Бахтин и Кирпотин: об одной странице из отечественной истории рецепции личности и идей М.М. Бахтина

Полный текст

Рецепция личности и идей того или иного мыслителя составляет важную часть его биографии, истории научной школы и интеллектуальной истории страны в целом. Реконструкция отечественной рецепции личности и идей М.М. Бахтина не проведена до сих пор, хотя отдельные попытки предпринимались отечественными и зарубежными исследователями. Здесь нужно назвать книгу К. Эмерсон «Первые сто лет Михаила Бахтина» [29], ряд заметных работ отечественных бахтиноведов, в частности Н.Л. Васильева [3], С.И. Кормилова [16], Н. Перлиной [26], В.Л. Махлина [17; 18], О.Е. Осовского [20; 21;23], Н.А. Панькова [24] и др.

Сегодня в целом сформулировано общее представление об отечественной рецепции личности и идей Бахтина и ее этапах [см. подробнее: 22]. В то же время многие механизмы этого процесса, его отдельные периоды и конкретные детали нуждаются в уточнении [6]. В этом контексте одной из актуальных задач представляется определение «индивидуальных траекторий рецепции» (О.Е. Осовский), то есть детальное описание того, каким образом и в каком контексте воспринимался Бахтин конкретным участником отечественного интеллектуального процесса. На этом фоне привычная конструкция «Бахтин и…» обретает новое измерение, не только превращаясь в элемент общей конструкции, но и меняя (в определенной степени) ее конфигурацию.

Цель статьи – реконструировать взаимоотношения Бахтина с Валерием Яковлевичем Кирпотиным (1899–1998), известным советским литературоведом и критиком, исследователем творчества Ф.М. Достоевского, активным участником литературной и общественной жизни страны 1920–1970-х гг. Опираясь на дневниковые записи и письма Кирпотина, иные материалы, опубликованные в 1990–2010-е гг., мы имеем возможность восстановить неизвестные детали биографии Бахтина. При этом одновременно показать, как уже сложившаяся к началу 1970-х гг. репутация Бахтина-литературоведа и мыслителя, его общественный авторитет сказываются на реакции Кирпотина в связи с небольшими неточностями, затрагивающими его имя. Речь идет о биографическом очерке (авторы – В.В. Кожинов и С.С. Конкин), опубликованном в саранском «юбилейном сборнике» [28, с. 5–15]. Этот эпизод позволяет сегодняшнему исследователю представить характер восприятия не столько идей, сколько личности самого Бахтина советским литературоведческим истеблишментом эпохи.

Выбор Валерия Яковлевича Кирпотина в качестве героя нашей статьи обусловлен не только тем, что Кирпотин оставил воспоминания об участии в защите Бахтина, но и тем, что в своих работах он высказал некоторые критические соображения по поводу концепции полифонического романа и бахтинской интерпретации Достоевского в целом. Прежде чем перейти к анализу кирпотинского кейса в истории отечественной рецепции Бахтина и бахтинского наследия, напомним о самой личности исследователя, тем более, что есть историко-биографические и даже географические пересечения Бахтина и Кирпотина.

Хорошо известно, что Кирпотин играл заметную роль в истории не только советской литературы, но и советской культуры и общественной мысли [см.: 4; 7]. С одной стороны, он – функционер, сформировавшийся к концу 1920-х гг., и занимавший несколько значительных постов в партийной и литературной иерархии; с другой, в своих лучших работах он – тонкий интерпретатор отдельных сторон творчества Достоевского, инициатор проведения юбилейных мероприятий к 125-летию со дня рождения писателя и даже жертва борьбы с космополитизмом на рубеже 1940–1950-х гг.

Биография Кирпотина, «ровесника железного века» – важнейший источник сведений о литературной, научной и общественно-политической жизни страны 1920-х – 1980-х гг. Родившийся в благополучной еврейской семье в г. Ковно в Виленском крае (и здесь первое пересечение с биографией Бахтина, который провел несколько лет своего детства в Вильно), подростком в годы Первой мировой войны он переезжает в Орел (второе пересечение), где завершает гимназическое образование. После февраля 1917 г. Кирпотин становится участником политических событий, примыкая сначала к меньшевикам, а затем переходя к большевикам, редактируя большевистскую газету. В 1919 г. он вступает в коммунистическую партию, и с этого момента выстраивает свою карьеру в партийной печати, в особом отделе и органах военно-политического просвещения. Есть в биографии Кирпотина и «темные страницы» – служба в дивизионном Особом отделе, работа после Гражданской войны в Коминтерне и соответствующие служебные командировки в страны Западной Европы.

