Axiological details in the essay Seferbi Siyukhov «Batmirza Pedisov».

Full Text

Стремление пробудить в сознании этноса, опустошенного многолетней войной, интерес к собственным духовным ценностям и в то же время найти вер-ные способы его приобщения к достижениям иной культуры, определили обще-ственную деятельность и творчество Сефербия Хацуцевича Сиюхова (1887–1966 гг.). Педагог и публицист, первые выступления которого приходятся на доок-тябрьский период, он последователен и как продолжатель прогрессивных начи-наний своих предшественников – адыгских просветителей, и как представитель новой, советской интеллигенции. В раннесоветские годы Сефербий Сиюхов ока-зывается среди главных фигур культурного строительства Кубано-Черноморской (в последующем Адыгейской) области. Он занимает ответствен-ные административные посты, проделывает большую работу в системе народно-го образования [Хашхожева 1993: 133]. Но как бы резко ни менялся социально-исторический фон, и какие бы он ни порождал умонастроения, Сефербий Сиюхов остается равен самому себе. Устойчивость его ценностных убеждений особенно видна в решительности, с которой он настаивает на выборе тех путей культурного развития, что не приведут горцев к утрате собственного нацио-нального облика. «Черкесский народ желает воспринять от «русской культуры» все хорошее, полезное, нужное, практически ценное и сохранить свою религи-озную и национальную физиономию» [Сефербий… 1997: 159, 195] – положе-ние, которое повторяется в его дореволюционных публикациях, остается злобо-дневным и в новых условиях, когда решаются вопросы национализации школь-ного образования. Как замечают по этому поводу К.И. Бузаров и А.К. Бузаров, особую остроту идея национализации «и связанные с ней проблемы приобрета-ют в его устных и печатных выступлениях конца 20-х годов» [Сефербий… 1991: 33]. Характерно его высказывание на расширенном заседании Адыгейского об-ластного методического совета в декабре 1926 г. «Целью преподавания русско-го языка национальным меньшинствам, подчеркнул он, является «не обрусение их, а достаточное усвоение этого могущественного оружия для культурного общения с большинством населения» [Сефербий… 1991: 34]. Уже в работах дореволюционного периода очевидно его умение трезво оценивать ситуацию, исходить из тех реалий, что наличествуют «здесь и сей-час». Обеспокоенный участью соплеменников, по его выражению, за «период почти пятидесятилетней царской опеки» оказавшихся на грани духовного выми-рания, он трепетно относится к истории черкесов, внимателен к любой этногра-фической детали, но при всем этом не ударяется в крайности идеализации. Он призывает адыгов преодолеть враждебность и отчужденность по отношению к русским. Одновременно он призывает и представителей царской администрации не допускать «преступного равнодушия» по отношению к своему «пасынку» – черкесскому народу. Подобно многим его прогрессивным современникам, он четко понимает, что успешное решение школьного вопроса, внедрение дей-ственной системы образования не просто спасает народ от угрозы «быть «затоп-танным» на арене борьбы за существование, где сильные народы порабощают слабых, где «Рок» покровительствует только приспособленным к жизненной борьбе» [Сефербий … 1997: 179], но и помогает овладеть инструментами со-хранения собственной культуры. Сефербий Сиюхов прекрасно чувствует ухо-дящую эпоху и чувствует время настоящее, он приветствует культурное взаи-модействие, видя в нем не только неизбежность, но и благотворность. Полно-ценное существование черкесов в новых для себя условиях без утраты истори-ческой памяти и этнической своеобычности – цель, которой служат отстаивае-мые им принципы. Разумеется, все его творческое наследие – статьи, историко-этнографические и мемуарные очерки, миниатюрные рассказы и даже учебная литература – лишь разные аспекты воплощения этой идеи. Немало исследовательского внимания получила газетная публицистика Се-фербия Сиюхова [Сефербий… 1993: 19-24, 28-29; Хашхожева 1993: 134-138; Агержанокова 1997: 144-148;]. Мы же хотим остановиться на его очерковой прозе, тем более что такие ее образцы, как «Батмырза Педисов», «памяти Хад-жет Карбековны Цей», «Ибрагим Салехович Цей», «Т. Ж. Эльдарханов» гово-рят о тяготении Сиюхова к мемуаристике, которая, как известно, запечатлевает мысль на стыке времени былого и настоящего, предполагает культурную значи-мость носителя этой мысли, и вкупе дает исследователю немало возможностей для выявления аксиологических нюансов описываемого. Как говорит о художе-ственной мемуаристике С.