About the object collection of the Kunstkamera from Upper Balkaria of Nikolai Adolfovich Bush.

全文:

Введение В ноябре 1927 г. в фонд Музея антропологии и этнографии (далее – МАЭ; с 1992 г. – МАЭ РАН) через президиум Академии наук СССР поступила вещевая коллекция из Верхней Балкарии (МАЭ № 3581) – дар академика Николая Адольфовича Буша (1869–1941), знаменитого российского и советского бота-ника, географа, исследователя ледников Западного и Центрального Кавказа, действительного члена Русского географического общества [Манойленко, Федо-това 2008: 173–175; Буш 2011: 76–77; Захаров]. В течение более сорока лет он «экскурсировал» по Кавказу, совершив первое путешествие в 1894 г., а в 1939 г. – последнее. Среди русских и иностранных ученых и путешественников, посе-щавших Балкарию и Карачай в конце XIX в. и находивших неизменно гостепри-имный прием в Урусбиевском (Баксанском) обществе, был и «отец русской сей-смологии» геолог Иван Васильевич Мушкетов (1850–1902), наставник Н.А. Буша. Он останавливался у балкарского князя (карач.-балк. таубий) Исмаила Мурзакуловича Урусбиева (1829–1888), с именем которого связано «зарожде-ние и развитие просветительского движения в Балкарии и Карачае, а также научное освоение отрогов Большого Кавказского хребта» [Биттирова 2007: 14], что было продолжено его сыновьями. Вероятно, по следам И.В. Мушкетова шел и Николай Адольфович: на заседании Совета Императорского Русского географического общества 31 января 1912 г. – при обсуждении предложений медальных комиссий о почетных наградах «по Отделениям Географии Физиче-ской, Этнографии и Статистики» – проводнику Буша на Кавказе таубию Хаджи-Мурзе Урусбиеву постановили присудить бронзовую медаль [Журнал заседания 1912: 17–18]. Предметное собрание (одиннадцать номеров), включающее деревянные сельскохозяйственные орудия и домашнюю утварь балкарцев, стало продолже-нием сотрудничества ученого с МАЭ: в 1916 г. и в 1926 г. им были переданы экспедиционные фотоснимки, сделанные в Аушигере и в селениях Безенги и Верхней Балкарии (МАЭ № 2593, МАЭ № 3299) [Месхидзе 2019]. Имя реги-стратора коллекции при ее поступлении осталось неизвестным, перерегистраци-ей же в 1984 г. занималась Людмила Ивановна Смирнова (род. в 1924 г.), со-трудница Отдела Кавказа, Средней Азии и Казахстана. Среди приложенных к описи документов – письмо и десять этикеток Н.А. Буша, а также «Выписка из Протокола ОГН» от 16 ноября 1927 г., где констатируется, что исполняющий обязанности Академика Секретаря Академии наук СССР В.В. Бартольд «пред-ставил привезенные Старш. Ботаником БМ (Ботанического музея. – Дж. М.) Н.А. Буш модели сельско-хозяйственных орудий и предметов обихода балкар-цев /Центральный Кавказ/. ПОЛОЖЕНО благодарить Н.А. Буш, а модели пере-дать в МАЭ» [МАЭ РАН. Дело коллекции МАЭ № 3581. 1927. Л. 15]. Примеча-тельным источником информации о контурах собирания и дарения балкарской коллекции является письмо Николая Адольфовича. Адресовано оно было Непременному секретарю Академии наук Сергею Федоровичу Ольденбургу (1863–1934), который, заняв пост в 1904 г., во многом определял академиче-скую политику и содействовал поддержанию необходимых для научных иссле-дований условий, а в 1920-е гг. (вплоть до своего отстранения от должности в 1929 г.) всячески старался «облегчить катастрофическое положение ученых и обеспечить хотя бы в минимальной степени существование Академии наук» [Каганович 2006: 87]. В тексте письма говорится: «Глубокоуважаемый Сергей Федорович! Посылаю Вам обещанные вещи для Музея. На модели сохи должна быть не веревка для упряжи, а ремень (джип), а рукоятка прикрепляется сбоку гвоздями и ремнем. К сожалению, прислали далеко не все, что я хотел полу-чить. Искренне преданный Вам и глубоко Вас уважающий Н. Буш. 9.XI.27» [МАЭ РАН. Дело коллекции МАЭ № 3581. 1927. Л. 13–14]. Содержание письма раскрывает, что просьба о желательности пополнения музейного фонда предметами быта балкарцев исходила от С.Ф. Ольденбурга, возглавлявшего (среди прочего) Комиссию по изучению племенного состава населения России и Комиссию по академическим экспедициям. Возможно предполагать и влияние того обстоятельства, что в 1922–1927 гг. он являлся председателем Центрального Бюро краеведения (до 1924 г. функционировало при Академии наук, затем перешло в ведение Народного комиссариата просве-щения РСФСР): ему Сергей Федорович «придавал принципиальное значение, видя в нем не только «региональные исследования» на местах, но и форму при-общения масс к науке и культуре, своеобразное «культурное строительство» – дело, которое еще в 1890-е гг. ставили во главу угла члены «Ольденбургского кружка» » [Каганович 2006: 142]. Другой обращающий на себя внимание факт – это именно «посылка» предметов, а не комплектование их Н.