По окончании Института красной профессуры, а затем Института языка и литературы Комакадемии, Кирпотин, молодой проверенный коммунист, возглавляет кафедру марксизма в Военно-политической академии им. Н.Г. Толмачева в Ленинграде, оказавшись в числе тех, кому поручено обеспечить контроль партийного центра над городом, бывшим оплотом зиновьевской оппозиции. В Ленинграде в 1929 г. он публикует свою первую книгу «Радикальный разночинец Д.И. Писарев» в издательстве «Прибой»: «Времена в издательствах были не бюрократические. Я отнес свою рукопись в товарищество «Прибой», мою книгу прочли и через месяц сказали:

– Берем!

По выходе в свет книга обратила на себя внимание, но не историков, на что я рассчитывал, а литературоведов и литературных критиков [12, с. 127].

Как известно, именно в этом издательстве и в том же году были опубликованы «Проблемы творчества Достоевского». Очевидно, в эти годы происходит знакомство Кирпотина с П.Н. Медведевым, о котором он рассказывал Н.А. Панькову в начале 1990-х гг.: «Волошинова Кирпотин не знал. С Медведевым был знаком, и тот показался ему человеком «неглубоким» («не мог он написать сильную книгу») [24, с. 114]. Трудно сказать определенно, пересекался ли в это время Кирпотин с Бахтиным, но судя по его воспоминаниям, бахтинскую книгу о Достоевском он знал с момента ее появления. По крайней мере, именно такое впечатление оставляет приводимая Паньковым цитата. Речь идет о встрече в Институте мировой литературы им. А.М. Горького АН СССР (ИМЛИ) весной 1946 г.: «Помню, сижу я в ИМЛИ, в своем кабинете, заходит Бахтин. Просит поставить на защиту его работу. Говорит: “Нужна степень, чтобы получить карточки” (ему продовольственные карточки без этого не давали). Я тогда был заместителем директора ИМЛИ. А директором был Шишмарев <…> Бахтина я до этого лично не знал. Знал, что его выслали из Ленинграда, но сделал вид, что этого не знаю. Времена тогда были железные... Книгу его о Достоевском я оценил, но не соглашался с нею» [24, с. 113].

Напомним, что до работы в ИМЛИ Кирпотин переживает несколько серьезных карьерных взлетов: он принимает активное участие в создании Союза писателей СССР, по совокупности своих литературоведческих работ в 1936 г. получает степень доктора филологических наук без защиты диссертации, в течение нескольких лет занимает должности заведующего сектором художественной литературы управления агитации и пропаганды ЦК ВКП(б), ответственного секретаря «Организационного комитета Союза писателей СССР». С 1937 г. он – старший научный сотрудник ИМЛИ. Кирпотин много публикуется, в числе изданий – книги с выразительными названиями «Наследие Пушкина и коммунизм» (1936), «Политические мотивы в творчестве Лермонтова» (1939) и др.

В октябре 1945 г. директор ИМЛИ академик В.Ф. Шишмарев предложил Кирпотину занять должность заместителя директора по научной работе, полагая целесообразным ввести в руководство института молодого и энергичного человека с хорошими литературными и партийно-административными связями. «Передо мной особенно остро стоит вопрос со вторым заместителем директора, который ведал бы научной частью, – писал 30 октября Шишмарев Кирпотину <…> Раздумывая по поводу научной части, я остановился на Вашей кандидатуре. Вы специалист по русской литературе (и – западник), у Вас и связи с современной литературой, которой Вы и занимаетесь, и в жизни которой принимаете участие. Вы хорошо знаете институт, в котором работаете ряд лет, знаете, следовательно, его личный состав. У Вас связи с московскими научными работниками (чем я пока особенно похвалиться не могу); наконец, Вы член партии. Последнее обстоятельство немаловажно, так как я – беспартийный, и партийцев среди наших ведущих работников не очень много» [12, с. 538–539].

