Idegey: a Historical Personality and its Assessment in Russian Historiography

Full Text

Прошлое познается через исторические личности, которые действовали в свое время, реализуя свои планы и амбиции, совершали подвиги и злодейства. Объективно они могли выражать интересы того или иного государства, сословия или рода, но субъективно многие из их деяний не могут быть объяснены иначе, как личными мотивами и различными чувствами. Понять и выявить диалектику сочетания этих факторов спустя века очень сложно.

Не менее характерно использование тех или иных сюжетов истории для обоснования правоты той или иной исторической концепции. Крайним случаем является использование в идейно-политической борьбе материала, взятого из древней и средневековой истории, а также влияние этих установок на формирование исторических взглядов. Характерным примером подобного манипулирования истиной является практически вся история Улуса Джучи, когда исторические факты вольно или невольно переосмысливались во имя определенных концептуальных установок (См.: [27; 18, с. 733–748]).

Осмысление биографии и исторической роли золотоордынского полководца и государственного деятеля Идегея в разные эпохи и разными историографическими школами и направлениями является интересным примером подобной интерпретации этой исторической личности. Достаточно сказать, что он единственный исторический персонаж, который был специально отмечен в особом постановлении ЦК ВКП(б) от 9 августа 1944 г. [24; 14, с. 96–101; 19, с. 98–109; 4, с. 784–797]. Осложняет понимание роли и места Идегея в истории существование героического эпоса [11], который, несомненно, имел источником судьбу реальной исторической личности, но причудливо объединил ее с традиционными эпическими мотивами [9, с. 351–286; 35, с. 247–254; 34].

Прежде всего приведем основные факты биографии Идегея, как они излагаются в основных источниках и исторических трудах [20, с. 167; 2, с. 797–804; 39, с. 30–45; 8; 29, с. 145–195; 23, с. 474; 9, с. 351–386; 12; 16, с. 529; 17, с. 712–723; 28].

Идегей (Эдиге, Идику, Едигей) (1352–1419/20), происходил из клана Мангыт (по данным Абульгази – Ак-Мангыт), а по данным арабского историка Ибн Арабшаха – из клана Кунграт, что менее достоверно (см.: [2, с. 797–799; 9, с. 264–366]). Он был сыном эмира Балтычака (по легендарной версии – Кутлукыя), который возвысился при хане Кок Орды Урусе, став у него карачибеком. В 1376 г. Идегей изменяет Урус-хану и бежит в Мавераннахр к эмиру Тимуру, активно включившись в войну против своих родичей. В 1377/78 помог Токтамышу прийти к власти в Кок Орде, а потом и стать ханом Улуса Джучи. Но в этот момент Идегей, видимо, посчитал, что за его заслуги он не получил достойной награды и включился в заговор против хана Токтамыша.

Заговор был раскрыт в 1389 г. и Идегей вместе с рядом Джучидов, включая султана (оглана) Тимур-Кутлуга, вновь бежал к Тимуру. Находясь при дворе Тимура, он всячески призывал его начать войну с Улусом Джучи, обещая поддержку своих сторонников. Вместе с войском Тимура Идегей с другими Джучидами участвовал в походе против Токтамыша, который закончился битвой на р. Кондурче в 1391 г. Потерпевший поражение Токтамыш отступил за Волгу, а Идегей вместе с Тимур-Кутлугом вернулся в свои родовые земли в Северо-Восточном Прикаспии и Заволжье, где создал свой полунезависимый улус во главе с Тимур-Кутлугом. После нового поражения Токтамыша в битве на р. Терек (1395 г.) и глубокого рейда Тимура по территории Улуса Джучи [29, с. 151–171; 22, с. 128–135]. Это был страшный удар по основным торгово-ремесленным центрам в Нижнем Поволжье, Подонье и Крыму. Страна лежала в развалинах и фактически распалась на части, где за власть начали бороться разные претенденты на власть.

