The problems of Bakhtin’s heritage on the pages of «Literaturovedcheskij zhurnal» of recent years

全文:

«Литературоведческий журнал», издаваемый Институтом научной информации по общественным наукам Российской академии наук, по праву считается одним из ведущих филологических изданий постсоветской России. Журнал был задуман и создан в начале 1990-х гг. выдающимся отечественным литературоведом, крупнейшим специалистом по литературному и философскому наследию В.В. Розанова, истории литературы и культуры Российского Зарубежья, литературы Великобритании и США Александром Николаевичем Николюкиным. До 2000-х гг. журнал издавался под названием «Российский литературоведческий журнал». В нем публиковались ведущие отечественные и зарубежные литературоведы, историки и теоретики культуры. В состав его редколлегии в разное время входили академик РАН Е.П. Челышев, профессора А.И. Чагин, В.М. Толмачев, Р.В. Мних, А.Е. Махов, И.Л. Волгин и др.

На страницах журнала были представлены материалы международных конференций, посвященных наследию русской эмиграции, росписи российских и эмигрантских литературных журналов, библиографии российских писателей и т. д. Одной из своих задач журнал видел презентацию творчества крупнейших русских писателей и ученых-филологов. Закономерно появление в этом ряду имени Михаила Михайловича Бахтина.

Цель нашего обзора – рассмотреть то, как ключевые идеи Бахтина и его творчество в целом представлены в «Литературоведческом журнале» с начала 2020-х гг. когда журнал становится одним из ведущих изданий, предметно занимающихся наследием Бахтина. В этом смысле он оказывается в одном ряду с «Вопросами философии», «Вопросами литературы», продолжая отчасти дело «Диалога. Карнавала. Хронотопа» и во многом дополняя усилия «Бахтинского вестника».

Примечательно, что поворот этого журнала к научному наследию Бахтина приходится на начало 2020-х гг. Заметную роль в этом процессе сыграла XVII Международная Бахтинская конференция, состоявшаяся в Саранске в июле 2021 г. Статьи отечественных и зарубежных участников этой конференции образовали блок бахтинских материалов в журнале. Открывавшая бахтинский раздел статья В.Л. Махлина «“Творящее сознание”, или М.М. Бахтин между прошлым и будущим» как нельзя лучше соответствовала общему настрою редакции журнала, обозначая те векторы, по которым будет двигаться международное бахтиноведение в ближайшее десятилетие. Размышляя над проблемой научного наследия Бахтина в контексте «возможного “другого начала” в бахтиноведческих исследованиях», Махлин наметил «направление такого начала в отношении к кардинальному и сквозному понятию мышления М.М. Бахтина – понятию автора как творящего сознания» [15, c.11].

Несмотря на то, что каждый из авторов бахтинского раздела журнала сохранял собственное видение личности Бахтина и свое понимание важности его научного наследия, в целом эти работы можно было бы распределить по нескольким проблемным полям. Прежде всего, это погружение в раннюю философскую биографию Бахтина, в культурный и интеллектуальный контекст эпохи с целью показать внутреннюю связь ранних идей мыслителя с его основными философско-эстетическими поисками и открытиями на более поздних этапах. Не менее значимым представлялся и анализ конкретных фрагментов бахтинских текстов, в том числе и с позиции использования «бахтинской оптики» при рассмотрении тех или иных историко-литературных явлений.

Еще одной зоной исследовательского внимания стало соотнесение идей Бахтина с отдельными тенденциями в современной гуманитаристике (от позднего структурализма и теории наррации до постколониальных исследований).

Так, в статье Н.И. Николаева «М.М. Бахтин в 1910–1920-е годы: единство пути» [18] прослеживается мысль о целостном характере бахтинского наследия. Подробно исследуя рукописи раннего периода, литературовед убедительно показывает, как важнейшие элементы философско-эстетической концепции молодого мыслителя, формулировавшиеся еще в Невеле и Витебске, трансформируются в работах более позднего времени. Тем самым опровергается популярное у критиков Бахтина мнение о несистематичности бахтинского мышления и о принципиальной фрагментарности (и даже хаотичности) его «первой философии».