15 ноября 1946 г. именно Кирпотин в отсутствие Шишмарева, проголосовавшего заранее и покинувшего заседание, ведет процедуру защиты диссертации Бахтина. Согласимся с Н.А. Паньковым и И.Л. Поповой, полагавшими, что функции председательствующего Кирпотин исполнял профессионально, и практически семичасовая защита прошла без каких-либо нарушений [25, с. 91–153; 27, с. 70–83]. Судя по стенограмме Кирпотин не только предоставил слово официальным и неофициальным оппонентам, но и дал возможность А.А. Смирнову, И.М. Нусинову и А.К. Дживелегову выступить повторно, тем самым разрядив заметно накалившуюся атмосферу. Выступление самого Кирпотина было неоднозначным и содержало ряд критических замечаний, касавшихся одного из ключевых тезисов диссертации Бахтина. При этом для Кирпотина очевидны неординарность личности соискателя и масштаб работы, ее важность и значение для современной науки: «Наш диспут принял очень интересный и глубокий характер, и это хорошо. Обсуждаем не только вопрос о том, присуждать ли M.M. Бахтину кандидатскую или докторскую степень, мы обсуждаем также ряд вопросов по существу. Эрудиция диссертанта, творческий характер его научной деятельности не вызывают у нас сомнений, но спор разгорелся, и спор этот имеет большое значение» [1, с. 1048].

Кирпотин, как и выступавшие до него Н.К. Пиксанов и Н.Л. Бродский, принципиально не соглашается с тем, что условно можно назвать погружением Рабле в глубины средневековой народной культуры: «Один из тезисов диссертации гласит следующее: что если бы Рабле выступал бы только как гуманист, как человек эпохи Возрождения, то книга, написанная им, явилась бы посредственной и рядовой книгой. Мало того, – что те места, те главы в книге, где Рабле выступает как человек эпохи Возрождения, эти главы очень ординарны и неглубоки, а там Рабле становится таким великим, когда он в своей книге воскрешает или воспроизводит то, чем жило средневековье, при этом неофициальное средневековье, а жил народ в средние века. И тут начинается у меня ряд возражений. Мне кажется очень искусственным это разделение средневековья на официальную жизнь церкви и феодальной верхушки и на жизнь народа, в том смысле, что там идеология, которая относится только к фасаду, а если проникнуть за этот фасад, разбить его пинком ноги, приподнявши сутану, то мы откроем нечто совсем иное» [1, с. 1049].

При этом Кирпотин демонстрирует своеобразную «переимчивость»: на фоне традиционных марксистских представлений о сути феодального мира и феодальных отношений в Западной Европе звучит легко воспроизводимая терминология и фразеология Бахтина. «Мне кажется, разделение это слишком механистическое, – подчеркивает он. – Прежде всего, если проникнуть за этот фасад, мы вовсе не найдем вечного праздника, вечного карнавала, мне кажется, мы найдем другое: вечный, беспросветный, очень низкий по своей технике и по производительности, мученически тяжелый труд <…> народные массы, которые тут представлены как источник бесконечного веселья, что они часто не только не имели возможности веселиться и критиковать этот строй, но часто выступали и как сила, поддерживающая этот феодальный, религиозный строй. Тут нет ничего парадоксального, это вытекает из установок марксизма <…>. А то, что здесь говорилось товарищем Бахтиным, есть сильное приукрашивание этой скудной и бедной жизни. Средневековье не было сплошным карнавалом, как здесь об этом говорили» [1, с. 1049].

Соответственно, в затронутой Бахтиным проблеме Кирпотина прежде всего интересуют ее идеологическая составляющая и Рабле как идеолог Возрождения. Отсюда вытекает его полемика с Бахтиным, отстаивающим, с его точки зрения, «средневековость» французского писателя: «…из такой оценки происходит недооценка идеологии Возрождения и происходит грубейшая идеализация средневековья. Мне кажется, в том, что я говорю, – это очень серьезный упрек. Но тут ничего обидного в том смысле, что я не собираюсь ни в коем случае умалять значение эрудиции и талантов диссертанта. Я это признаю. Я – специалист по русской литературе, знаю его книгу о Достоевском, но с точки зрения столкновения точек зрения тут есть расхождение. Идет докторский диспут, мы обязаны высказать свое мнение, свои расхождения, а расхождения затрагивают очень большой серьезный вопрос» [1, с. 1050].