В 1397 г. Идегей снова вступил в борьбу с Токтамышем за объединение страны под властью хана Кутлуг-Тимура [29, с. 172–182; 17, с. 712–723; 22, с. 136–155]. Он изгнал Токтамыша в Великое княжество Литовское, а когда великий князь Литовский Витовт в 1399 г. собрал войско для поддержки Токтамыша и попытался вернуть ему власть, нанес ему поражение в битва на Ворскле [13, с. 80–83, 89; 22, с. 146]. Восстановив единство Улуса Джучи, Идегей стал фактическим правителем при номинальных ханах. В 1408 г. он совершил набег на Москву и попытался подчинить московских великих князей своей власти и заставить выплатить дань за прошлые годы [6, с. 119–136; 30, с. 71–78]. Против Идегея в 1410 г. был организован заговор, и он был отстранен от власти и вынужден бежать в Хорезм. В последующие годы он продолжал борьбу против сыновей Токтамыша, периодически захватывая Сарай и возводя на трон лояльных к нему ханов. В 1414 г. Идегей был вытеснен из Хорезма Тимуридами. Тогда он собрал под своей властью Мангытов в междуречье Волги и Урала, где основал свое владение. В 1416 г. он совершил поход на Литовское княжество и даже сжег Киев. Погиб в битве против сына Токтамыша Кадырберди [29, с. 192–195].

Сложная и противоречивая судьба Идегея, его жизнь полная дерзких интриг и резких политических поворотов, успешная борьба против ханов, а потом за укрепление своей личной власти была неординарной даже на фоне бурного позднего средневековья. Очевидно, что именно поэтому его судьба – борьба с Токтамышем, соперничество с эмиром Тимуром и сложные взаимоотношения с сыном Нурадыном легли в основу татарского эпоса «Идегей» [26; 9; 11].

Бурные события конца XIV – начал XV вв. на протяжении многих лет, фактически с начала изучения истории Улуса Джучи привлекали внимание историков и тюркологов различных направлений. В разные годы и под пером разных исследователей одни и те же события и факты биографии Идегея получали совершенно разные оценки. Популярность образа Идегея, подкрепляемая изучением эпического дастана неуклонно возрастала от поколения к поколению, хотя часто был противоречивым и поляризованным. Если в народной памяти, через эпос его образ был нерушимо связан с зашитой страны и борьбой с несправедливостью власти, то в трудах историков он представал бунтовщиком и разрушителем страны, народным героем и выразителем «ханско-феодальных» интересов. Поэтому рассмотрим, как изображался Идегей в разные периоды и в разных концепциях, концентрируясь на основных тенденциях его изображения в трудах историков.

Историография середины XIX – первой трети XX в.: «хитрый и трусливый враг» или «человек смелый и деятельный, разрушивший единство Золотой Орды». В российской историографии общее отношение к историческим личностям Золотой Орды было практически единообразно – одинаково отрицательным и несколько презрительным. Можно сказать, что они были в значительной степени обезличены. В этом смысле никакого особого отношения к личности Идегея по сравнению с другими правителями не наблюдается. В целом, его имя попало на страницы исторических трудов только благодаря походу на Москву в 1408 г. Именно при описании этого события российскими историками давались скупые характеристики Идегея как личности и полководца. Упоминаний его чрезвычайно мало, и обычно они не выходят за рамки летописных сведений, но были исключения. Показателен в этом смысле труд «История России с древнейших времён» (1851–1879 гг.) профессора Московского университета и академика Санкт-Петербургской Академии наук, основателя так называемой «государственной школы», С.М. Соловьева. Описывая побудительные мотивы Идегея для нападения на Москву, он писал: «В то время, как во время Мамаево, всеми делами в Орде заведовал князь Эдигей; долго терпел он презрительное обращение московского князя с бывшими повелителями; наконец решился напомнить о себе. Но, подобно Тохтамышу, и Эдигей не осмелился явно напасть на Москву, встретиться в чистом поле с ее полками; не только от хитрости и тайны ждал он успеха; дал знать великому князю, что хан со всею Ордою идет на Витовта, а сам с необыкновенною скоростью устремился к Москве» [31, с. 361]. Великий князь бежал в Кострому, Москва была осаждена – «татар Эдигеевы со всех сторон облегли город», а вся округа была захвачена и сожжена. «Нашествие Эдигеево закончилось так: «когда Эдигей прислал к ним с мирными предложениями, то они с радостью заплатили ему три тысячи рублей за отступление; Эдигей поспешно поднялся и вышел из русских пределов, взявши по дороге Рязань» [31, с. 362].

