TO THE PROBLEM OF GENRE CLASSIFICATION OF FOLKLORE PROSE OF KARACHAYS AND BALKARIANS

全文:

История карачаево-балкарской фольклористики насчитывает срок чуть более полувека. Несмотря на то, что первая экспедиция по сбору произведений устного народного творчества данного этноса состоялась еще в 1939 г., подлинное его научное изучение началось в постдепортационный период. Здесь следует отметить важность организованных КБНИИ (ныне – ИГИ КБНЦ РАН) научных сессий по проблеме периодизации, отбора и публикации адыгейского, кабардинского, черкесского, балкарского и карачаевского фольклора (26-28 марта 1959 г.) и по вопросам происхождения балкарского и карачаевского народов (22–26 июня 1959 г.), итоги которых были опубликованы в 1960 г. [Материалы 1960а; Материалы 1960b], и издания в 1962 г. сборника «Материалы и исследования по балкарской диалектологии, лексике и фольклору» [Материалы 1962]. Нельзя переоценить и значение деятельности сотрудников Института по сбору, изучению и публикации образцов устного народного творчества данного этноса. Достаточно вспомнить о создании на его базе рукописного и фоно-видео архивов, включающих в себя не только записи различных экспедиций, но и материалы, извлеченные из фондов других учреждений, тексты, переданные различными энтузиастами родной культуры. На их основе в дальнейшем было подготовлено большое количество фольклорных сборников не только на языке оригинала, но и в переводе на языки народов России, а также и на иностранные языки, проведены исследования по различным областям устной словесности (нартскому эпосу – А.З. Холаев [Холаев 1974], Т.М. Хаджиева [Хаджиева 1994], Л.С. Гергокова [Гергокова (Этезова) 2015], Х.Х. Малкондуев [Малкондуев 2017а]; обрядово-мифологической, лирической, историко-героической поэзии – Х.Х. Малкондуев [Малкондуев 1996; Малкондуев 2000; Малкондуев 2015]; сказкам – Ф.А. Урусбиева [Урусбиева 2010], Х.Х. Малкондуев [Малкондуев 2017b]; выселенческому фольклору – Б.А. Берберов [Берберов 2011]; работы обобщающего характера – А.З. Холаев [Холаев 1981], Ф.А. Урусбиева [Урусбиева 2001], Т.М. Хаджиева [Хаджиева 2014], Х.Х. Малкондуев [Малкондуев 2010; Малкондуев 2018] и др.). Тем не менее приходится признать, что многие даже основополагающие вопросы в карачаево-балкарской фольклористике не решены еще в должной мере. К числу таковых можно отнести и проблему жанровой и внутрижанровой классификации.

Вполне понятно, что на первом этапе становления и развития национальным ученым пришлось обратиться к опыту других народов, в частности, к достижениям русских фольклористов. Существующая на сегодняшний день классификация является калькированной с русской. Однако, как отмечал в свое время В.Я. Пропп, «жанровый состав фольклора, установленный для одного народа, не может быть механически перенесен на состав фольклора другого народа. Международными могут быть только принципы такой классификации, но не ее материал» [Пропп 1964: 148]. Справедливость данного утверждения становится очевидной при более детальном рассмотрении устного творчества отдельных этносов. Исследуя проблему взаимосвязи прозаических жанров в фольклоре народов Дагестана, по этому поводу Ф.А. Алиева пишет: «... внимательное и углубленное изучение материала показывает, что практически нет такого жанра у одного народа, который бы буквально повторялся в фольклоре другого. Это обусловлено многими факторами и в первую очередь национально-специфическими, социально-экономическими, историческими особенностями. Как известно, жанры фольклора в целом прошли типологически общий путь развития, но при этом фольклор каждого народа – явление самобытное, отразившее художественное мышление, особенности национального своеобразия данного народа. Соответственно и жанровый состав фольклора вообще и прозы в частности – не может быть единым и абсолютно однообразным для всех народов» [Алиева 2008: 15]. Рассмотрим данную проблему на примере прозаических жанров карачаево-балкарского устного творчества.