В финале своего выступления он еще раз отметит важность фигуры Рабле-идеолога Возрождения, подчеркнув одновременно значительность и плодотворность происходящего на заседании обсуждения: «раскрыть то, что представляет собой народ его времени, Рабле мог потому, что он был идеологом, сознательным человеком эпохи Возрождения, представителем передового светского миросозерцания. Я не мог сказать против книги, но мог выступить на основе того, что здесь говорилось. Тут много было сказано такого, что положение дела уяснило» [1, с. 1051].

Отвечая на выступления Кирпотина, Бахтин еще раз акцентирует внимание на своем понимании карнавала и его глубокого революционизирующего характера: «…остановлюсь на возражениях Валерия Яковлевича. Это возражения очень существенные, но принять их целиком не могу <…> Я считаю, что тот народ, в традициях которого создан (роман) Рабле, глубоко прогрессивен <…> Меня интересовала эта жизнь, она глубоко прогрессивна и революционна, и этот карнавальный смех – он очищал мир от страха. Я в своей книге целиком процитировал подлинник с подробным описанием карнавала Гете. Мне кажется, я там сумел показать глубоко прогрессивный, революционизирующий характер сознания карнавала, сознания единства, физического временного единства. Следовательно, я не согласен с этой частью возражений, но, что мне надо было дать разъяснения, с этим вопросом я совершенно согласен» [1, с. 1065].

В дальнейшем Кирпотин будет внимательно следить за Бахтиным-достоевсковедом. Должность заместителя по научной работе Кирпотин занимал недолго: уже в конце 1946 г. он подает Шишмареву заявление с просьбой освободить его от должности [12, с. 540]. Причин тому несколько: ему не простили активной организации юбилея Достоевского (по его собственной версии, на него рассердился лично Сталин), позднее сюда же добавилась и попытка поучаствовать в травле А.Н. Веселовского и всего сравнительного литературоведения. Статья Кирпотина в журнале «Октябрь», как и позиция редакции в целом, получит резкую отповедь на страницах газеты «Культура и жизнь» в марте 1948 г.: «участники дискуссии в журнале “Октябрь” и некоторых других литературных органах заняли совершенно неправильную позицию. Примечательна с этой точки зрения статья В. Кирпотина. Характеризуя Веселовского как буржуазного либерала, Кирпотин тут же, словно испугавшись собственной “смелости”, поспешно ретируется; он в своей статье “растекается мыслью по древу”, пускается в пустопорожние рассуждения “о специальных ученых заслугах” Веселовского, обнаруживает в его “наследстве” нечто такое, что может “действительно сослужить пользу”. Буржуазный либерализм был одним из врагов революционно-общественной мысли XIX века. Об этой истине забыл, очевидно, Кирпотин» [цит. по: 5]. В дальнейшем Кирпотин окажется одной из мишеней кампании по борьбе с космополитизмом и до начала оттепели практически уйдет в тень.

Оживившийся во второй половине 1950-х гг. интерес к автору «Проблем творчества Достоевского» отчасти отразится и в книге Кирпотина «Ф.М. Достоевский. Творческий путь. (1821–1859)», где монография Бахтина будет упомянута наряду со статьей В.В. Виноградова в связи с повестью «Двойник» [11, с. 355]. Более того – Кирпотин окажется в числе тех, кто выступит в поддержку переиздания книги Бахтина о Достоевском в письме в издательство «Советский писатель». Наряду с Кирпотиным письмо подписали К.А. Федин, В.В. Виноградов, Л.И. Тимофеев, М.Б. Храпченко, В.Б. Шкловский, Л.Е. Пинский, Л.П. Гроссман, Б.С. Рюриков [подробнее см.: 2, с. 469–480].

Появляется имя Кирпотина и на страницах «Проблем поэтики Достоевского» [2, c. 48]. Бахтин не только называет его среди ведущих исследователей творчества великого писателя, но и усматривает в отдельных формулировках кирпотинской книги о Достоевском близость своей концепции полифонического романа: «В противоположность очень многим исследователям, видящим во всех произведениях Достоевского одну-единственную душу – душу самого автора, Кирпотин подчеркивает особую способность Достоевского видеть именно чужие души <…> Верное понимание “психологизма” Достоевского как объективно-реалистического видения противоречивого коллектива чужих психик последовательно приводит В. Кирпотина и к правильному пониманию полифонии Достоевского, хотя этого термина сам он и не употребляет» [2, с. 46–47].