Близок взглядам Махлина и Николаева тезис С.А. Смирнова об особой позиции Бахтина как автора автобиографии, в качестве которой он рассматривает беседы Бахтина с В.Д. Дувакиным. Для исследователя этот текст встраивается в известные философские автобиографии, что, в свою очередь, позволяет вписать Бахтина в определенную европейскую традицию, в которой практически на равных представлены собственно автобиографии и самоотчет-исповедь [36].

О роли архива в восстановлении интеллектуальных контекстов наглядно свидетельствует статья Д. Ларокка «Внутри и вокруг Гоголя. Лев Пумпянский и Михаил Бахтин» [11], где сходство взглядов двух ученых на гоголевское творчество подтверждено убедительным анализом материалов из архива Пумпянского. Во многом опираясь на работы Николаева, автор статьи реконструирует своего рода диалог о Гоголе, который продолжается не только в 1930-е гг., но и в ходе доработки Бахтиным рукописи о Рабле.

Попытки создать целостный вариант бахтинской биографии становятся поводом для специальных размышлений. Для большинства исследователей очевидно, что полноценная научная биография мыслителя должна создаваться именно с опорой на документ, а не представлять собою совокупность литературных экзерсисов, где автор биографии становится для него самого важнее, чем ее герой [21; 25]. Именно это имела в виду К. Эмерсон в статье «Странная мода на ниспровержение Бахтина (и в чем ошибка)» [44], цель которой – критический разбор биографии Бахтина, изданной в серии «Жизнь замечательных людей». Эмерсон подчеркивает принципиальную ошибку подхода А.В. Коровашко, противопоставляя позиции биографа «инновационные подходы», реализованные в англоязычных работах последнего двадцатилетия. Движение от «Бахтина и тела» Д. Мак-Ко к «Бахтину и духу» М. Эпштейна подводит исследовательницу к следующему наблюдению: «Дух Бахтина заключается в том, чтобы всегда двигаться от завершенности к началам, говорит Эпштейн, и делать это с радостью: от закрытого текста к открытому, лишенному твердой фиксации текстоиду, от конца реальности к началу виртуальности (всем тем удивительным встречам “лицом к лицу” в буквальном смысле, которые позволяет провести Zoom и которые невозможно было бы провести, физически собравшись в каком-либо реальном месте) от “смерти автора” до рождения гиперавторства» [44, с. 204].

Одной из примечательных новаций начала 2020-х можно назвать предложенный в статье С.А. Дубровской подход к осмыслению наследия Бахтина через «энциклопедическую призму» – «“Бахтинская энциклопедия” как формат изучения и описания биографии и научного наследия М.М. Бахтина» [6]. Впервые проекты словарей и тезаурусов, связанных прежде всего с бахтинской терминологией [1; 2], получают осмысление в границах «Бахтинской энциклопедии», не только как издания, но и как специальной платформы, на которой представлен весь комплекс идей, понятий и категорий Бахтина, описание его трудов и биографии (от городов и регионов, где в тот или иной момент бывал Бахтин, до конкретных событий его жизни, в частности защиты диссертации или дискуссий вокруг его книг):

«Энциклопедия, – подчеркивает автор статьи, – имеет особое значение и актуальность как научный проект, позволяющий получить структурированную и комментированную базу данных, облегчающую работу с идеями и текстами М.М. Бахтина, биографической и библиографической информацией, и способный стимулировать поиски новых подходов в изучении научного творчества Бахтина и в целом – гуманитарной науки ХХ в.» [6, с. 38].