В. Савинков, «Специфика мемуарного текста прояв-ляется в наличии двух временных планов – настоящего (время письма) и про-шедшего (время действия) – и в двусторонней установке: требование объектив-ной достоверности в мемуаристке на равных правах уживается с требованием индивидуальности, субъективности» [Поэтика… 2008: 118]. Актуальная в литературоведении последних десятилетий аксиологическая интерпретация художественных произведений все еще находится в стадии уста-новления исследовательских алгоритмов. Следуя предложенным А. В. Филато-вым уровням аксиологического изучения литературы, мы сосредоточимся на микроуровне очерка «Батмырза Педисов». На этом уровне «функцию ценности выполняет любой элемент эстетической реальности, взятый в своем формально-содержательном единстве. Субъектами ценностных отношений при этом высту-пают различные нарративные инстанции: автор-творец, рассказчик, герой, а так-же читатель-адресат» [Филатов 2019: 134]. Нас будут интересовать ценностные акценты взаимодействия точек зрения, восприятия пространства и времени, а также аксиология внешнего облика героя. Очерк «Батмырза Педисов» датирован 1915 г. Как отмечено в повествова-нии, общение автора с этим человеком имело место в 1910 г.: «В 1910 году мне пришлось встречаться и беседовать с одним из сыновей Едыка Педисова – Бат-мырзой» [Сефербий… 1997: 121]). Так же он упоминает, что в жизни его самого эти события приходятся на период обучения в учительской семинарии. Стало быть, очерк появился спустя не так уж много времени после того как судьба свела Сиюхова с Батмырзой Педисовым. Стоит к этому добавить, что в «Автобиографии…», которую разделяют с очерком десять лет (1925 г.), Сиюхов будет говорить о годах в семинарии с особым чувством: «…самая интересная, самая деятельная пора в моей дорево-люционной жизни» [Сефербий 1997: 31]. Это и правда особенное время в его жизни. В семинарии, как нигде до того, он возрос духовно, здесь определилось его мировоззрение, цели и интересы. Именно годы учебы в семинарии пробуди-ли в Сефербие Сиюхове стремление к просветительской работе, которая была способна вывести его соплеменников из бедственного положения. Напоминание о духовной и интеллектуальной значимости этого периода в его биографии для нас важно постольку, поскольку подчеркивает, что молодой человек восприни-мал Батмырзу Педисова сквозь призму своих уже вполне сложившихся взгля-дов и убеждений. Но, конечно, точку зрения автора-повествователя определяют не только настроения, которыми отмечены годы его учебы, но и настроения 1915 г. – вре-мени, которым датировано произведение. К этому времени Сефербий Сиюхов уже успел поучительствовать, столкнуться с несправедливым отношением ад-министрации к его педагогическим инициативам. Его решительные шаги к обу-чению черкесов на родном языке и созданию для них школ повышенного типа были спешно пресечены. Лишь углубилось осознание причин того печального положения, в котором пребывают черкесы. И все же, в этот период он полон решительности. Это самый разгар его публицистической работы. Он часто вы-ступает в печати со статьями, посвященными школьному вопросу и культурно-му состоянию горцев. Забегая вперед, можно сказать, что каковы бы ни были мотивы, побудившие его запечатлеть Батмырзу Педисова, образ этот вполне со-звучен умению Сефербия Сиюхова видеть сложное переплетение обстоятельств, в каких бы масштабах они ни проявлялись – в судьбе этноса, рода или отдель-ного человека. Говоря о воплощении взглядов Сефербия Сиюхова в этом очерке, можно начать с самого простого и очевидного: повествователь и автор-творец (или биографический автор) здесь тождественны. Оно и понятно: очерк, находясь «на стыке художественной литературы и публицистики» [Гордеева 2001: 