Образ Идегея, как хитрого и достаточно трусливого врага, очевидно, был общим мнением всей российской историографии, но только в труде С.М. Соловьева ему была дана определенная личная характеристика. При этом нельзя не отметить, что подобная характеристика различных татарских исторических личностей была характерна для российской историографии (см.: [27; 18, с. 19–33]).

В татарской исторической науке, которая развивалась достаточно самостоятельно, было свое отношение к историческому Идегею. Этот образ впервые сформулировал основоположник татарской исторической науки Ш. Марджани в своем труде «Мустафад ал-ахбар фи ахвали Казан ва Булгар» (Полезные вести о состоянии Казани и Булгара) (1885 г.). Прекрасное знание восточной исторической традиции позволило ему создать объемное полотно истории татарского народа. В нем много места он уделил правителям различных тюркских государств. В связи с их деяниями он описал и военно-политическую деятельность Идегея. Ш. Марджани не выделял ему специального внимания и описывал его биографию только в связи с различными ханами. Но и этих эпизодов достаточно, чтобы понять его отношение к этой исторической личности. В связи с началом взаимоотношений Токтамыша с Тамерланом он писал: «один из удачливых эмиров Токтамыш-хана из племени кангратов Идегей-мурза по какой-то причине, обидевшись, затаил злобу на Токтамыш-хана и пожелал его проучить» [21, с. 110]. Далее он описывал конфликт с ханом, который заподозрив его в измене, угрожал ему. В ответ Идегей якобы ответил: «Я прошу прибежища для нашего господина хакана, от зависти в отношении своего раба, который до сих пор не предал его. Чтобы не потоптать взращенные им плоды и не разрушил построенное им здание». После этого он бежал к эмиру Тимуру, «которого начал подстрекать выступить в военный поход против Токтамыш-хана» [21, с. 110].

После победы «Идегей, обманув Тамерлана тоже бежал… Тамерлан в свою очередь начал грабить, убивать и пленить жителей этих земель, жечь и разрушать их города и таким образом сильно ослабил татарское государство, в котором начался раскол» [21, с. 110]. Далее он описывает длительную войну Идегея и его ставленников-ханов с Токтамышем и его сыновьями, считая, что «когда началась смута между Идегей-мирзой и Тамерланом, то они, пользуясь моментом, восстали и заявили о своих претензиях на престол». Завершается это повествование битвой между Идегеем с сыном Токтамыша Кадырберди, которому приписывает высказываение: «Если Итиль замерзнет, разве кто-нибудь [по ней] не пройдет, а если Идегей умрет, разве кто-нибудь не сможет [от него] уйти?» [21, с. 111].

По Ш. Марджани Идегей предстает человеком, удачливым, но склонным к предательству и манипулированию людьми. При этом итогом его деятельности стало по образному выражению самого Ш. Марджани, он смог «потоптать взращенные плоды и разрушил построенное здание», а фактически «сильно ослабил татарское государство, в котором начался раскол». Хотя он прямо не обвиняет его, но из контекста это явно вытекает.