Значительный интерес представляет и подход В.И. Тюпы, едва ли не впервые указавшего на четкую зависимость современной нарратологии от идей Бахтина. Автор статьи не только оценил нарратологический потенциал наследия российского мыслителя, но и наглядно показал, как бахтинские термины работают в границах современной теории нарратива: «М.М. Бахтин не пользовался привычными нам терминами “нарратив”, “нарратор”, “нарратология”, однако нарратологическая проблематика была ему далеко не безразлична <…>. Значимость бахтинской мысли особо ощущается в трех кругах нарратологических интересов: проблематика события и событийности; соотносительность фигур автора и нарратора (у Бахтина – «первичного» и «вторичного» авторов); металингвистическое воззрение на природу нарративного слова» [38, с. 121–122]. Предположим, что именно в диалоге с Бахтиным и его версией исторической поэтики у Тюпы формулируется идея «исторической нарратологии» как новой, крайне перспективной междисциплинарной науки.

Новый взгляд на феномен хронотопа с учетом его этического измерения предложен в статье А.А. Сычева «Нравственные измерения хронотопа» [37]. Автор отмечает, что «теории Ухтомского и Бахтина исходят из приоритета уникального поступка, совершаемого в конкретное время в определенном месте, перед общей теорией, а также признают необходимость учета Другого, придающего образовавшемуся пространственно-временному целому ценность и смысл» [37, с. 100]. Подчеркнем, что подобный подход позволяет прочно связать бахтинскую идею хронотопа с идеей времени французского философа A. Бергсона, о влиянии которого на Бахтина в 1930–1940-е гг. в последнее время исследователи говорят все чаще.

В свою очередь, в статье К. Брэндиста дан анализ перекличек между идеями Бахтина, представителей его Круга (прежде всего индолога М.И. Тубянского) и современным постколониальным дискурсом. «Антиколониальные аспекты работы Круга, которые в основном подразумеваются, а не прямо заявлены, – отмечает исследователь, – акцентируются в связи с семантической палеонтологией, которую Бахтин перенял и развил у таких ученых, как Марр, Франк-Каменецкий и Фрейденберг, с одной стороны, и обсуждением Тубянским идей Тагора – с другой» [42, с. 213]. Автор убежден, что развитие бахтинских идей может способствовать борьбе с «колониалистским прошлым» в большинстве учебных программ западных университетов.

Не менее перспективной оказывается возможность использования бахтинского инструментария при анализе материалов зарубежной литературы. Так, А.И. Иваницким в статье «“Самопродолжение” автора в романном герое: о возможных фольклорных источниках формулы М.М. Бахтина» [9] была предпринята попытка интерпретировать немецкие фольклорные тексты и их романтические адаптации как источник, подтверждающий правомерность бахтинского понимания образа героя, представленного в раннем трактате «Автор и герой в эстетической деятельности». Как подчеркивает исследователь, «дистанцированность (в терминологии ученого – “вненаходимость”) автора в отношении героя – ценностная, смысловая и т. д. – подразумевает, по Бахтину, необходимость самому стать другим (героем): взглянув на себя его глазами (и не сегментарно, а тотально), увидеть другого в себе. То есть личностно и тотально продолжить себя в другом и, таким образом, стать другим <…>. Историческую подоплеку такого “превращения в автора” ради личностного (бытийного) продолжения себя в другом (герое) способен проявить устный фольклор, программный предмет которого – отношения “нормализованного” героя с фундаментально “другим” и в то же время подобным – волшебным контрагентом» [9, с. 136].

Поиску созвучий между «опорными текстами» в исследовании Бахтина о Рабле и малоизвестными французскими фаблио посвящена статья Н.М. Долгоруковой «”Бахтин средневековый”: образ таверны во французском фаблио XIV в.» [5]. В фаблио «Три дамы из Парижа» автор вычленяет все характерные для бахтинской книги о Рабле дихотомии и ряды образов – от «пиршественных» до «низовых». Тем самым исследователь расширяет ряд потенциальных примеров, дополняющих набор бахтинских иллюстраций к его собственной категории народной смеховой культуры.