Отметим, что оценка Бахтина – не дежурный комплимент литературоведу, а результат глубокой проработки материала, о чем свидетельствуют «Дополнения и изменения к Достоевскому» [2, с. 303, 323, 436], а также пометы мыслителя на страницах книг Кирпотина о Достоевском [см. подробнее: 13, с. 76]. В дальнейшем Бахтин сохранит интерес к работам литературоведа. Так, в рабочих записях он отметит привлекшие его внимание «кирпотинские места» в рукописи Кожинова о романе «Преступление и наказание» [2, с. 436].

Еще раз Бахтин вспомнит о Кирпотине в интервью польскому журналисту З. Подгужецу, называя лучшие достижения советского достоевсковедения: «Я считаю очень ценными работы покойного Долинина, Фридлендера, Кирпотина, Бурсова, Евнина. Все эти работы рассматривают разные грани Достоевского, но я вообще не считаю, что в области литературоведения возможен какой-то один подход» [2, с. 460].

Свой внутренний диалог с Бахтиным Кирпотин продолжит в новых исследованиях о Достоевском, так и не согласившись до конца с идеей многоголосия: «М.М. Бахтин говорит о “чистом голосе”, об “образе идеи” у Достоевского. Он, правда, предупреждает, что “образ идеи” (у Достоевского) неотделим от образа человека – носителя этой идеи. Однако он тут же “необходимо” подчеркивает, что герой Достоевского – “это не характер, не темперамент, не социальный или психологический тип... Нелепой была бы самая попытка сочетать, например, идею Раскольникова... с его завершенным характером и с его социальной типичностью как разночинца шестидесятых годов...”. Но ведь эта “нелепость” принадлежит самому Достоевскому – иначе нам придется признать, что текст, посвященный характеру, темпераменту, психологии, “социальному положению” (слова самого Достоевского) Раскольникова написаны только для заполнения художественного вакуума» [9, с. 549].

С этого времени Бахтин и его книга обязательно присутствуют в размышлениях Кирпотина о Достоевском. Иногда это присутствие носит технический характер. Так, в «Избранных трудах», второй том которых представляет собой авторскую контаминацию фрагментов предшествующих книг, появляется ссылка на третье издание книги Бахтина о Достоевском [8, c. 135]. Кажущаяся «дежурность» не должна вводить в заблуждение, в действительности Кирпотин вдумчиво читает и перечитывает Бахтина. Самый масштабный анализ бахтинских идей представлен в его монографии «Достоевский-художник» (1972). В ней литературовед предметно рассматривает пункты расхождений бахтинской концепции полифонического романа с постулатом о «романе-трагедии» у Вяч. И. Иванова, подчеркивает несовпадение идеи Бахтина и ее интерпретации А.В. Луначарским. При этом Кирпотин впервые в отечественном литературоведении проводит сопоставление первого и второго изданий бахтинской книги о Достоевском, отмечая важные пассажи варианта 1929 г., исключенные при переиздании: «”Мир Достоевского глубоко персоналистичен”,– пишет М. Бахтин и в первом, и во втором издании своей книги. “Персоналистичен” – термин определенной ветви экзистенциалистской философии. При “персоналистском” подходе личность, в том числе и личность героя художественного произведения, становится существованием, неслиянным с другими существованиями.

Первое издание своей книги М. Бахтин снабдил предисловием, в котором предупреждал: “...Историческая точка зрения все время учитывалась нами; более того, она служила тем фоном, на котором мы воспринимали каждое разбираемое нами явление. Но фон этот не вошел в книгу... В основу настоящего анализа положено утверждение, что всякое литературное произведение внутренне, имманентно социологично. В нем скрещиваются живые социальные силы, каждый элемент его формы пронизан живыми социальными оценками. Поэтому и чисто формальный анализ должен брать каждый элемент художественной структуры как точку преломления живых социальных сил, как искусственный кристалл, грани которого построены и отшлифованы так, чтобы преломлять определенные лучи социальных оценок и преломлять их под определенным углом”. Опираясь на социологические предпосылки, сформулированные самим Бахтиным, Луначарский изъял бахтинский анализ диалога у Достоевского из его собственной системы и подчинил его в качестве элемента задачам марксистского литературоведения» [10, с. 273].