707], тяго-теет не столько к правдоподобию, сколько к факту, потому закономерно, что определяющей чертой этого жанра считают «ярко выраженную организующую роль авторского «я» [Гордеева 2001: 707] – непосредственного свидетеля опи-сываемого. В названном очерке доминирует повествование от первого лица, при этом ведется оно от двух лиц – авторского «я» и Батмырзы Педисова. В свете того, что «точка зрения – это внешняя и внутренняя позиция повествующего субъекта в мире произведения» [Сухих 2016: 269], есть несомненная примечательность в том, что из четырех страниц, которые составляют очерк, почти половину по-вествования ведет Батмырза Педисов. Другая часть (и та с небольшими вкрап-лениями косвенной речи), ведется от лица автора-повествователя. То есть такое распределение голосов уже намекает о ценностном равновесии точек зрения биографического автора и героя, именем которого озаглавлен очерк. Есть в этом очерке еще одна точка зрения, существенная в аксиологиче-ском аспекте. Пожалуй, она самая авторитетная для автора-повествователя и, наверняка, для заглавного героя тоже, хотя и выражена косвенно. Это мнение стариков, много на своем веку повидавших и успевших застать «прежний мир» – Кавказ, который еще не стал частью империи. Кстати говоря, именно точка зрения стариков придает завершенность повествованию, открывая и подытожи-вая его: «В рассказах стариков всегда упоминались, как самые богатые горцы после Кавказской войны, нажившие свое богатство на несчастии, слезах и крови завоеванного населения, – Гусаровы, Педисовы, Лоовы, Мугукоровы, Кадроко-вы, Болотоковы, Аббатовы, Каплановы (Карамзоко), Султан-Гирей (Ханыко). Особенно много мне приходилось слышать о братьях Педисовых, Хусейне и Едыке. Про семью Педисовых старые люди говорили, что она могла бы поспо-рить своим богатством с царской семьей. Педисовы имели огромный участок земли, подаренный царем, многотысячные отары овец, большие стада крупного рогатого скота, табуны лошадей лучших кавказских пород. Имение Педисовых располагалось, по рассказам, на правом берегу Кубани, в черте станицы Кавказ-ской» [Сефербий… 1997: 121]. Как видим, произведение начинается с упоминания давно минувшего. Все связанное с ним, и все, о чем пойдет речь дальше, автор-повествователь вос-принимает с позиции своего времени (недавнее прошлое, в котором проходило его общение с Батмырзой, тоже часть этого времени), его взгляд отталкивается от мира, существующего здесь и сейчас. Вернее, той части мира, которая являет его отчизну. О том, что нынешний мир лучше или хуже былого, намека нет, очевидно лишь, что он сильно разнится с тем, каким был в пору господства пе-речисленных лиц. За этим перечислением автору-повествователю раскрывается «историческая ретроспектива» героя, потом к ней добавятся подробности био-графии Батмырзы, но оценивать его он будет «здесь и сейчас». «Нажившие свое богатство на несчастии, слезах и крови завоеванного насе-ления…», то есть на крови своих соплеменников. Подобная «экспозиция» задает вполне определенный вектор дальнейшему восприятию героя: характеристика рода как предварительная характеристика любого из его представителей. Бат-мырза Педисов потомок тех, кто снискал дурную славу в глазах соотечествен-ников. Впервые имя заглавного героя звучит в повествовании рядом с именем от-ца, Едыка Педисова. Согласно историческим сведениям, собранным А. В. Каза-ковым об адыгах и абазинах, служивших Российской империи, среди таковых есть и представители рода Педисовых. (Привлекая сведения, собранные иссле-дователем, мы позволим себе опустить ссылки на архивные источники, в силу их многочисленности). «Педисовы – Петисовы (адыг. Пэдыс, каб-черк. ПэтΙыс) – хатукаевские уорки» [Казаков 2017: 367]. Педисов Эдик (1820 – не ранее 1866), штабс-капитан милиции (1864), из «высших сословий» хатукаевцев. Во-лонтером с 1943. В чине корнета «за отличие в делах против горцев в 04. 