А. Бушем непо-средственно в Верхней Балкарии, следствием чего, вероятно, и стала указанная в письме неполнота изначально намеченного списка. Примечательно также обо-значение «местности» сбора, данное по географическому принципу, – «Цен-тральный Кавказ. Верхняя Балкария», – а не по административно-территориальному – Кабардино-Балкарская автономная область РСФСР . По-добная норма стала характерной с середины 1930-х гг. в условиях идеологиза-ции науки и применения репрессий против созданной ленинградским профессо-ром Владимиром Эдуардовичем Деном (1867–1933) школы экономической гео-графии, отнесенной «в процессе агентурной работы» к «фашистскому» геттне-рианско-геополитическому направлению, «враждебному социалистическому строительству» [Чепарухин]. О Верхней Балкарии Балкарцы (карач.-балк. малкъарлыла, таулула) до вхождения в состав Рос-сийской империи жили оседло на северных склонах центральной части Главно-го Кавказского хребта, занимая предгорья и труднодоступные ущелья по доли-нам рек, где сложились пять обществ (карач.-балк. Беш Таулу Эл) , – Баксанское (Урусбиевское), Балкарское, Безенгиевское, Хуламское и Чегемское, – связан-ных между собой сетью вьючных троп и перевальных дорог. Наибольшим по количеству жителей и, согласно историку и общественно-политическому деяте-лю Мисосту Кучуковичу Абаеву (1857–1928), самым сильным, «благодаря пра-вильному, твердому порядку правления» [Абаев 1911: 586], сыгравшим в исто-рии балкарского народа объединяющую роль, являлось Балкарское (карач.-балк. Малкъар Эл); оно граничило с обществами Безенги и Хулам на западе, с Кабардой на севере, Дигорией на востоке и Сванетией на юге. «Свой первый дом балкарцы возвели, Придя к Череку из иных земель. Качала здесь когда-то Мать земли Народа золотую колыбель <…>» , – так поэт Магомет Мокаев (1939–2006) писал о Верхней Балкарии. На ее территории сохранились руины средневековых крепостей-замков Малкар Кала, Болат Кала (XII–XIII вв.), Зилги (X–XI вв.), Курнаят (XIV–XV вв.), «наследни-ками и непосредственными продолжателями традиций» [Мизиев 1991: 31] кото-рых, вплоть до насильственного выселения балкарцев 8 марта 1944 г., остава-лись аулы Зилги (илл. 1), Коспарты, Курнаят, Кунюм, Мухол, Шаурдат и Шкан-ты. По материалам источников, Общенародное собрание (карач.-балк. Халкъ Тёре / Таулу Тёре), – «институт управления», высший представительный орган социально-политического, законодательного и распорядительного порядка, ре-гулирующий различные чрезвычайные ситуации, внутренние и внешние кон-фликты, – начиная с XVI в. собирался в Зилги, а позже в Кунюме (варианты: Куннюм, Кюннюм, Кюнлюм, Кюллюм), где проживало несколько княжеских фамилий (Абаевы – самая влиятельная из них) [Малкондуев 2001: 44]; в слож-ных случаях туда обращались также жители Карачая и Дигории . Илл. 1. Руины аула Зилги (балк. – Зылгъы). Верхняя Балкария. Фотография Бузжигита Кучмезова. 19 ноября 2022 г. Сохранившаяся кладка стен традиционного балкарского жилища (последними его хо-зяевами были представители рода Жангуразовых); на заднем плане – стены бывшей мече-ти. Согласно «Списку населенных пунктов Нальчикского округа Терской обла-сти», в 1910 г. Балкарское общество включало двадцать одно селение [Админи-стративно-территориальные преобразования… 2000: 50]: Верхний и Нижний Кунюм, Верхний и Нижний Чегет, Верхний и Нижний Шаурдат, Верхний и Нижний Шканты, Глашево, Догуат, Зарашки, Зилги, Кашкатау, Коспарты, Кур-наят, Мухол, Мухуш, Сауту, Тюбень-Эль, Тура-Хабла, Фардык. Они, как и дру-гие селения Балкарии, подразделялись на моно- и полифамильные [Сабанчиев и др. 2021: 220]; к первым относились, например, Глашево, Зарашки и Темукуево, связанные (соответственно) с родами Глашевых, Башиевых и Темукуевых. Про-возглашение советской власти в марте 1920 г. повлекло переименование родо-вых поместий. Приказ Нальчикского окружного ревкома от 8 июля 1920 г. гла-сил, что населенным пунктам, названным «по фамилиям своих князей и узде-ней», присваиваются новые обозначения, а те должностные лица, кто продолжит использование старых, «будут предаваться суду Ревтрибунала» [Администра-тивно-территориальные преобразования… 2000: 71]. Единое Балкарское обще-ство, разделенное после Февральской революции 1917 г. на Верхнюю и Ниж-нюю Балкарию («границей» стала башня Жарты Кала), в 1926 г. было раздроб-лено вновь, получив новую территориальную единицу – Среднюю Балкарию. До депортации балкарского народа оно находилось под управлением пяти сель-ских советов: Верхне-Балкарский объединял населенные пункты Верхний и Нижний Шканты, Верхний и Нижний Кунюм, Курнаят, Сауту, Тура-Хабла, Фардык, Чегет-Эль; Средне-Балкарский – Верхний Чегет, Глашево, Мухол, Тю-бень-Эль; Нижне-Балкарский – Зилги, Нижний Чегет, Тамакла и Темукуево; сельсовет Каспарты включал также селения Мухуш и Зарашки; поселок Шаур-дат представлял отдельный сельсовет (Сауту и Глашево были уничтожены в хо-де «Черекской трагедии» 27 ноября – 5 декабря 1942 г. [Азаматов и др. 1994]); все они, кроме хутора Тамакла, располагались в Черекском ущелье [Текеев 1989: 132–139; Темукуев 2020: 684]. Сегодняшняя Верхняя Балкария (карач.