Традиционно фольклорную прозу по отношению к действительности (т.е. реальное или вымышленное повествование), а также доминирующей функции (информативной или эстетической) принято делить на сказочную и несказочную. Первая разновидность представлена бытовыми, волшебными и анималистическими (о животных) сказками, вторая – легендами, преданиями, сказами, притчами, быличками и бывальщинами, юмористическими и сатирическими рассказами (анекдотами). Однако при более близком знакомстве с национальным материалом учеными было выявлено, что эта классификационная схема не вполне отвечает реалиям, не является достаточной. Так, при изучении карачаево-балкарских сказок А.З. Холаев вычленял также авантюрно-новеллистическую разновидность [Холаев 1981: 25]. Т.М. Хаджиева относила к ним также мифологические сказки, небылицы и анекдоты [Хаджиева 1996: 6], богатырские и кумулятивные сказки [Хаджиева 2014: 561]. Т.Ш. Биттирова дополнила классическую классификацию героическими сказками [Биттирова 1997: 5]. Ф.А. Урусбиева в своей работе «Карачаево-балкарская сказка. Вопросы жанровой типологии» предлагала выделить как отдельные внутрижанровые разновидности женскую, пастушескую и кумулятивную сказки [Урусбиева 2010]. Х.Х. Малкондуев изначально помимо волшебных, бытовых и о животных вычленял еще и сказки о нартах, о Насреддине, детские и сатирические сказки [Малкондуев 2010: 10]. Но в своей более поздней монографии «Карачаево-балкарская народная сказка» исследователь изменил свои научные взгляды и подразделил сказочный эпос на пять разновидностей (мифологические, волшебные, героические, о животных и бытовые) [Малкондуев 2017b]. Здесь следует отметить, что практически во всех вышеназванных трудах, за исключением последней работы, несмотря на выделение дополнительных разновидностей, определенную характеристику получали только три основные группы (волшебные, бытовые, о животных).

Занимаясь подготовкой к изданию III тома «Свода карачаево-балкарского фольклора» – «Карачаево-балкарская сказка» [КъМФС 2015], мы также обращались к изучению данной проблемы и тоже пришли к выводу о том, что применяемая классификация не в полной мере отражает национальный материал. Так, несмотря на то, что ряд исследователей (Т.М. Хаджиева, Х.Х. Малкондуев) выделяет как отдельную разновидность мифологические сказки, по факту получается, что они затрагивают область сказок волшебных и о животных, а также собственно мифов. Некоторые отечественные ученые (В.Я. Пропп [Пропп 1976], В.Е. Гусев [Гусев 1967], А.А. Ципинов [Ципинов 2004], Т.М. Хаджиева [Хаджиева 1996] и др.), основываясь на вере в достоверность повествования и на отсутствии установки на вымысел, склонны выделять подобные произведения как отдельный жанр несказочной прозы. Конечно, можно возразить, что «по сути дела мифы являются частью не фольклора, а мифологии. Однако, то обстоятельство, что у карачаевцев и балкарцев, как и у многих других народов (в особенности младописьменных), мифология как полноценная художественная система не сохранилась, а дошла до нас в основном в форме различных суеверий, поверий, обрядово-мифологической поэзии, в виде коротких рассказов на тему космогонии и т.д., позволяет рассматривать мифы в данной группе» [Гулиева (Занукоева) 2015а: 21].

Далее, хотя по предмету повествования, особенностям изобразительно-выразительных средств и способу разрешения конфликта можно без особых сложностей выделить сказки волшебные, героические, бытовые и о животных, некоторый вопрос вызывают произведения героического характера с наличием элемента чуда, в которых конфликт разрешается не столько посредством силы и ума богатыря, но во многом с помощью волшебного оружия, чудесных помощников и т.п. Таким образом, они могут считаться пограничным явлением. Мы склонны выделять их в отдельную группу, но рассматривать как одну из разновидностей волшебных сказок [Гулиева (Занукоева) 2015b: 228].