Более четко и определенно сформулировал эту позицию его последователь, богослов и историк Ризаетдин Фахретдинов (Риза Фахретдин) в статье «Идегей-мирза» в №8 (апрель) журнале «Шура» в 1908 г. [36, с. 110–114]. В ней автор дает четкие и вполне определенные характеристики личности Идегея и оценку его исторической роли. Он писал: «Идегей мурза происходил из племени мангытов и был человеком смелым, хитрым и деятельным. В правительственных кругах Золотой Орды он стал известен и влиятелен еще со времен Мамая» [36, с. 110]. Далее Р. Фахретдин, описывая историческую деятельность Идегея, отмечает, что своей карьере он обязан хану Токтамышу, у которого был «нукером», а «потом возвысился и стал его эмиром». Далее «по какой-то причине их отношения испортились и Идегей, опасаясь за свою жизнь, бежал в Самарканд», где стал служить Аксак-Тимуру и уговорил его организовать поход на Золотую Орду [36, с. 110]. Далее он подробно описывает, как Идегей укреплял свою власть, воспользовавшись новым поражением Токтамыша от Тимура. Причем, при описании похода Идегея на Москву в 1408 г., автор явно использовал текст С.М. Соловьева. Резюмируя, описание биографии этой исторической личности, Р. Фахретдин подчеркнул: «Да простит его всемогущий Аллах, Идегей мурза всю жизнь общественные интересы приносил в жертву личным, уговорами толкнул Аксак Тимура на войну против Золотой Орды, рассеяв крепкую мусульманскую общность, совершил непоправимую ошибку, которая привела к трагическим последствиям. Если одной из причин нынешнего угнетенного и задавленного состояния мусульман России является Аксак Тимур, его опустошительные походы, второй ее причиной можно считать деятельность Идегей мурзы, который довел эту трагедию до логического завершения» [36, с. 114].

Основанием для подобной негативной оценки исторического Идегея послужило, если отбросить мелкие детали, обвинение в том, что он «уговорил» Аксак Тимура вторгнуться в Улус Джучи, что привело к разорению страны и уводу в рабство «молодых парней и девушек». Нет никаких оснований считать, что эмир Тимур организовал военную кампанию 1391 г., поддавшись на уговоры Идегея, хотя об этом писал арабский историк Ибн Арабшах [33, с. 459]. Вполне очевидно, что это домысливание ситуации еще современниками, возможно, передававших какие-то слухи. Походы 1391 г. и 1395 г. были вполне осознанными и целенаправленными действиями эмира Тимура, стремившегося обезопасить северные границы своих владений от сильного и опасного противника, столкновение с которым было неизбежно в силу целого ряда военно-политических обстоятельств. Понятно, что «уговоры» Идегея, если они и имели место быть, были совсем не решающим фактором. Тем не менее, именно на этой субъективной оценке построил образ Идегея татарский историк. Не исключено, что главным, хотя и не артикулированным обвинением были те самые «деятельность и хитрость», которые он направил против Токтамыша, и позволил себе выступить против хана и сам стал своеобразным «делателем ханов», что нарушало, видимо, привычную картину миропорядка мусульманского просветителя и богослова.

Трудно сказать, обсуждал ли Р. Фахретдин идею этой статьи с Ш. Марджани, но нельзя не отметить сходство в основных чертах характеристику Идегея у этих историков, что заставляет считать, что это было довольно распространенное у татар мнение, своего рода «типизация образа».

Интересно отметить, что у Р. Фахретдина нет никаких указаний на эпический образ Идегея, который явно присутствовал у Ш. Марджани. Наличие легендарного образа, очевидно, играло негативную роль в понимании значимости и месте исторической личности, в определенной степени, видимо, заслоняя ее. Так, фольклорист и краевед Г.Н. Потанин, увлекшись различными героическими сказаниями народов Сибири, вообще считал, что такой исторической личности не существовало [26, с. 320].