-балк. Къара Малкъар / Огъары Малкъар / Уллу Малкъар) была образована в 1957 г., после принятого на сессии Верховного Совета республики решения о восстановлении автономии балкар-ского народа и преобразования Кабардинской АССР в Кабардино-Балкарскую АССР (28 марта 1957 г.) [Сабанчиев 2004: 74–89]. Хотя несколько аулов – вер-нее, оставшиеся от них руины, – оказались тогда за территориальными предела-ми объединенного сельского поселения: вернувшимся из изгнания балкарцам «популярно объяснили статью 2 Указа от 28 апреля 1956 г. в новой редакции, что ничего из их сохранившегося недвижимого имущества, то есть ни сады, ни жилые и хозяйственные постройки им не принадлежат. Всем нужно строиться на новом месте» [Темукуев 2020: 688]. С 2005 г. Верхняя Балкария является муни-ципальным образованием в Черекском районе Кабардино-Балкарской Республи-ки, ее общая площадь составляет 92,21 кв. км, численность населения на 1 янва-ря 2021 г., согласно оперативным данным Росстата, – 4346 человек . Традиции деревянных ремесел и промыслов у балкарцев Николай Адольфович Буш, посещавший в 1911, 1913 и в 1925 г. Балкарию (в том числе и верховья Черека Балкарского) для ее научного исследования «в обширном смысле этого слова» и с целью «восстановления картины прежней докультурной растительности страны» в частности, отмечал «ужасающее» ле-соистребление в крае [Буш 1925: 5, 6]. А между тем, народная мудрость гласит: «Агъач болмаса къургъакълыкъ къысар» («Если не будет леса, одолеет засуха») и «Агъач – джерни чырайы, кийим – эрни чырайы» («Лес – наряд земли, одеж-да – наряд мужчины»). Понимание исключительной ресурсной и социальной роли деревьев отражалось в распространенных легендах, поверьях, культах. В системе доисламских карачаево-балкарских представлений о мире и человеке многие растения наделялись магическими свойствами, использовались в каче-стве обрядовых символов и оберегов, считалось, что не всякое дерево (и не во всякий день) можно сажать во дворе, плодовые же деревья и кустарники рубить запрещалось. Известны и окруженные особым почитанием деревья: так, балкар-цы сохранили память о «священном» Раубазы возле селения Шаурдат в Верхней Балкарии – «Дереве веры» (карач.-балк. Иман Терек). Говорят, своими раскиди-стыми ветвями оно напоминало облик человека с раскинутыми руками, и когда эфенди Алий Энеев в идейной борьбе с языческим культом срубил его (называ-ются разные годы: 1897, 1905 и др.), возраст дерева насчитывал более тысячи лет, а охват ствола был около двадцати пяти метров [Джуртубаев 1991: 56–59]. Деревообработка и деревянное ремесло у балкарцев имеют древние тради-ции и, судя по лингвистическим и этнографическим сведениям, знания о свой-ствах различных видов деревьев, о времени заготовки древесины для хозяй-ственных нужд, об использовании ее в многообразных целях были хорошо раз-виты. Из сосновых и лиственных материалов изготавливали домашнюю мебель – низкие трехногие столики, на которых подавалась еда, кровати с тремя высо-кими стенками, сундуки, детские люльки; для легкого пахотного орудия наибо-лее подходящими породами считались клен и береза. Для кухонной утвари – береза, груша и липа; при этом репутацию лучших имели предметы из древес-ных наплывов: для прочности и долговечности их варили в воде с золой, а вслед за тем пропитывали жиром. Привозная городская посуда, – эмалированная, ме-таллическая, фарфоровая, фаянсовая, – появившаяся в конце XIX – начале XX в., служила на первых порах интерьерным украшением: для приготовления и употребления пищи балкарцы предпочитали традиционную утварь. Не привет-ствовалось и использование при дойке коров металлических ведер [Текеев 1989: 237], ухудшавших, как считалось, вкус и качество молока; с другой стороны, это могло быть и проявлением «общего отвращения к новизне» [Фрэзер 1931: 260]. Достаточно оснований имеет и высказанное мнение об обусловленности применения скотоводческими народами Евразии деревянной молочной посуды присущими им мифоритуальными воззрениями, которые отражают символиче-скую близость наполненных молоком сосудов и образа священного дерева как центра мироздания [Полосьмак 2001: 199]. Добротные вещи мастерили в каждой сельской семье еще в первой трети XX в.: «почти любой взрослый мужчина был в состоянии изготовить две-три простенькие вещицы вроде чашки, ложки или трости, и украсить их хотя бы па-рой незатейливых узоров» [Батчаев 2018: 329]. Деревянная утварь по технике изготовления была, как правило, долбленая (более поздняя – токарная). Так, для объемных изделий (больших кадок для хранения айрана, сливок, сыра или ем-костей для сбивания масла) использовались крупные бревна: дно делалось вставное, а наружная