Кирпотину очевидна глубокая внутренняя религиозность бахтинского полифонизма, о которой, однако, он может написать только в дневнике. Задумываясь о «стыдливости» современного литературоведения и литературной критики, он записывает 4 февраля 1974 г.: «Статья Ф. Кузнецова “Духовные ценности” (“Новый мир”, № 1 за 1974 г.) верна, но не увлекательна. Но я хочу сказать о другом. Кузнецов стеснен. Он не может сказать Аннинскому, что тот проповедует религию, как не решается сказать Солженицыну, что его положительный идеал – религия и нация. Как не удается показать (пока, может быть), что Бахтин религиозный литературовед» [12, с. 743–744].

Как показывают недавно опубликованные материалы, в истории бахтинской рецепцией в СССР первой половины 1970-х гг. есть эпизод, непосредственным участником которого невольно оказался Кирпотин. В связи с 75-летием со дня рождения Бахтина кафедра русской и зарубежной литературы Мордовского государственного университета приняла решение об издании юбилейного сборника научных статей, посвященного мыслителю. Ответственный редактор – С.С. Конкин – не раз вспоминал о том, с какими сложностями ему пришлось столкнуться при реализации этого проекта [см. подробнее: 14].

Среди ученых, представивших статьи в этот бахтинский сборник, были те, кто составляет цвет отечественной гуманитарной науки второй половины ХХ – начала ХХI века: академики М.П. Алексеев, Д.С. Лихачев, С.С. Аверинцев, Вяч. Вс. Иванов, В.Н. Топоров, доктора наук Ю.М. Лотман, Г.Д. Гачев и др., в том числе и коллеги Бахтина по кафедре.

Кирпотин получил этот сборник в декабре 1974 г. и, судя по всему, книга ему не понравилась. Сборник вызвал у литературоведа негативную реакцию, зафиксированную в дневнике. Так, 16 декабря он записал: «Вышел сборник “Проблемы поэтики и истории литературы”, Саранск, 1973 г. Издание осуществлено в честь Бахтина. Во всех статьях истреблены разум, идея, идеал. Во всех статьях – цеховой жаргон» [12, с. 745]. В результате досталось и Бахтину, оценка которого в дневнике приобрела неоднозначный характер и значительно отличалась от того, что Кирпотин говорил в своих исследованиях второй половины 1960-х – начала 1970-х гг.: «Если говорить о творчестве самого Бахтина, то, на мой взгляд, он очень способный, очень образованный, но не слишком оригинальный. Он первым в России применил экзистенциальную мудрость. Если культура насквозь проедена такой “наукой”, таким миросозерцанием, таким византизмом – тогда все готово для крушения. Приходите, вандалы или турки, или взрывайте атомную бомбу. Все созрело!» [12, с. 745].

Однако эта эмоциональная и несправедливая реакция Кирпотина на появление сборника объясняется, вероятнее всего, не столько научными разногласиями с его авторами, сколько наличием в тексте одного фрагмента, болезненного и даже показавшегося литературоведу оскорбительным. В биографическом очерке Кожинова и Конкина был кратко представлен сюжет о бахтинской защите. Именно он и вызвал агрессивное недовольство Кирпотина.

Почти дословно воспроизводя заметку, опубликованную в «Вестнике АН СССР» и ссылаясь на нее, Конкин, которому принадлежал раздел бахтинской биографии с 1945 г., писал: «Как отмечалось вскоре после этого в одном из хроникальных обзоров, “с принципиальными возражениями против основных положений диссертанта выступили член-корреспондент АН СССР Н.К Пиксанов, профессора Н.Л. Бродский и В.Я. Кирпотин”. Это обстоятельство вызвало вторичные выступления всех трех оппонентов, которые еще раз подтвердили свои оценки и свои предложения. Дискуссия длилась более семи часов. Степень кандидата филологических наук была присуждена М.М. Бахтину единогласно. Вслед за этим было поставлено на голосование предложение оппонентов о присуждении диссертанту докторской степени. За это предложение голосовало семь, против – шесть членов совета. В Высшей аттестационной комиссии не были поддержаны и утверждены результаты голосования, и ученому было отказано в присуждении степени доктора филологических наук» [28, с. 11].