В предложенном Д.А. Жерноклеевым анализе бахтинского фрагмента о Г. Флобере, доказывается тезис об апофатическом прочтении текста писателя Бахтиным. По мнению исследователя, «апофатику восточного христианства, на которую сознательно или нет опирается Бахтин, нельзя путать с агностицизмом. Для агностицизма божественная реальность даже если и допустима, то только как абсолютно недосягаемая для телесного мира. Согласно же апофатическому мировоззрению Бахтина божественное присутствие полностью пронизывает собой телесный мир, никогда не растворяясь в нем. На такой божественной эпистемологии “неслиянного и нераздельного” Бахтин постулирует в своем тексте “О Флобере” понятие “отрицающий образ”» [8, с. 175–176]. Подчеркнем, что бахтинская интерпретация творчества Флобера привлекла внимание целого рада исследователей. В частности Махлин в статье «“Почти гениальность”: Г. Флобер в мышлении М.М. Бахтина» [14] указывает на особое положение французского писателя в общем ряду европейских критических реалистов XIX в., его акцентированное Бахтиным противостояние просветительскому рационализму и его эстетическую близость «гротескному реализму» Рабле и его последователей, с одной стороны, и XX в. – с другой.

В свою очередь, Н.И. Николаев на основе работы с материалами архива Пумпянского указывает на особое место Флобера в версии французского реализма, которую выстраивает Пумпянский. По убеждению исследователя, для Пумпянского Флобер – прямой предшественник интеллектуальных поисков Г. Джеймса и Т. Манна, что не могло не повлиять на отношение к последним и Бахтина [17].

Возможности бахтинского видения карнавала, интерпретации модернистского текста, потенциально закладывавшиеся в подтекстах исследования о Рабле, проанализировал О.Е. Осовский в статье «Накоротке с Тримальхионом: М.М. Бахтин, Джеймс Джойс и Генри Миллер» [23]. Автор убедительно показал, как формула бахтинского карнавала оказывается созвучна практике не только Джойса, но и в значительной степени ориентировавшегося в своем творчестве на него Миллера. Эта тенденция находит продолжение в практике переходного периода от модернистского к постмодернистскому тексту и к той карнавальной стихии, которая разворачивается в литературных построениях американского и английского постмодернизма 1990-х – 2010-х гг.: «Глубокая связь Джойса и Миллера с традицией европейского карнавала, карнавальность их героев и сюжетов, без сомнения, укладывается в рамки той традиции, которую на раннем этапе представляют Рабле и Сервантес, а в ХХ в. – Д. Барт, Г. Грасс, Г. Джойс, В. Набоков, У. Фолкнер и др. Всемирная история карнавальности, создававшаяся Бахтиным на протяжении 1930–1960-х гг., не была дописана, карнавальная современность проговаривалась лишь отчасти, с сетованием на ослабление карнавальных форм и с явной невозможностью представить во всем объеме карнавальный потенциал того, что исследователь называет «модернистским гротеском». Реконструкция этой части бахтинской истории карнавальности с подробным описанием имен участников и создаваемых ими сюжетов по-прежнему одна из задач современного бахтиноведения» [23, с. 190–191].

Не обходит вниманием журнал и бахтинские интерпретации отечественной литературы, представленной самыми разными именами – от ожидаемого Ф.М. Достоевского [34; 40] до Вяч И. Иванова, неосимволизма и М.М. Пришвина [4; 41].