часть стенок скреплялась деревянными обручами . Анало-гичный способ характерен и для изготовления корыт, ковшей и чаш больших и малых форм, с той лишь разницей, что обрабатывались продольно расколотые половины ствола [Кочкаров, Шаманов 2014: 182–184; Султанова 2020: 249–256]. В карачаево-балкарском языке имеется обширный терминологический пласт, связанный со специальным инструментарием для деревообработки, к примеру: аталгъы – полукруглая стамеска; балта – тесак, топор; буруў – бурав, сверло; керки – топорик с поперечным лезвием; сюрме – фуганок, къобу сюрме – фигурный рубанок, сыйдамлагъан сюрме – «шлифующий рубанок»; юнъюч – шабер (инструмент, которым изготавливают деревянные ложки, половники); ютюргю – стамеска и т. д. [Карачаево-балкарско-русский словарь 1989]. Изысканные и богато декорированные вещи создавались мастерами, умело применявшими различные технологические операции. «Гостевые» чаши, по определению искусствоведа Анны Яковлевны Кузнецовой (1928–1979) [Кузне-цова 1982: 46], или «деревянные вазы», как их назвал балкарский археолог Ва-лерий Муратович Батчаев [Батчаев 2018: 334], – большие двуручные обрядовые сосуды с фигурной резьбой и орнаментальными узорами, служившие заздрав-ными чашами (карач.-балк. алгъыш аякъ) во время торжественных застолий, образцы резной мебели, всевозможные шкатулки и другие искусные изделия де-ревянного ремесла являются ценными объектами частного и музейного собира-тельства. Сельскохозяйственные орудия Особенности географической среды и специфика вертикальной зональности непосредственно повлияли на хозяйственно-культурное развитие Балкарского общества, окруженного со всех сторон горами Центрального Кавказа, включая два пятитысячника – Дыхтау (5204 м) и Коштантау (5152 м). Ограниченная площадь пахотных земель определила формирование и функционирование тер-расного земледелия, возникшего там в глубокой древности . Для орошения бы-ла создана целая сеть ирригационных сооружений, которая достигла большого совершенства: строительство каналов проводилось на крутых склонах и требо-вало высокого уровня технических знаний и опытности [Текеев 1989: 25, 29, 74–77]. Многие мелиоративные системы, возведенные еще в средневековье, – оросительные канавы или арыки (карач.-балк. илипин), керамические или про-рубленные в скале желоба для водоотвода (карач.-балк. суў келген (акъгъан) быргъы), – вплоть до XX в. были по-прежнему эффективны. В языке сохрани-лось воспоминание о «должности» смотрителя оросительных каналов или по-ливщика (карач.-балк. илипинчи), а в легенде о Малкаре – сведения о священных сенокосах на землях Балкарии [Кучмезов 2001: 70]. В каждом балкарском доме отводилось место кладовой–зернохранилищу (карач.-балк. мюрзеу джыйылгъан мекям); среди хлебных зерновых культур распространение получили овес (ка-рач.-балк. зынтхы), просо (карач.-балк. тары), пшеница (карач.-балк. будай), ячмень (карач.-балк. арпа). По материалам письменных и этнографических ис-точников, древнейшей культурой был ячмень, причем жители высеивали осо-бый озимый сорт (карач.-балк. кюзлюк арпа). В карачаево-балкарской поговорке «Сабанны тирлиги сюрюлгенине кёре болур» («Какова обработка [земли], такова и урожайность») содержится назида-ние не только в отношении к земледельческому труду, но и к используемым ин-струментам. Здесь вполне уместно вспомнить древнегреческого поэта Гесиода (VIII–VII вв. до н. э.), который в своей поэме «Труды и дни» наставлял, как следует вести хозяйство, чтобы жить безбедно: «Все же орудия в доме да будут в исправности полной, Чтоб не просить у другого; откажет – как обернешься?» [Гесиод 2001: 64]. Илл. 2. Грабли. Балкарцы. Верхняя Балкария. Не позднее 1927 г. МАЭ № 3581-10. В коллекции Н.А. Буша представлены два деревянных земледельческих орудия. Одно – деревянные грабли (карач.-балк. басха, бахса), предназначенные для обработки почвы, молотьбы зерна и заготовки сена (МАЭ № 3581-10; илл. 2). Согласно описи, это «тесаный, естественного цвета» предмет из клена и дуба, длиной 40,6 см, состоящий из стержня и девяти (кленовых) зубцов, «со шляп-кой и сужением в одном конце», расположенных на равном расстоянии друг от друга, подвижных, «что обеспечивает их целость при работе, чтобы не лома-лись о камни». Стержень в близком к одному концу месте, «где имеется отвер-стие 4-угольной формы для вставления ручки», утолщен (ручка, которая долж-на прикрепляться сбоку, отсутствует); в поперечном разрезе он имеет форму восьмиугольника с неравными сторонами (наибольшая ширина – 3,2 см, наименьшая – 1,6 см) [МАЭ РАН. Дело коллекции МАЭ № 3581. Л. 11, 20]. Второй экспонат – это модель деревянной сохи (карач.