1850 при уничтожении Херписовского аула, благоразумении при переселении уруп-ских кабардинцев с башильбаевцами на р. Большой Зеленчук» награжден орде-ном св. Анны 4-й ст. с надписью «За храбрость» (1851). Произведен в следую-щий чин поручика в 1852. В 1864 исполнял обязанности пристава Абадзехского округа. Проживал в своем ауле на левом берегу р. Кубань в Кубанской области на своем участке напротив ст. Кавказской» [Казаков 2017: 368]. Далее речь идет о наделах, которые в разные годы жаловались Эдыку Педисову во владение как «почетному туземцу». И «отличие в делах против горцев», и поощрения, которыми Эдыка Педи-сова неоднократно отмечала царская власть, только лишний раз убеждают в том, что в рассказах стариков преувеличений нет. Сына Эдыка, Батмырзу Педисова, мы видим только глазами автора-повествователя. Сначала идет описание его облика. Он примечателен и в плане физических характеристик, и в отношении костюма. Сиюхов использует харак-теристики то возвышающие, то нивелирующие достоинства облика Батмырзы, и вот как он это делает: «Это был высокий, статный горец с выхоленным аристо-кратическим лицом, обрамленным небольшой черной бородой. Плечи у него были широкие, талия тонкая, как у девицы» [Сефербий… 1997: 121]. Разумеет-ся, присутствие таких деталей, как «выхоленное» лицо, талия «как у девицы» (без подобного сравнения можно было бы обойтись) среди бесспорных призна-ков притягательной внешности Батмырзы вносит специфическую ноту. Если эти детали и не создают явного перевеса в сторону отрицательной семантики обли-ка, то уж наверняка ослабляют ожидание читателя увидеть личность, соответ-ствующую ее благородной оболочке. Далее подробно живописуется «костюмный облик» (И.А. Манкевич) Бат-мырзы Педисова. Сложно поспорить с тем, что «костюм – своеобразное соци-альное имя человека. Поэтому и он сам эксплицирует «содержание» человека и может служить средством – «языком» – такой экспликации» [Фарино 2004: 186]. Интересно, что, подбираясь к такой «экспликации» через отнюдь не ли-шенный своеобразия костюм Батмырзы, автор-повествователь не допускает иронических ноток. Костюмный облик, «дорогой и добротный», помимо мате-риального достатка и эстетизма его носителя, говорит еще и о непосредственной вовлеченности Батмырзы в разные культуры: «Одет он был в изысканный гор-ский костюм, на голове папаха из дорогого черного каракуля, сверху костюма была накинута на плечи николаевская шинель из добротного черного сукна с бобровым воротником, на ногах лакированные сапоги» [Сефербий… 1997: 121]. Проще говоря, в его костюме совместилось то, что носили в то время кавказ-ские и русские аристократы. Непривычно, но красиво. Наверное, если бы автору не было важно это совмещение, он прошел бы мимо него, не детализировал бы его для читателя. И слова стариков, и ирония, скользнувшая в описании облика Батмырзы, казалось, предопределяют отрицательную семантику этого героя. Но, как станет видно в дальнейшем, все оборачивается несколько иначе. Очень скоро становится ясно, что Сиюхов взялся рассказать о Батмырзе Педисове не под впечатлением его импозантности, и не потому что тот являет собой «уходящую натуру», а потому что ему дорога собственная субъективная позиция, светлый след, который этот человек оставил в его душе. «Сиюхов был простой, доступный» – слова, которыми он предваряет рассказ Батмырзы о са-мом себе, уже меняют вектор восприятия героя. «А далее, после того как герой без утайки раскроет непростую историю своей жизни, и автор-повествователь упомянет о радости общения с ним («Я запросто заходил к нему по вечерам по-сле учебных занятий (в то время учился я в 1-й Кубанской учительской семина-рии) и засиживался у него надолго. Батмырза был интересным собеседником» [Сефербий… 1997: 123]), в образе Батмырзы усилятся самые одухотворяющие акценты. Об этом в очерке прямо не сказано, но созвучие Батмырзы автору-повествователю несомненно. В Батмырзе есть импонирующая Сиюхову воспри-имчивость к иным культурам, не нарушающая, а лишь выгодно оттеняющая национальную принадлежность человека. Как и Сиюхов, он тоже щепетилен в вопросах минувшего, наделен обостренным чувством истории: «Больше всего он говорил о событиях из прошлой истории черкесов. Русский царизм, говорил он, истребил имевший прекрасные физические и духовные задатки черкесский народ, и этим он совершил такое тяжкое преступление, которое ему не простит-ся во веки