Не ослабевающий научный интерес и связанная с ним проблема формирования новых историко-биографических подходов, выявления новых материалов находятся в центре блока публикаций, появившихся в «Литературоведческом журнале» в 2023 г. Общая тональность материалов определяется статьей Махлина «Мыслитель без биографии, или Почему Бахтин так труден?» [13]. Ученый предпринимает еще одну попытку определить место и роль Бахтина в так называемом онтологическом (событийном) повороте, происходящем в европейском (западном) и российском культурфилософском мышлении первой трети ХХ в. По убеждению автора, Бахтин, в значительной степени выпавший из своего времени в силу исторических обстоятельств, оказывается вне соответствующего контекста, а его интерпретации 1960-х – 2000-х гг., происходившие без учета этого контекста, во многом ошибочны, отчасти амбивалентны и даже пародийно-карнавальны. Махлин подчеркивает необходимость учета явных и неявных философских источников, на которые опирается Бахтин, указывает на несомненную оригинальность их интерпретации и развитие в собственном философском творчестве мыслителя в ранний и последующие периоды. Он отмечает важность понимания синтетического характера мышления Бахтина и необходимость отказаться от тривиальности при интерпретации его идей: «Реконструкция интеллектуальной биографии Бахтина – трудная, но актуальная проблема и задача историко- философского и научно-гуманитарного исследования после конца Нового времени в прошлом столетии. Труднее всего, наверно, осознать сам разрыв преемственности и выработать в какой-то мере новый подход, адекватный конкретной историчности бахтинской мысли, а значит – реальный подступ к интеллектуальной биографии Бахтина, способный дать ответ на старый вопрос: “Откуда взялся Бахтин?”» [13, с. 16].

Раннему периоду биографии Бахтина посвящена статья Н.И. Николаева. Исследователь дополняет круг близких Бахтину имен именем старшего брата – Н.М. Бахтина. Анализ созвучий в философско-эстетических высказываниях братьев, которые обнаруживаются в их работах 1920-х и последующих десятилетий, дает основание говорить о своеобразном диалоге между ними. Причину этих созвучий Николаев усматривает в опытах виленского и петербургского периода, когда рядом с Н.М. Бахтиным формируется круг единомышленников (Л.В. Пумпянский, М.И. Лопатто) с неочевидным присутствием в нем и М.М. Бахтина. Особую роль здесь играет концепция «Третьего Возрождения» Ф.Ф. Зелинского, а также философско-поэтическое творчество Вяч. И. Иванова. Указывая на эти созвучия, автор статьи обоснованно говорит о необходимости расширения круга источников: «Изучение жизни и творчества многих выдающихся представителей науки и культуры прошлого века затруднено <…> от них почти не осталось свидетельств их творчества и жизни – ни архивов, ни писем, ни фотографий. И тогда документальное значение могут приобретать другие материалы. В частности, для этой эпохи наиболее достоверные сведения доставляют слухи, легенды и разговоры. И вот при исследовании биографии М.М. Бахтина с этими легендами, слухами и рассказами приходится считаться» [20, с. 37].

В контексте сказанного Николаевым представляется логичным интерес авторов ряда статей к беседам Бахтина с В.Д. Дувакиным. Так, С.А. Смирнов продолжает свою работу над устной автобиографией Бахтина, полагая, что именно «интонационный фонд» этих мемуаров должен учитываться при реконструкции биографии ученого: «…сами по себе документы и свидетельства должны заговорить, задышать живым дыханием автора. Задача исследователя в таком случае заключается в том, чтобы заставить эти документы заговорить Голосом времени, в котором рождается Автор. А что это значит? Это значит, что самому исследователю-биографу предстоит поместить себя во Время, в то время, в котором жил и творил его Герой. Поместить, поставить себя в то место, из которого начинается рождение его Героя. И тем самым попытаться услышать его голос, постичь исток рождения его мысли» [35, с. 25–26].