-балк. сабан агъач); о ней и упоминал в своем (приведенном выше) письме Николай Адольфович (илл. 3). Модель «состоит из подошвы, лемеха, стойки с дышлом и приспособ-ления для упряжи. Длина (подошвы с лемехом) – 21,0 см, наибольшая ширина – 8,0 см, высота – 13,0 см. Подошва деревянная в плане имеет вид четырех-угольника, на одном конце имеется приспособление, на которое впоясывается лемех. Последний имеет лезвие полуовала. Ширина – 7,5 см, длина – 7,5 см. Стойка и дышло сделаны из корня. Приспособление для упряжи состоит из ко-лечка, гвоздя, согнутой деревянной части, снабженной в свою очередь попере-чиной для скрепления веревки» [МАЭ РАН. Дело коллекции МАЭ № 3581. Л. 20] (МАЭ № 3581-11). Илл. 3. Модель деревянной сохи. Балкарцы. Верхняя Балкария. Не позднее 1927 г. МАЭ № 3581-11. Большую степень типологического сходства карачаево-балкарской сохи сабан агъач и осетинского пахотного орудия дзыбыр, особенно его дигорского варианта, отмечал известный этнограф Борис Александрович Калоев, указав-ший, со ссылкой на материалы филолога-ираниста профессора Василия Ивано-вича Абаева (1900–2001), на осетинское происхождение наименований главных составных частей сохи: ручки–гулос и дугообразной стойки–гина. По наблюде-ниям исследователя, деревянные грабли с вертящимися вокруг оси зубьями также идентичны осетинским, при этом ни то, ни другое орудие не находило аналогов у соседних народов – кабардинцев, ингушей, чеченцев [Калоев 1972: 23–24]. С культурой земледелия непосредственно связаны и «хмельные мотивы»: бытование бузы (карач.-балк. боза) и пива (карач.-балк. сыра), вопросы особен-ностей их изготовления и употребления. Обсуждение темы требует отдельного рассмотрения в контексте имеющейся историографии и современной проблема-тики этноархеологии пива и выходит за рамки настоящей статьи. Однако в ка-честве комментария нельзя не заметить, что сюжет об аутентичности пивоваре-ния в Балкарии и Карачае явился поводом для научной полемики: ряд авторов придерживаются мнения, что оно развивалось исключительно под влиянием осетин, а «единственный карачаево-балкарский напиток» – буза [Текеев 1989: 315, 316], другие небезосновательно полагают, что даже факт дошедших до нас знаний о сортовом разнообразии пива (карач.-балк. алботай-сыра, ара-сыра, къарча-сыра) служит аргументом опровержения данного тезиса. Поводом же к «пивной проблематике» стал один из коллекционных предметов Н.А. Буша – «чаша-чинак – деревянный сосуд», который «служит для пива» (илл. 4). Илл. 4. Чаша – чинак. Балкарцы. Верхняя Балкария. Не позднее 1927 г. МАЭ № 3581-1. Вот его описание: «Чаша – чинак – деревянная, долбленая, неокрашенная, в форме полуовала, с двумя ушками по бокам. Верхний край косо срезан в направлении средней оси (ось, соединяющая два ушка). Ушки в виде дуг, распо-ложены на высоте 2,0 см от верхнего края». Размеры чаши: глубина – 10,8 см; диаметр – 13,0 см; диаметр дна – 6,5 см; окружность верхнего края – 41,0 см; длина ручки – 7,0 см; ширина ручки – 2,0 см [МАЭ РАН. Дело коллекции МАЭ № 3581. Л. 6, 16] (МАЭ № 3581-1). Обращает на себя внимание и приведенное в описи название чаши: «чинак», производное от карачаево-балкарского «чынаякъ» (чын – фарфоровый, фаянсо-вый, аякъ – чаша, бокал, чарка, кубок) – фарфоровая чаша. Этим же термином обозначены и другие чаши, находящиеся в коллекции, но предназначенные, как указывается в описи, для айрана. Кстати, В.М. Батчаев, констатируя однотип-ность «гостевых» чаш у балкарцев (карач.-балк. чынаякъ) и осетин (осет. ну-азæн, кады нуазæн), назвал «несколько загадочным обстоятельством» их раз-личное наименование, заметив, что в осетинском языке имеется «сложный» термин «цачинаг», означающий «котел» [Батчаев 2018: 335] (по-видимому, осет. цуайнаг (мн. ч. цуайнæгтæ) – чугун, чугунный котел). Здесь небезынте-ресно сослаться на «размышления лингвиста» Валея Кельмаковича Кельмакова, который указывая на необходимость внимания к особенностям языкового вы-ражения, отметил присутствие слова чинаяк в народном песенно-поэтическом творчестве удмуртов и определил его как татарское заимствование (от др. тат. чыный аяк – китайская посуда), представляющее собой тюркско-персидское ги-бридное образование [Кельмаков 2019: 123–124]. Вероятно, излишне говорить о логичности рассмотрения настоящего сюжета в широком историко-культурном контексте и соотношении его с функционированием одного из от-ветвлений Великого шелкового пути, который обеспечивал налаженные взаимо-связи Северного Кавказа с Грузией [Дмитриев 2019: 117], являясь важным тор-говым маршрутом, проходившим по Черекскому ущелью через перевалы Гезевцек (3435 м) в Рачу и Шаривцек (3407 м) в Сванетию. В этой связи вызы-вают интерес археологические находки на территории Кабардино-Балкарской Республики: в частности, сделанные в 2013 г. – нескольких китайских сосудов, предположительно относящихся к началу периода «воюющих государств» (V–III вв. до н. э.), – и в 2015 г. – старинной китайской вазы . Илл. 5. Пасущиеся коровы. Верхняя Балкария. Декабрь 1995 г. Фото автора. Деревянная домашняя утварь Комплексный тип хозяйствования Верхней Балкарии сочетал плужное зер-новое земледелие с ведущей отраслью – высокоразвитым отгонным скотовод-ством. Как говорят, «у кого нет скота, над теми нет солнца, над кем нет солнца, тому нет света» [Текеев 1989: 227]. Именно скотоводство обеспечивало жителей сырьем для изготовления одежды, обуви, домашних промыслов, внутреннего убранства жилища, определяло характерные особенности традиционного пита-ния. Основу повседневного рациона составляла мясная и молочная продукция, причем именно молочная пища (карач.