Еще одним проблемным моментом карачаево-балкарского сказковедения являются сказки-загадки (типа «Кто больше?», «Кто сильнее?», «Кто мудрее?» и т.п.). Чаще всего их относят к бытовой разновидности. Однако сказки-загадки по своим композиционным особенностям не вполне соответствуют им. Кроме того содержание их не всегда имеет бытовой характер, включая элементы фантастики. Так, к примеру, в популярной сказке «Кто больше?» [КБФДЗП 1983: 98-99], варианты которой в качестве вставного сюжета встречаются и в нартских сказаниях на мотив гостевания нартов у эмегенов и дальнейшего их спасения («Сосурук и Алауган» [Нартла 1995: 276-278], «Сосурук и Сибилчи» [Нартла 1995: 278-281]), повествуется об огромных быке, орле, козле, пастухе, лисе и женщине. Бык был так велик, что, когда «он подходил к водопою, то голова его касалась реки, а задняя часть была на горе; а когда он начинал пить воду, то выпивал ее всю, и ниже его река прекращала свое течение» [КБФДЗП 1983: 98]. Его унес и съел огромный орел. Пытаясь доесть быка, он выронил его лопатку в глаз пастуха, укрывшегося от непогоды со всей своей отарой под бородой огромного козла-вожака. Чтобы вытащить «соринку» пришлось народу применить ломы и лопаты. Позже на покрывшейся землей и растениями кости образовалось селение. Однако через некоторое время одна огромная лиса повадилась грызть лопатку и стала беспокоить жителей землетрясениями. Тогда сельчане собрались и убили ее. Когда освежевали половину туши, ее хватило на шапки для всех жителей аула, но женщине, которая помогла перевернуть лису на другой бок, оставшегося куска на шапку не хватило. Таким образом, какого-либо конфликта и его разрешения мы здесь не находим. Вся суть повествования заключается в финальном вопросе: «Кто же тут больше всех в этом рассказе?». Нет здесь и воспитательной смысловой нагрузки, характерной для большинства сказок. Скорее данное произведение направлено на выработку внимательности, смекалки, оттачивание остроты ума, что в большей степени характерно для жанра загадки. На наш взгляд, несмотря на существование мнения, что загадки представляют собой коротенькие тексты, было бы целесообразно рассматривать указанный выше тип произведений именно как одну из их разновидностей. Здесь следует отметить, что у карачаевцев и балкарцев загадка терминологически обозначается как элбер или эл берген жомакъла – дословно «дай село» и «сказки, дающие село». Название это связано с игровым ритуалом, сопровождавшим процесс загадывания-отгадывания, когда давшему правильный ответ в шутку «дарили» («давали») село. Правомерность подобного включения подтверждается и самим национальным материалом. Так, в сборнике Алиева С.Ч. «Къарачай халкъны эл берген джомакълары» – «Карачаевские народные загадки» (1984) под номером 1447 мы находим один из вариантов вышеупомянутой сказки-загадки на мотив «Кто больше?» с ответом на финальный вопрос – больше всех козел, под бородой которого прятались пастух со стадом [Алиев 1984: 208-209].

Несмотря на то, что ряд исследователей (Т.М. Хаджиева, С.А. Мусукаева и др.) относит к сказкам и небылицы, на наш взгляд, они также остаются на границе между сказочной и несказочной прозой. Их отличает сочетание прямой установки на вымысел, что видно даже из названия (ётюрюкле – карачаево-балкарское обозначение данного жанра – переводится как «ложь, обман, неправда, фальш» [КъМТАС 1996: 743], «враки»), и элементов реальности: их героями становились по-настоящему существовавшие люди (нередко даже сам рассказчик), общественные и государственные деятели, известные личности, но события, которые в них описывались, представляются невозможными, даже фантастичными. В связи с этим мы склонны выделить небылицы как отдельный фольклорный жанр [Гулиева (Занукоева) 2016: 62]. К сожалению, несмотря на бытование в народе, фиксаторы довольно часто игнорировали подобные произведения, как не имеющие особой ценности в эстетическом или информативном плане. Однако, как справедливо отмечает Ф.А. Алиева, «отсутствие целенаправленных исследований у тех или иных народов еще не означает «выпадения» (или отсутствия) этих произведений из общей жанровой системы фольклора» [Алиева 2008: 13].

Повествования притчевого, философского характера, действующими лицами которых являются персонифицированные образы таких абстрактных категорий, как ум, счастье, богатство и т.п., различных стихий (огонь, вода), природных объектов (ветер, солнце и т.п.), также традиционно относятся к бытовым сказкам. На наш взгляд, было бы правильнее считать их собственно притчами и рассматривать данную жанровую форму как пограничное между сказочной и несказочной прозой явление, поскольку, как и анекдоты, они включают в себя произведения как откровенно вымышленного так и условно реального характера.

Некоторые склонны причислять к притчам и басни, близкие к ним по своей природе, дидактической направленности и философскому характеру содержания. Однако басни отличаются от притч тем, что действующими лицами в них являются животные, в связи с чем другие исследователи относят их к сказкам о животных. Третьи причисляют их к несказочной прозе. Так, различные варианты произведения «Старый вол и молодой бычок» даются в сборнике М.М. Ольмезова как притча («Ёгюз бла ууанык» [КъМОЭ 2010: 166]), в хрестоматии Т.М. Хаджиевой – без конкретики жанровой принадлежности как произведение несказочной прозы («Ёгюз бла ууанык» [КъМФ 1996: 232]), в двухтомнике С.А. Мусукаевой – «сказка о животных и птицах» [КъМХЖ I 2012: 587]. Мы полагаем, что басня обладает комплексом своих специфических черт, позволяющих рассматривать их как самостоятельный жанр.