веков. Батмырза рассказывал и о других народах, среди которых ему доводилось жить. Он рассказывал о прошлой исторической славе турок, был недоволен их настоящей жизнью, говорил об упадке патриотизма и культуры, их отсталости. Восторгался красотами стамбульской архитектуры – мечетями, дворцами, кана-лами, парками и пр.» [Сефербий… 1997: 123]. Батмырза родом из той же национально-языковой среды, что и автор-повествователь. Но не стоит упускать из виду, что личность Батмырзы форми-ровало то, что находилось на верхних уровнях социума. То есть в авторе-повествователе и Батмырзе мы наблюдаем «…людей, выросших в одной нацио-нально-языковой среде, но по рождению и воспитанию принадлежащих к куль-турным сообществам, обитающим в иных ментальных и материальных про-странствах повседневности» [Манкевич 2011: 222]. Более того, Батмырза давно вышел за пределы национального мира, в котором был рожден. Он принадле-жит другому пространству, погружен в иную цивилизацию. Обо всем этом го-ворит многое: и место его постоянного проживания («Батмырза Педисов про-живал в Стамбуле и изредка приезжал на Кавказ, как говорил, посмотреть род-ные места и на жизнь горцев» [Сефербий… 1997: 121]), и его образовательная история («В молодости я учился в Ставропольской гимназии по классическому отделению в числе горских детей, впервые отданных на учение в русскую шко-лу» [Сефербий… 1997: 122]), и края, в которых он бывал («Я и мой младший брат Битлюстан ездили по большим русским городам и за границу. Особенно много времени мы проводили в Париже, в этом мировом развращенном городе» [Сефербий… 1997: 122], и владение языками («Он прекрасно владел родным языком, хорошо говорил на русском, французском и турецком языках» [Сефер-бий… 1997: 122]). Даже название гостиницы, в которой он привык останавли-ваться, бывая в Екатеринодаре, и национальность ее владельца («…занимал но-мер в гостинице «Константинополь» турка Касима») словно некий атрибут при-надлежности Батмырзы к другой реальности. Пожалуй, самый оригинальный атрибут открытости Батмырзы разным культурам – это угощения, с которыми он встречает своего гостя (автора-повествователя): «Каждый вечер, когда я приходил к Батмырзе, на столе стоял самовар, и он угощал меня чаем. Разрезал французские булки надвое, смазывал сливочным маслом и медом, посыпал размолотым сухим черкесским сыром и предлагал к чаю с лимоном. Батмырза хвалил восточные сладости и кушанья, которые, по его словам, отличаются разнообразием, приятным вкусом и деше-визной» [Сефербий… 1997: 123-124]. Русское, французское, черкесское, во-сточное… Непривычное, даже странное соединение, но как-то все гармонично. Взгляды автора-повествователя и героя импонируют друг другу, но «про-странственная принадлежность» точек зрения также имеет значение. Первый всеми мыслями в проблемах своего этноса, второй бывает на Кавказе наездами, всего лишь посмотреть на жизнь горцев. Акценты, которые расставляет «про-странственная принадлежность» точек зрения, можно уловить также в реакции Батмырзы на высказывания автора-повествователя о наболевшем. И дело даже не в ее шутливой снисходительности, – как старший, Батмырза имеет на это право. Да, в его реакции читается доброе отношение к собеседнику – молодому, целеустремленному семинаристу, но, с другой стороны (и к этому не стоит под-ходить с какой-то оценочностью) – некая отстраненность: взгляд Батмырзы на злободневность, о которой говорит собеседник, обращён с некоей верхней точ-ки: «Однажды, выслушав мои сетования на отсутствие школ и просвещения среди горцев, Батмырза улыбнулся и сказал: «Ты, голубчик, озабочен большим вопросом, и я боюсь, что твой длинный нос станет еще длиннее… Но ты избрал прекрасный род деятельности. Работа учителя – благородная и полезная, так что тебе надо пожелать только силы и настойчивости» [Сефербий… 1997: 124]. Поскольку в мемуарной прозе принципиальна организующая роль автор-ского «я», есть потребность понять, какие моменты описываемого ценнее всего для автора-повествователя. Здесь резонно поразмыслить о предполагаемой ав-тором реакции читателя-адресата. Реакция читателя – это его эмоции, чувства, эмпатия. Как