Опыт возможного комментария к бахтинским беседам с Дувакиным предложили О.Е. Осовский и С.А. Дубровская. В центре их статьи – анализ одной реплики Бахтина в его рассказе о своем аресте и предшествовавших этому обстоятельствах 1928 г. Речь идет об упоминании фельетона «Пепел дубов» братьев Тур. Авторы статьи дополняют этот сюжет новыми историко-литературными деталями. В ходе погружения в эпоху исследователям удалось выяснить ряд примечательных моментов: ими проанализирована книга братьев Тур «Бомбы и бонбоньерки», куда вошел данный фельетон – лишь один из многих текстов писателей, разоблачающих религиозно-мистические увлечения ленинградской интеллигенции во второй половине 1920-х гг. Примечательно, что книга вышла в издательстве «Прибой» в 1929 г., то есть одновременно с «Проблемами творчества Достоевского» Бахтина, что явно свидетельствует о неоднозначности и разнонаправленности издательской политики «Прибоя». Предложенный комментарий ставит вопрос и для будущих исследователей: «Какую роль в публикации книги братьев Тур мог сыграть П.Н. Медведев?». Английскому переводу бесед Бахтина и Дувакина посвящена статья Е.Г. Масловой и Е.В. Чернецовой «Голос Бахтина на языке Шекспира и Джойса: насколько удался перевод книги “М.М. Бахтин: Беседы с В.Д. Дувакиным”» [39]. Авторы детально рассматривают предложенные переводчиком и редактором средства передачи бахтинской устной речи на английский язык, характер комментариев, сетуют на явную упрощенность стилистических решений и очевидную недостаточность представленного в них контекста. В то же время появление бахтинских бесед на английском языке, по убеждению авторов, – это серьезный вклад в современное бахтиноведение, поскольку тем самым расширяется круг исследователей, для которых «голос Бахтина» становится более доступным, обогащаются представления о его биографии и – что самое главное – о характере его личности.

Среди проблем, оказывающихся в центре изучения бахтинского наследия в последние годы, особое место занимает вопрос о рецепции идей мыслителя в контексте его биографии, и подавляющее большинство публикаций в первом номере журнала за 2024 г. демонстрирует разнообразные подходы к решению данного вопроса. Так, по убеждению Махлина, важнейшим по-прежнему остается вопрос понимания истоков бахтинского мышления и выявления различных аспектов диалога Бахтина со своими предшественниками и современниками, явными и неявными. Автор статьи уверен, что только в этом случае можно оценивать адекватность рецепции бахтинских идей современным гуманитарным сознанием в целом и отдельными его представителями. Для понимания адекватности этой рецепции Махлин избирает в качестве «точки фокуса» бахтинский термин «металингвистика». При этом введенное в издание книги о Достоевском 1963 г. понятие обретает в его интерпретации не столько лингвофилософское, сколько философское измерение. Свою задачу автор видит в том, чтобы «прояснить на отдельных примерах вариативное, но концептуальное единство “металингвистики” М.М. Бахтина как метафилософии – единство тем более удивительное, что реализовалось оно несмотря на внешнюю фрагментарность и известное разноязычие его творческого наследия» [12, с. 11].

Диалог Бахтина со своими современниками, точнее – реакция на конкретные книги Бахтина и его Круга внутри самого Круга подробно анализируется в статье Н.И. Николаева «О некоторых моментах предыстории “Проблем поэтики Достоевского” М.М. Бахтина (Пометы Л.В. Пумпянского в книге М.М. Бахтина “Проблемы творчества Достоевского”. – Л.: Прибой, 1929)» [19]. Для исследователя, погружающегося в интеллектуальную атмосферу ленинградской жизни 1920-х – начала 1930-х гг., чрезвычайно важны и позиция Пумпянского, и его реакция на книгу 1929 г. Он ставит задачу «прояснить первоначальный замысел книги начала 1920-х годов, отталкиваясь от построений наиболее близких автору предшественников Вяч. Иванова и Л.В. Пумпянского» [19, c. 25]. По убеждению Николаева, более точному пониманию бахтинского замысла могут помочь пометы Пумпянского на его собственном экземпляре «Проблем творчества Достоевского», а также суждения Б.М. Энгельгардта в статье об идеологическом романе Достоевского.