-балк. акъ аш – «белая пища»), которой приписывалась «волшебная» сила, являлась доминирующей: «Агъы бар юйде берекет да бар» («Если дома есть молочные продукты, есть и изобилие») – пе-редает карачаево-балкарская поговорка. (Илл. 5.) Молоко, как правило, ни в сыром, ни в кипяченом виде не употреблялось: согласно народным воззрениям, оно могло провоцировать различные болезни. Кислое же молоко особой закваски – айран – было и остается самым распро-страненным в Балкарии и Карачае: «Айраннъа ачы деме, гырджыннъа къуру де-ме» – «Не пренебрегай айраном и чуреком», гласит поговорка. Традиционный и повседневный напиток, производство которого хотя и налажено сегодня в ши-роких масштабах, оказался незатронутым инновациями. Согласно материалам историка и этнографа-полевика Кемала Муссаевича Текеева (1943–2002), для его приготовления сначала молоко кипятили, а затем остужали приблизительно до 600 С и, накрыв посуду сшитой из овечьей шерсти накидкой в виде стеганого «одеяльца» (карач.-балк. къазан баш – крышка котла), заквашивали (в качестве закваски использовали айран, простоявший несколько дней); через сутки накид-ку снимали, айран был готов после отстаивания в течение часа в открытом виде. Применялся он и как лекарственное средство в народной медицине, спасая даже от укуса змеи: «Ашибызда дарманыбызда айранды» (карач.-балк. «Наша пища и лекарство айран» [Текеев 1989: 260, 261]. Айран, полученный из козьего – очень ценного – молока (карач.-балк. ечки айран) был популярен в период по-левых работ, особенно требующей физической нагрузки косьбы: его разбавляли родниковой водой и тщательно взбалтывали в бурдюке, получая прекрасно уто-ляющий жажду сусаб. Другой известный напиток, характерный именно для Верхней Балкарии, являвшийся и обыденным, и ритуальным, – гыпы или гыпы айран; как отмечается, он был распространен среди представителей высших слоев карачаево-балкарского общества. С ним связаны многие магические дей-ствия и запреты [Текеев 1989: 266]. В России этот кисломолочный продукт во-шел в гастрономическую культуру как общеизвестный кефир. Приготовление и хранение молочных продуктов являлось обязанностью хозяйки дома (хотя из-готовлением сыра нередко занимались и пастухи на горных пастбищах). Илл. 6. Чаша – чинак. Балкарцы. Верхняя Балкария. Не позднее 1927 г. МАЭ № 3581-2. Деревянная посуда и утварь, изготовление которой восходит к эпохе па-леолита [Dexel 1943: 16; Мыльников 1999: 35], как важный элемент материаль-ной культуры и быта, отражает не только гастрономические и художественно-эстетические традиции того или иного народа, но и развитие его идеологии . Связанная самым непосредственным образом с архитектурой и интерьером тра-диционного жилища, она располагалась на столбе на специальных крючках (ка-рач.-балк. ыргъакъ) рядом с очагом – «пространственным ядром», по словам А.Я. Кузнецовой, «вокруг которого наращивалась и развертывалась обстановка» дома [Кузнецова 1982: 34]. Считается, что для повседневных трапез балкарцы создавали деревянную посуду, не отличающуюся разнообразием форм и резны-ми орнаментальными узорами. Как заметил известный ученый-фольклорист и этнограф Махти Чиппаевич Джуртубаев (1949–2022), «балкарская ментальность не включает в себя искусство детализации, подробности ей неинтересны. Бал-карское мышление монументально» [Джуртубаев 1997: 159]. Действительно, большая часть коллекции Николая Адольфовича Буша, представленная дере-вянной утварью, подтверждает и иллюстрирует эту идею. По функциональному назначению в ней выделяются предметы для подачи и принятия кушаний и напитков и для хранения продуктов: чаши-чинак, ложки, поварешка, «ведерко» и солонка. Все чаши – деревянные, долбленые, с одной ручкой – различаются друг от друга некоторыми особенностями. Одна (МАЭ № 3581-2; илл. 6) в форме по-лушария (размеры: окружность верхнего края – 45,0 см; глубина – 6,5 см; тол-щина – 0,25 см), на расстоянии 1,5 см от кромки, слегка вогнутой в боковой проекции, расположена ручка-кольцо с полусферической поверхностью (разме-ры: окружность – 7,2 см; ширина – 2,8 см; толщина – 0,8 см). Другая (МАЭ № 3581-3; илл. 7) – имеет конфигурацию цилиндра, переходящего ближе ко дну в полушарие (размеры: окружность верхнего края – 28,0 см; глубина – 6,5 см; толщина – 0,3 см), и ручку в виде правильной дуги (размеры: длина – 5,0 см; ширина – 2,2 см; толщина – 0,5 см), находящуюся на расстоянии 1,2 см от кромки (слегка вогнута в боковой проекции, с небольшим зубцом). Внешнее очертание третьей чаши (МАЭ № 3581-4; илл. 8) – полушарие (размеры: окружность верхнего края – 43,5 см; глубина – 8,2 см; толщина – 0,3 см) с не-сколько удлиненной в одном направлении ручкой (размеры: длина – 7,2 см; ши-рина – 3,0 см; толщина – 1,0 см), отстоящую от кромки на 0,3 см, причем с про-тивоположной стороны – край чаши выше, и переходит в зубец [МАЭ РАН. Опись коллекции МАЭ № 3581. Л. 2]. Илл. 7. Чаша – чинак. Балкарцы. Верхняя Балкария. Не позднее 1927 г. МАЭ № 3581-3. Илл. 8. Чаша – чинак. Балкарцы. Верхняя Балкария. Не позднее 1927 г. МАЭ № 3581-4. Подобные сосуды, являясь многочисленными экспонатами различных му-зеев и объектами этнографического, археологического и искусствоведческого изучения, находятся в фокусе ряда научных публикаций. Так, в статье Р.М. Бегеулова и Р.Ш. Зельницкой (Шларба) они рассматриваются с точки зрения общности материального уклада жизни и устойчивых взаимосвязей и взаимо-влияний между населяющими Северный Кавказ народами [Бегеулов, Зельницкая (Шларба) 2016]. Если сопоставить их с деревянными чашами, бытующими у со-седних адыгских народов, то важное обстоятельство отмечает В.А. Дмитриев, говоря о близких формах, встречающихся «в достаточно ранних археологиче-ских памятниках» [Дмитриев 2022: 267]. В этом контексте привлекают внима-ние наблюдаемая преемственность сармато-аланских и карачаево-балкарских деревянных чаш с однокольчатыми ручками [Батчаев 1986: 63; табл. XII, рис. 10, 11; Батчаев 2018: 334–336] и материалы из Даргавсского катакомбного мо-гильника, датированного VI–IX вв. [Дзаттиаты 2014: 113] , а выходя за пределы Кавказского региона – из, например, пазырыкских погребений в Горном Алтае [Полосьмак 2001: 186–201]. Илл. 9. Поварешка деревянная. Балкарцы. Верхняя Балкария. Не позднее 1927 г. МАЭ № 3581-7. Еще один экспонат, чья «черпающая часть во всех отношениях напоминает «чинак»», – деревянная, долбленая «поварешка» для разливания супа (МАЭ № 3581-7; илл. 9): «при взгляде сбоку имеет форму полушара, уплощенного у дна, а верхний край слегка скошен в направлении к черпаку и образует небольшой зубец» [МАЭ РАН. Дело коллекции № 3581. Л. 8–9]. Черенок, в виде слегка изогнутой дуги, неоднороден: одна его половина восьмигранная, другая – овальная. Размеры черпающей части: длина – 10,5 см; ширина – 10,5; глубина – 6,3 см; толщина – 0,4 см; размеры черенка (отстоит от края на 3,2 см): длина – 30,0; ширина (наибольшая) – 2,8 см; толщина – 2,5 см. В коллекции представлены две деревянные ложки – они обозначены в каче-стве предназначенных для айрана. Обе, вероятно, выдолблены из клена, хотя материал указан только для одной из них – овальной, с заостренной конечной черпающей частью, причем овальную форму имеет и черенок ложки. Ее разме-ры: длина (общая) – 20,3 см; длина черпака – 7,5 см; ширина (наибольшая) – 4,3 см; глубина – 1,0 см; длина черенка – 12,8 см; ширина черенка (наибольшая) – 1,0 см (МАЭ № 3581-5; илл. 10). Относительно второй ложки в описи уточняет-ся, что она тесаная, «при рассматривании сбоку дно черпающей части имеет кривизну яйца, а края – вид правильной дуги некоторой окружности. Черенок расширен к средней части, с двумя хорошо выраженными гранями» [МАЭ РАН. Дело коллекции № 3581. Л. 8]. Размеры: длина (общая) – 22,0 см; длина черпака – 6,5 см; ширина (наибольшая) – 4,5 см; глубина – 0,5 см; длина черенка – 14,5 см; ширина черенка (наибольшая) – 1,5 см (МАЭ № 3581-6; илл. 11). Интересно заметить, что в фондах Музея антропологии и этнографии РАН находится богатое собрание приобретенных в 1927 г. у Владимира Александро-вича Рышкова (?–1929?) деревянных ложек различных народов России и Евро-пы (МАЭ № 3547), которое дает представление и о традиционной культуре ру-бежа XIX–XX вв., и о ставшей популярной в то время сувенирной продукции [Сутягина 2013]. Илл. 10. Ложка овальная. Балкарцы. Верхняя Балкария. Не позднее 1927 г. МАЭ № 3581-5. Илл. 11. Ложка деревянная. Балкарцы. Верхняя Балкария. Не позднее 1927 г. МАЭ № 3581-6. «Молочную тему» иллюстрирует также деревянное долбленое «ведерко» с крышкой для айрана, молока и, как зафиксировано в коллекционной описи, для доения овец (МАЭ № 3581-8; илл. 12 а-б). Цилиндрической формы сосуд (МАЭ № 3581-8/1) имеет вставное дно, обруч, ручку и крышку (МАЭ № 3581-8/2). Стенки сосуда снабжены двумя четырехугольными ушками с притупленными краями; ручка, продетая в эти ушки, «представляет дугу, один конец которой утолщен для удержания в отверстии ушка, а другой слегка заострен». Верхняя часть сосуда имеет валик «для лучшего стока жидкости»; нижняя – скреплена обручем. Крышка, соответствующая верхнему краю стенки, имеет два выреза для ушек [МАЭ РАН. Дело коллекции № 3581. Л. 9]. Размеры сосуда: высота – 22,5 см; окружность – 32,0 см; глубина – 20,0 см; диаметр верхнего края (наибольший) – 10,5 см; высота ушка – 1,8 см; толщина ушка – 3,0 см. Илл. 12 а-б. Сосуд деревянный долбленный (а) с крышкой (б). Балкарцы. Верхняя Балкария. Не позднее 1927 г. МАЭ № 3581-8/1-2. Весьма примечательным экспонатом является солонка (карач.