пишет И. Н. Су-хих, «мысль – это авторское суждение о реальном мире путем создания мира возможного. Чувство – реализованное в художественном мире авторское отно-шение к нему» [Сухих 2016: 227]. Поскольку речь идет о мемуарном очерке, то о создании мира возможного особо говорить не приходится, автор описывает то, что имело место быть. Что касается чувств автора-повествователя, то его симпатия к герою бесспорна. Самое очевидное ее свидетельство в том, что он говорит о простоте и открытости Батмырзы, о том, что ему нравилось бывать у него, слушать «живые, захватывающие беседы по разнообразным вопросам». На более тонком уровне чувства автора сказываются в его стремлении вы-звать эмпатию читателя. На это направлены эмоции, которые вызывает непро-стая биография Батмырзы, рассказанная им самим: его с братом Битлюстаном сиротство, разгульная юность и суровая плата за нее. История Батмырзы – это об ошибках и их искуплении. А еще о предопределенности. Именно в тот миг, когда читатель улавливает этот мотив предопределенности (или обреченности), рождается сострадание к Батмырзе. Братья, которые в отроческом возрасте ока-зались без родительской опеки; родственники, которые потакали «слабостям и нездоровым увлечениям, свойственным богатым юношам, получившим обшир-ное наследство»… Сначала поэтапное крушение жизни, чего неокрепшие умы осознать не способны. Ответственность за собственную судьбу придет гораздо позже. А могла и вовсе не прийти. Брат Битлюстан пал жертвой этой предопре-деленности, а Батмырза успел себя спасти. Безусловно, проникшийся состраданием к герою читатель не воспримет бесстрастно строки о том, что через некоторое время после тех дней, о которых вспоминает автор, Батмырза вернулся в Турцию, и скоро пришла весть о его кончине. Идущее следом упоминание о сыне Батмырзы, образованном и очень похожем на отца, подобно проблеску надежды и радости. Оно подспудно рож-дает в читателе надежду на лучшее, но тут же и гасит ее: «Батмырза имел сына, который учился в последнем классе гимназии. Говорят, что сын по внешности очень был похож на отца. В 1905 г. он, увлеченный революционным движени-ем, убил в одной стычке жандармского полковника и эмигрировал в Турцию. Дальнейшая судьба этого Педисова неизвестна» [Сефербий… 1997: 123-124]. А может, и выжил, и семьей обзавелся, и род не ушел в небытие. Кто знает? Но, видимо, отсутствие сведений равнозначно небытию. Мы уже говорили о том, что произведение начинается и завершается сло-вами стариков. И вот какой предстает их точка зрения в финале: «Старые горцы, рассказывая о превратностях судьбы людей, ссылались как на пример на исто-рию семьи Педисовых, так блиставших знатностью и богатством и так разорив-шейся и пришедшей в течение жизни только двух поколений в упадок и затем совершенно исчезнувшей» [Сефербий… 1997: 124]. Соотнося это с тем, что прозвучало в начале очерка, можно заметить, во-первых, что значительно смяг-чаются смысловые акценты. В финале больше философского смысла. Речь вовсе не о том, что кто-то нажился на слезах и крови своих соотечественников и вот, пришел к заслуженному итогу, а о непредсказуемости человеческой судьбы. Во-вторых, как мы уже сказали, отсутствие сведений равносильно небытию. Может, на самом деле род и не исчез, но здесь другое: исчезнуть из поля зрения родного этноса – значит уйти в небытие. Это принцип, который остается неизменным и по сей день. Солидаризируется ли с точкой зрения стариков автор-повествователь? От-части на этот вопрос мы ответили выше. Старики смотрят на эту историю с большой дистанции, автор-повествователь – с малой. Авторитетное мнение ста-риков – это своеобразная рамка произведения. А ценностная позиция автора-повествователя преимущественно там, где голос его героя звучит наравне с его собственным голосом, где прилагаются усилия, ради того, чтобы вызвать чита-тельскую эмпатию к своему герою.

About the authors

Inna Anatol'evna Kazharova

The Institute for the Humanities Research – Affiliated Kabardian-Balkarian Scientific Center of the Russian Academy of Sciences

Email: barsello@rambler.ru
ORCID iD: 0000-0002-7431-0840

References

Supplementary files