Несомненный интерес представляет и статья Дубровской «За последние двадцать лет я ничего не читал столь значительного…»: Л.Е. Пинский в диалоге с М.М. Бахтиным» [7]. Обозначенная в заголовке тема, как указывает Дубровская, – «неотъемлемая и важная часть большого исследования, главная задача которого – реконструировать процесс рецепции личности и идей М.М. Бахтина отечественным интеллектуальным сознанием 1960-х – первой половины 1970-х годов» [7; c. 43]. Автор статьи на основе писем и ряда архивных документов восстанавливает эпистолярный и читательский диалог Бахтина и Пинского, раскрывающий примечательные детали творческой истории книги о Рабле, появления рецензий на нее Л.Е. Пинского и А.Я. Гуревича в «Вопросах литературы». Отмечается, что Бахтин «обратил внимание на статьи Пинского конца 1950-х годов в момент их появления. О тщательности их чтения свидетельствуют карандашные пометы мыслителя на страницах номеров журнала “Вопросы литературы”. При этом маргиналии Бахтина выстраиваются в сложную конструкцию, передающую степень “диалогического согласия” с автором по поводу оценок смеха Рабле» [7, c. 45].

В статье показана роль Пинского в продвижении бахтинской книги о Рабле и во введении бахтинской теории комического в официальный литературоведческий дискурс. Среди впервые опубликованных документов особое внимание привлекает отзыв Бахтина о статье Пинского «Рабле», написанной для «Краткой литературной энциклопедии» [7, c. 57–58].

Созвучно этой статье и исследование Осовского, предлагающего взглянуть на отношение к идеям Бахтина известного советского философа и литературного критика М.А. Лифшица сквозь призму «рецепционного закулисья» (то есть из сферы непубличного общения и неофициальных оценок «для своих») [22]. Выявление подобной персональной траектории особенно важно для понимания того, как меняется отношение к Бахтину у части советской интеллектуальной элиты в 1970-е – начале 1980-х гг. со сменой идеологических векторов внутриполитической и общественной жизни позднего СССР. Лифшиц, не высказывающийся открыто против книг Бахтина о Достоевском и Рабле в 1960-е гг. (хотя и не скрывающий своего негативного отношения к ним, на что указывал в свое время Пинский и о чем в своей статье пишет Дубровская), все больше склоняется к трансляции принципиального несогласия с позицией Бахтина, в частности с его идеями карнавала и карнавальности в контексте собственной борьбы с современным западным и отечественным модернизмом. В этом случае Бахтин выступает одним из идеологов и апологетов нового модернизма, а его эстетика прямо противоположна отстаиванию тех форм классического/традиционного искусства, в защиту которых выступает известный советский философ.

Рецепция ключевых понятий Бахтина западной теорией в 1960–1980-е гг. привлекает внимание А.И. Мариниченко и С.Г. Вишленковой. Имя Бахтина, как напоминают исследователи, появляется в гуманитарном сознании первой половины 1960-х гг. в связи с новым изданием книги о Достоевском, а потом и книги о Рабле. Это вызывает соответствующую реакцию как у представителей «старой школы» (речь, прежде всего, идет об известном философе и филологе-слависте Д.И. Чижевском, писавшем рецензии еще на «Проблемы творчества Достоевского»), так и у нового поколения, в частности у Ю. Кристевой. Авторы детально рассматривают работы каждого из литературоведов, указывают очевидные точки расхождения между их позициями и позицией Бахтина Например, они акцентируют особый взгляд Кристевой, попытавшейся с опорой на Бахтина предложить свой вариант критики русского формализма и французского структурализма. Интерес Мариниченко и Вишленковой вызывает позиция бывшего члена Пражского лингвистического кружка, одного из крупнейших американских компаративистов Р. Уэллека, который высоко оценивал бахтинскую интерпретацию творчества Достоевского, однако в корне не соглашался с его пониманием полифонического романа и высказал сомнение относительно возможности приложения бахтинской карнавальности к литературе нового времени: «…оценивая подход Уэллека к бахтинским идеям полифонии и карнавализации, следует заметить, что здесь формалист из Пражского лингвистического кружка в значительной мере берет верх над поздним Уэллеком. Он <…> готов признать драматизацию как одну из ведущих тенденций прозы Достоевского, но не готов согласиться с той широтой бахтинской интерпретации голосов и героев, которая присутствует в книге о Достоевском. Еще более чужда ему бахтинская идея карнавализации как одного из важнейших открытий Достоевского <…>. Предлагаемая концепция эволюции романа и романного сознания оказывается слишком радикальной для Уэллека как исследователя Достоевского, как теоретика литературы» [3, c. 105–106].