Именно эта цитата вызвала возмущение Кирпотина, усмотревшего в ней прямой намек на то, что он голосовал против диссертации Бахтина. Посчитав себя глубоко оскорбленным, Кирпотин направил письмо Кожинову, своему давнему знакомому, с требованием опровержения приводимых в очерке фактов. Сегодня это письмо опубликовано в составе мемуаров Кирпотина. И мы имеем возможность воспроизвести соответствующий фрагмент. «Вадим Валерьянович! Я только сейчас ознакомился с саранским сборником в честь М. Бахтина. Сборник открывается биографией Бахтина, написанной Вами и С. Конкиным (которого не имею чести знать). В биографии достаточно недвусмысленно подчеркнуто, что я (вместе с Бродским и Пиксановым) выступал будто бы против диссертации М. Бахтина о Рабле, против присуждения ему ученой степени доктора. Вот, однако, факты... В 1946 году я был зам. директора ИМЛИ им. Горького. Двинул дело с диссертацией М. Бахтина я! Я же организовал ее защиту в максимально короткие сроки. Первоначально я предложил Бахтину защищать диссертацию как докторскую <…> Основных теоретических принципов Бахтина я не разделял и не разделяю. Это известно по моим работам... В этих условиях ложное освещение моей роли в защите Бахтиным его диссертации приобретает оттенок опорочивания моей позиции. Забота о добрых нравах в научной деятельности требует, чтобы Вы изыскали способ восстановить истину, нарушенную в вышеназванной биографии, подписанной и Вашим именем» [12, с. 745–746].

Справедливости ради следует отметить, что повышенная эмоциональность реакции Кирпотина мало сообразуется с реальностью. Фактически высказанная претензия должна была быть адресована автору заметки, текст которой соответствовал фактографии защиты. Версия Кирпотина о его деятельном участии в организации и проведении защиты Бахтина (на это первым указал Н.А. Паньков) не во всем соответствует действительности и представляет собой только его, кирпотинское, видение дела. Благодаря разысканиям Панькова, И.Л. Поповой, В.И. Лаптуна сегодня хорошо известно об участии в этом процессе огромного количества людей: от А.А. Смирнова, Л.И. Тимофеева, В.Ф. Шишмарева до Г.С. Петрова, Е.В. Тарле, Б.В. Залесского и М.В. Юдиной [19, с. 29–41; 25, с. 91–356; 27, с. 70–109].

Кожинов серьезно отнесся к кирпотинскому письму и в целом поддержал его. Он попытался опубликовать письмо-разъяснение, в котором не столько опровергались факты из очерка, сколько рассказывалось о той большой положительной роли, которую сыграл Кирпотин в судьбе бахтинской диссертации. Приведем фрагмент: «Почти 13 <так!> лет назад, 15 ноября 1946 года, в Институте мировой литературы им. А.М. Горького АН СССР состоялась защита диссертации М.М. Бахтина “Рабле в истории реализма”. “Вестник Академии наук СССР” опубликовал информационную заметку об этой защите (см. выпуск 5 за 1947 год, стр. 123). В наши дни заметка эта послужила основным источником сведений о данном эпизоде для статьи “Михаил Михайлович Бахтин. Краткий очерк жизни и деятельности”, опубликованной в сборнике статей “Проблемы поэтики и истории литературы” (Саранск, 1973 г.) <…>. Из этого [содержания заметки – С.Д., А.С.] недвусмысленно вытекает, что В.Я. Кирпотин не разделял высокой оценки диссертации М.М. Бахтина, не считал ее “представляющей большой и принципиальный интерес” и, следовательно, был против присуждения ее автору искомой степени» [цит. по: 12, с. 747–748].

Объясняя необходимость прояснения ситуации, Кожинов фактически использует аргументацию, высказанную в адресованном ему письме Кирпотина. Соглашаясь с его автором в том, что в подобном историческом контексте Кирпотин превращается из исследователя, дискутирующего с Бахтиным по конкретным аспектам творчества Достоевского, в давнего гонителя ученого: «Складывается, таким образом, не очень-то лестная для В.Я. Кирпотина картина. Известно, что он не раз выступал “с принципиальными возражениями против основных положений” М.М. Бахтина; самый свежий пример – достаточно резкая полемика с книгой М.М. Бахтина о Достоевском в статье В.Я. Кирпотина “Достоевский и племянник Рамо” (см. “Вопросы литературы”, 1974, № 7, стр. 177–178).