-балк. туз орун) – деревянный долбленый сосуд для хранения соли, представляющий со-бой своеобразную двойную комбинацию цилиндра и усеченного конуса с проб-кой, деревянным гвоздем и скрепляющими их обручами, один из которых рас-положен на цилиндрической части, другой – на конусовидной (МАЭ № 3581-9; илл. 13 а-б). Дно целое, не вставное. Верхний край конусовидной части образует кольцо; отверстие, куда вставляется гвоздь, имеет форму четырехугольника. Обращают на себя внимание заметные различия между описаниями пробки, сделанными при регистрации коллекции в 1927 г. и в 1984 г. при ее перереги-страции. В первой редакции оно подробнейшим образом развернуто: «Пробка состоит из трех форменных частей: часть, вставляемая в отверстие солонки, имеет форму последней и снабжена отверстием. Средняя часть имеет форму восьмигранной призмы, шесть сторон которой по величине почти равны, а две – вдвое превосходят остальных (наибольшая длина – 4,4 см; ширина – 3,4 см; вы-сота – 2,2). Третья часть – ушко высотой 2,8 см. Посредством ремня, продетого через ушко, прикрепляется деревянный гвоздь, имеющий шляпку формы пра-вильной четырехгранной призмы с отверстием сквозным и несквозным на сто-ронах. Цилиндрическая часть соответствует размерам отверстиям на стенке со-лонки и пробки, куда и вставляется для лучшего удержания» [МАЭ РАН. Дело коллекции № 3581. Л. 10]. Последующее описание дано предельно лаконично: «Сверху деревянная восьмигранная пробка с шишечкой, из отверстия в которой идет кожаный шнурок к деревянному гвоздю, воткнутому в верхнюю часть со-лонки». Размеры солонки: высота – 32,5 см; окружность дна – 27,0 см; отвер-стие: длина – 3,5 см; ширина – 2,3 см [МАЭ РАН. Опись коллекции МАЭ № 3581. Л. 3]. Илл. 13 а-б. Солонка деревянная (а) с пробкой (б). Балкарцы. Верхняя Балкария. Не позднее 1927 г. МАЭ № 3581-9/1-2. Соль, как показывают современные исследования, стала широко использо-ваться с появлением и совершенствованием производящего хозяйства. Потреб-ность в ней – не только в качестве приправы к пище и средства консервации, но и в молочном скотоводстве для кормления молодняка и стимуляции лактации – являлась, вероятно, «важнейшей движущей силой развития соледобычи и тор-говли солью» [Напольских 2022: 8]. Жители Верхней Балкарии, по информации, обычно приобретали ее через грузинских евреев и армян, проживавших в Раче (сел. Они) и вывозивших на Северный Кавказ различные товары, или же сами приезжали на закупки туда или в другие сельские и городские торговые центры . Отношение к соли, как ценному продукту, переносилось часто и на солонки, что находило отражение – в зависимости от местной традиции – в их декоративном оформлении, в обрядовой практике [Deininger 1914: 5, Taf. XXXVIII; Солонка 1999] и т.д. При проведении древнего балкарского праздника установления «ис-кусственного родства» с соседними народами, который проводился обычно в конце августа (карач.-балк. къыркъар) – начале сентября (карач.-балк. къыркъаўуз), между старейшинами на столе лежали хлеб и соль. Вот как поэт и просветитель Саид Османович Шахмурзаев (1886–1975) описывает один из них: «За чашей старики напутствуют джигитов, Как привлекать друзей, как отражать врагов, Быть тверже и прочней гранитных монолитов, Храня свой край и честь отцовских очагов. Соседи и друзья – балкарцы и дигорцы – Съезжались в Татартюп, где древний минарет, Чтоб делом доказать согласия примеры, Чтоб вместе быть в часы и радостей, и бед, Лицом к лицу садились аксакалы, Поставив хлеб и соль в знак дружбы пред собой» [Кудаев 1997: 94–95]. Заключение Небольшая коллекция деревянной утвари и сельскохозяйственных орудий из Верхней Балкарии Н.А. Буша, собранная для пополнения фонда Музея ан-тропологии и этнографии, вероятно, по просьбе С.Ф. Ольденбурга, является «фрагментом» целостной этнической культуры балкарского народа. Локализо-ванная в конкретном месте и времени, она вместе с тем – как неотъемлемая часть культурного наследия народов мира – открывает широкую историко-этнографическую панораму для теоретических исследований и, воплощая в себе художественное мастерство бытовой повседневности, создает стимул для при-кладных – не только музейно-выставочных – тем творческих инициатив [Barbera et al. 2022], включения в сферу экономики народных промыслов, туристической индустрии.

作者简介

Julietta Meskhidze

Peter the Great Museum of Anthropology and Ethnography (Kunstkamera) of the Russian Academy of Sciences

Email: giu.mes@gmail.com
ORCID iD: 0000-0001-8593-9671

参考

补充文件