Специального внимания заслуживает цикл статей И.В. Пешкова, посвященных одной из наиболее дискуссионных проблем бахтиноведения – тому, что сам автор определяет как «бахтинский вопрос». Под ним известный литературовед понимает спор о реальном авторстве текстов, вышедших во второй половине 1920-х гг. под именами друзей Бахтина В.Н. Волошинова, И.И. Канаева, П.Н. Медведева. Это тот самый круг работ, которые с выходом биографии Бахтина получили наименование «спорных текстов» [43]. В разное время в спорах по их поводу принимали участие отечественные (В.М. Алпатов, Н.Л. Васильев, Вяч. Вс. Иванов, В.В. Кожинов, В.Л. Махлин, Ю.П. Медведев, Н.И. Николаев, О.Е. Осовский и др.) и зарубежные (К. Брэндист, К. Кларк, Г.С. Морсон, Н. Перлина, М. Холквист, Д. Шеппард, К. Эмерсон и др. [подробнее см.: 10; 16]. Именно Пешков выступил как публикатор этих текстов (в известной серии «Бахтин под маской») и как один из наиболее последовательных сторонников бахтинского авторства [см.: 33].

Возвращаясь к этой проблеме уже в 2020-е гг., исследователь поясняет, что проблема «Бахтин под маской» «не снимается принципиальным решением собственно бахтинского вопроса. С этого решения только и возможно начать серьезное рассмотрение проблемы, содержащей вопросы “как”, “почему” и “зачем”. Итак, во-первых, как возникло такое невиданное со времен Шекспира авторство? Во-вторых, по каким мотивам, почему оно возникло? И в-третьих, с какой целью, зачем оно возникло?» [28, с. 199–200].

Можно сказать, что на страницах «Литературоведческого журнала» публикуется своеобразная мини-монография из шести частей, в каждой из которых последовательно рассматривается тот или иной аспект «бахтинского вопроса», начиная с историко- фактологической его составляющей и заканчивая презентацией фигур В.Н. Волошинова и П.Н. Медведева в контексте их собственного творчества и на фоне той научной проблематики, которой данные авторы отдали дань уже вне своего взаимодействия с Бахтиным.

Масштабные публикации Пешкова наглядно свидетельствуют о том, что цикл статей в периодическом издании может стать формой презентации большого междисциплинарного исследования, сочетающего в себе историко-литературный, историко-культурный и текстологический подходы. Нельзя сказать, что в цикле статей Пешкова бахтинский вопрос получил решение, которое убедит противников бахтинского авторства, однако то, что круг аргументов в его пользу заметно расширился, а позиция его сторонников получила новые подтверждения, несомненно.

В заключение подчеркнем еще раз, что «бахтинская составляющая» стала важной частью материалов «Литературоведческого журнала»: с одной стороны, это результат того интереса, который современная филология и другие гуманитарные науки испытывают по отношению к идеям и трудам Бахтина, с другой, это подтверждение динамического развития самого бахтиноведения, заметно расширяющего круг интересующих его вопросов и проблем. В этом контексте можно сказать, что «Литературоведческий журнал» в начале 2020-х гг. стал одной из важнейших площадок для российских бахтиноведческих исследований.

作者简介

Alexandra Strukova

Kazan (Volga Region) Federal University

编辑信件的主要联系方式.
Email: zuevasasha@inbox.ru

Lecturer at the Department of Foreign Literature

俄罗斯联邦, Kazan

Elizaveta Maslova

G.V. Plekhanov Russian University of Economics

Email: maslova.eg@rea.ru

Ph.D. in Philology, Associate Professor at the Department of Foreign Languages № 1

俄罗斯联邦, Moscow

Elena Filimonova

G.V. Plekhanov Russian University of Economics

Email: filimonova.ey@rea.ru

Senior Lecturer, Department of Foreign Languages № 1

俄罗斯联邦, Moscow

参考