Теперь же, так сказать, “выясняется”, что В.Я. Кирпотин не только выступал “с возражениями”, но и пытался в свое время закрыть М.М. Бахтину путь к ученой степени. Все это, однако, не соответствует действительности. Реальные факты кратко изложены в письме В.Я. Кирпотина к автору этих строк 16 декабря 1974 года. Точность этого изложения подтверждается рассказами, слышанными мною и ранее, и ныне от М.М. Бахтина, и рядом документов» [Цит. по: 12, с. 748].

Публикация опровержения не состоялась. Первоначально Кожинов планировал напечатать письмо в журнале «Известия АН СССР. Серия языка и литературы». Однако его главный редактор Д.Д. Благой так и не принял положительного решения по этому вопросу. Сменившему его на этом посту известному лингвисту Г.В. Степанову эта история показалась неактуальной, и Кирпотин с Кожиновым были вынуждены искать новую площадку для публикации. Не смогли они опубликовать письмо и в журнале «Филологические науки. Научные доклады высшей школы». Главный редактор П.А. Николаев сообщал Кирпотину 29 ноября 1975 г.: «Моя редколлегия “Филологических наук” то “за”, то “против”. Я уже решил напечатать одно письмо Кожинова (на это многие были согласны), да тут он мне сообщил, что “дело уладилось”. Если “Вопросы литературы” сообщат обо всем пристойно и убедительно – то и слава богу. Виноват я перед Вами, но поделать ничего пока не смог» [цит. по: 12, с. 750–751].

Николаев, пожалуй, первым обратил внимание не только на репарационную составляющую этого инцидента: ему очевидно его место в общей картине рецепции идей Бахтина и формирующегося отношения к его наследию. Именно на фоне интереса «многих ученых» крохотный сюжет «Бахтин и Кирпотин» на страницах саранского сборника приобрел подобающий масштаб. Как отмечал Николаев, «единственное добро – многие ученые уже знают о несправедливости саранского автора» [Цит. по: 12, с. 751].

Неудачей завершилось и практически решенное дело с публикацией письма Кожинова в журнале «Вопросы литературы». Можно предположить, что причиной тому стали и удаленность по времени этой истории от момента публикации саранского сборника, и все меньшая ее актуальность, особенно на фоне кончины Бахтина в марте 1975 г.

Неизвестно, дошла ли эта «бахтинско-кирпотинская» история до С.С. Конкина, но в любом случае его интерпретация истории бахтинской защиты оставалась почти неизменной. Так, в очерке «Ученый с мировой известностью» она повторена практически дословно, правда без упоминания имен Пиксанова, Бродского и Кирпотина [14, с. 71]. В «первозданном виде» повторяется этот фрагмент и в книге «Михаил Бахтин. Страницы жизни и творчества» [15, с. 261].

Оценивая эту страницу отечественной истории бахтинской рецепции 1960-х – первой половины 1970-х гг., отметим следующее. Прежде всего, она свидетельствует о значимости личности Бахтина и об очевидном понимании важности его идей отечественным литературоведческим истеблишментом. В случае Кирпотина эта история обусловлена еще и тем, что, будучи внутренне несогласным со многими позициями Бахтина, он гораздо точнее и глубже, нежели другие его ровесники и младшие современники, понял смыслы полифонического романа, в частности четко обозначив литературоведческую позицию Бахтина как религиозно-философскую. Второй момент связан с тем, что Кирпотину, очевидно, не хотелось оказаться среди «гонителей» Бахтина. Именно этим объясняется его острая реакция на публикацию в провинциальном сборнике и требование восстановления его доброго имени.

Об авторах

Светлана Анатольевна Дубровская

Национальный исследовательский Мордовский государственный университет им. Н.П. Огарева

Автор, ответственный за переписку.
Email: s.dubrovskaya@bk.ru

доктор филологических наук, профессор кафедры русского языка как иностранного, заместитель директора Центра М.М. Бахтина

Россия, Саранск

Александра Владимировна Струкова

Казанский (Приволжский) федеральный университет

Email: zuevasasha@inbox.ru

магистр филологии, преподаватель кафедры зарубежной литературы

Россия, Казань

Список литературы