Что касается несказочной прозы, положение с ее внутрижанровой классификацией также неоднозначно. Помимо уже отмеченных выше разногласий по поводу причисления к ней мифов, притч и анекдотов, существуют и не столь очевидные проблемы. В сборниках прослеживается путаница в определении жанровой принадлежности преданий, легенд и сказов, юмористических рассказов и бытовых сказок сатирического характера и т.п. Более углубленное изучение национального материала выявляет и другие сложности. Так, например, довольно трудно определиться с тем, куда отнести произведения типа охотничьих баек. Это может быть рассказ о столкновении охотника с огромным орлом, встрече с эмегеном и т.п. С одной стороны, присутствие подобных героев сближает их со сказками, с другой – наличие элементов, направленных на подтверждение достоверности рассказа (временная и географическая локализация события, называние имен реальных людей, во многих случаях повествование от лица очевидца или самого участника событий и др.) уподобляет их сказам. Думается, наиболее оптимальным было бы рассматривать их в группе быличек и бывальщин, поскольку в произведениях этого жанра допускается наличие элемента фантастики, говорится о неожиданном столкновении человека с чем-то необычным, сверхъестественным.

Подобная ситуация с жанровой классификацией карачаево-балкарской устной прозы обусловлена многими факторами. Главными из них являются неопределенность состава фольклора, отсутствие четких критериев разграничения жанров, единого мнения относительно терминологии, наличие генетической связи между жанрами, диффузия устной прозы [Гулиева (Занукоева) 2015а: 14], недостаточная степень изученности отдельных категорий произведений, их сущности и художественной природы, особенности национальной традиции, различия во взглядах ученых [Алиева 2008: 22].

«Существование генетической связи между жанрами обусловлено тем, что они складывались на некой общей основе, в силу чего им свойственно определенное сходство, к тому же один жанр может служить почвой для возникновения другого. Так, на базе мифа в результате изменений в миропонимании человечества возникли легенды, притчи, былички, сказки. Сказ в дальнейшем мог преобразиться в предание, легенду и даже стать основой для песни. ... Сходными могут быть также и некоторые черты общей структуры, элементы поэтики (традиционные символы, эпитеты, метафоры и т.д.).

В процессе взаимодействия одни жанры или их элементы могли проникать в другие. … Сказочные элементы (постоянные зачины, концовки и т.д.) могли проникать в несказочную прозу, и, наоборот, характерные для несказочной прозы локализация места и времени, указание происхождения, ссылка на авторитетных людей проникали в сказки» [Гулиева (Занукоева) 2015а: 17-18]. Вследствие подобных процессов могли возникать промежуточные, переходные образования, сочетающие основные свойства нескольких жанров сразу. Возьмем для наглядности текст «Къозучукъ» – «Ягненок» [КъМФС 2015: 402-407]. Он сочетает в себе черты языческих мифологических воззрений, в частности тотемизма (рождение ягненка у человека), волшебных сказок (мотив чудесного ребенка, оборотничества, нарушения запрета и т.д.) и религиозных легенд (назидательный характер произведения, вера в предопределение, трагический финал). Отнести его с полной уверенностью к волшебным сказкам или религиозным легендам не представляется возможным. Хотя нами данное произведение дается в числе волшебных сказок, однако сопровождается соответствующими комментариями с указанием двойственности его характера.

Резюмируя итоги проведенного исследования, можно предложить при классификации устной прозы помимо сказочной и несказочной разновидностей отдельной группой, как малые прозаические формы, выделять притчи, басни, анекдоты и небылицы. Произведения этиологического характера вычленять как мифы и изучать их в группе несказочной прозы, сказки-загадки отнести к загадкам, а охотничьи байки причислить к быличкам и бывальщинам.

Таким образом, становится очевидным, что жанровая и внутрижанровая классификация карачаево-балкарской фольклорной прозы, как и устного народного творчества в целом, – проблема сложная и многомерная. Решить ее путем применения уже разработанных в других национальных фольклористиках схем невозможно. Они могут быть взяты за основу, но должны быть доработаны исходя из национальных особенностей фольклорного материала.

作者简介

F. GULIEVA (ZANUKOEVA)

Institute of humanitarian researches – branch of the Federal state budgetary scientific institute «Federal scientific centre «Kabardino-Balkarian scientific centre of the Russian academy of sciences»

编辑信件的主要联系方式.
Email: gfariza37@mail.ru

参考

补充文件