентичности и обострения социальных конфликтов [Наумова, Савельев, 2019: 33].

При символическом продвижении территорий необходимо учитывать интересы местных жителей, способствовать формированию социальной солидарности, непротиворечивой территориальной идентичности, преодолению социальных конфликтов, сглаживанию социального неравенства. На фоне уклона в сторону коммерчески рентабельной символизации немецкой культуры существенно дополнить и обогатить символическое пространство Калининграда может репрезентация самого местного населения, его особенностей, трудовых подвигов, культурной толерантности и т. п., что будет способствовать гармоничному сочетанию различных исторических периодов и культурных кодов. Среди примеров успешной символизации самих калининградцев, их подвигов, ценностей и быта можно особо отметить Музей Мирового океана (с музеефицированными кораблями советских времен, включая известный «корабль науки» «Витязь») и музей «Дом китобоя», памятники и монументы военной памяти и т. д. Наличие подобных объектов представляет особую ценность, создавая фундамент сопричастности, вклада в общероссийское развитие.

Основные выводы. Хотя изначально концепция символического капитала разрабатывалась П. Бурдье в контексте исследования положения агентов в социальных структурах, но в его работах есть основания и для ее применения в анализе мест и территорий. Концепция символического капитала для решения социологических задач потенциально объемней по сравнению с распространенным анализом в категориях имиджа и брендинга. В сравнении с ними она расширяет исследовательский фокус, включая в него одновременно и локацию, и проживающее сообщество.

В случае Калининградской области такой подход, во-первых, дает возможность отслеживать динамику отношений между восприятием самой территории и восприятием ее жителей. В его рамках фиксируется разрастающийся дисбаланс между транслируемым в экономическом поле образом «бывшей Пруссии» и наличествующей культурой и бытом местных «экс-советских» жителей, что создает почву для усиления стереотипов и непонимания между калининградцами и гостями области.

Во-вторых, понимание того, что символический капитал складывается не только из объективных компонентов (памятников, архитектурных объектов, производств, зон рекреации и т. п.), но и диалектически связан с вкладываемыми в них смыслами, позволит критически взглянуть на производство символических ресурсов с целью их последующей конвертации в экономический капитал. Главным вызовом здесь является то, что при неоспоримом наличии примеров удачной реконструкции исторических объектов, наращивает объемы «конвейерное производство» символов прусского стиля и быта, которые не успевают должным образом осмысляться местным населением.

В-третьих, критический взгляд Бурдье на символизацию пространства как инструмент закрепления господства открывает перспективу выявления потенциально опасных социальных последствий программ территориального развития и связанных с ними скрытых интересов политических и экономических элит. На фоне продвижения Калининграда как «города с (западно)европейской историей» калининградцы заинтересованы в решении насущных социальных и инфраструктурных проблем, которые обостряются в условиях растущего туристического потока. Туристическое развитие региона должно опираться на развернутую социальную политику.

На примере Калининградской области показано, что символический капитал места не является просто суммой оценок и восприятий. Попытки удовлетворяющего интересам «большинства» курса символизации, связанного с однозначным выбором между российской и немецкой культурами, между военным, хозяйственным и туристическим статусами региона, при рассмотрении в социальной динамике оказываются недостаточно продуктивными. Говоря, что символический капитал представляет собой констелляцию смыслов, мы подразумеваем сохранение и поддержание различных позиций и мнений относительно символических ресурсов территории, в конфигурации которых при должных усилиях возможно обнаружить метасмысл. Табуирование символов немецкого прошлого в советское время и их коммерческое тиражирование в настоящем – нежелательные экстремумы. Метасмыслом для Калининграда может являться сам уникальный опыт освоения инокультурной среды местными жителями, связанные с ним трудности, вызовы и надежды. Для его успешной символизации необходимо осознание значимости подобного продвижения политическими и экономическими акторами, их взаимодействие с научной и культурной общественностью.

¹ Городская повестка. Опрос жителей городского округа г. Калининград // Калининградская мониторинговая группа. Октябрь 2018. URL: http://kmgroup.ru/downloads/povestka-2018_2.pdf (дата обращения: 10.05.2024).

² Следует пояснить, что одной из наиболее специфических черт калининградского городского пространства является отсутствие общепризнанного и соответствующим образом обустроенного исторического центра. Руины Кенигсбергского замка, представляющие до 1945 г. немецкое историческое ядро города, были окончательно расчищены в 1968 г. В 1970 г. практически на том же месте начал возводиться Дом Советов – здание-флагман амбициозного градостроительного проекта. Однако из-за экономических проблем оно так и не было завершено. Вопреки названию Центральная площадь Калининграда с соседствующими конфликтующими символами – сохранившимся фундаментом замка и советским недостроем – осталась «не-местом», пустырем и объектом различных девиантных практик. Несмотря на многочисленные инициативы городских властей, несовпадение между значимым положением в физическом пространстве и отсутствием соответствующего символического наполнения так и не было преодолено. По состоянию на лето 2024 г. фундамент Королевского замка законсервирован, а Дом Советов практически демонтирован, так что у калининградских властей появилась возможность разрешить символический конфликт, начав «с чистого листа».

³ Кенигсберг был первым крупным европейским городом, который Петр I посетил в 1697 г. в составе Великого посольства. Впоследствии он еще неоднократно посещал этот город Пруссии.

⁴ Для примера показательны названия выставок Калининградского музея изобразительных искусств: «Город Гофмана: тайна двух миров», «Калининград-Кенигсберг: мост над временем», «Кант. Калининград-Кенигсберг», «Ганс Прейсс. Немецкий художник и советский разведчик». URL: https://www.kaliningradartmuseum.ru/exhibitions/ (дата обращения: 22.08.2024).

⁵ По этому произведению уже проводятся тематические экскурсии: Тени тевтонов: по местам действия романа Алексея Иванова // Tripster. URL: https://experience.tripster.ru/experience/53297/?srsltid=AfmBOop9jiZIYJfgOry4haf2r-2VHJiJjoXTn0dxRHPd4FKY7lrBJ9XY (дата обращения: 21.08.2024).

⁶ Под «кантификацией» мы подразумеваем масштабную эксплуатацию образа Канта в названиях мероприятий, фестивалей, ярмарок и т. п.: магазин «Кант», фестиваль «Кантата», лаунж-зона «КАНТейнер» и т. п.

Sobre autores

Irina Shevchenko

Russian State University for the Humanities

Autor responsável pela correspondência
Email: sheviren@yandex.ru

Dr. Sci. (Soc.), Professor

Rússia, Moscow

Tatiana Beletskaya

Immanuel Kant Baltic Federal University

Email: beletskaya.t@gmail.com

Senior Lecturer

Rússia, Kaliningrad

Bibliografia