Историография 20-х – 40-х гг. XX в.: от «мятежного вельможи» до «борца против ханской власти». Распространение различных версий эпоса «Идегей» и появление различных точек зрения на соотношение эпического героя и исторической личности, вплоть до отрицания самого ее существования заставили включиться в эту дискуссию академика В.В. Бартольда, который в 1927 г. написал большую статью – первую и во многом непревзойденную научную биографию исторического Идегея с использованием многочисленных источников [2, с. 797–804]. В ней было подчеркнуто, что судьба исторической личности лишь в отдаленной степени напоминает эпический персонаж, который действует в легендарном пространстве и окружении. Значительное внимание он уделил именно отцу Идегея, чье имя в эпосе и в реальности было различным, о жизни которого, судя по всему, современники уже слагали сказания, считая его образцом батыра – «непоколебимо преданного своему хану». Основной вывод, который сделал автор касался и самого Идегея, которого он назвал «вельможей, полновластно распоряжавшегося государством, возводившего на престол царевичей ханского рода только для того, чтобы прикрывать свою власть» [2, с. 703].

В советской исторической науке Золотая Орда только начала изучаться в качестве самостоятельного явления прошлого. В одной из первых книг, посвященной этой теме Идегей упоминается только в связи с походом 1408 г. на Москву и характеристика его действий мало чем отличается от суждений С.М. Соловьева: «Золотая Орда шла навстречу своему распаду. После удара, нанесенного ей Тимуром, она уже оправиться не могла. Темник Эдигей, хозяйничавший в конце XIV в. в Орде, решил напомнить Москве об ее обязанностях» [7, с. 191]. Далее авторы подробно описывают попытки Идегея склонить московского князя Василия I к подчинению, а когда они провалились он стал готовиться к войне: «но, подобно Тохтамышу, и Эдигей не осмеливался напасть на Москву открыто: от хитрости и тайны ждал он успеха. … но Москвы взять не смог. Она сумела защитить себя и от внезапного нападения» [7, с. 192]. «Темник» Идегей по российской традиции здесь также характеризуется весьма уничижительно – хитрым и коварным человеком, «хозяйничавшим», что надо понимать, как «незаконно распоряжался делами ханства».

Между тем, статья В.В. Бартольда, опубликованная в Симферополе, стала источником вдохновения для татарских фольклористов и историков, которые стали активно собирать и анализировать различные версии эпоса «Идегей» (см.: [37, с. 181–201]). Изучение эпоса, а также создание Татарского научно-исследовательского института языка, литературы и истории в 1939 г., поставило задачу создания в том числе сборника татарского фольклора и академической «Истории Татарской АССР», работа над которой началась 1 февраля 1941 г. (подробнее см.: [3, с. 202–219]) Эта работа не могла не привести к всплеску интереса к исторической личности самого Идегея.

В первую очередь переосмысливать образ Идегея стали фольклористы, которые обратились к эпическому наследию народов. Сам жанр изучения и пропаганды произведений древней литературы и фольклора именно в Советском Союзе пробрел необычайный размах и стал поводом для помпезных празднований. Каждая республика стремилась обрести свой эпос, чтобы показать народность и древность своей культуры. В Советском Татарстане самым ярким выразителем этой тенденции являлся Н. Исанбет, собравший большое количество разных версий эпоса «Идегей» и подготовивший текст к печати [37, с. 188–191]. В конце 1940 г. он опубликовал сводный текст эпоса, снабдив ее большой статьей «500 лет татарского народному дастану «Идегей»» [10; 11].

В ней Н. Исанбет представил научную биографию этого исторического деятеля и сравнивал ее с эпическим героем. Основой для этого описания стали восточные источники и труды историков, прежде всего В.В. Бартольда. Он оценивал роль Идегея в истории совсем не так, как предшественники. Он полагал, что Идегей был борцом за права и достоинство простых людей, «борцом против ханско-феодального гнета», а его борьба против Токтамыша переосмысливалась, едва ли не как «народное восстание» [10, с. 39–76]. Очевидно, что на такую трактовку влияла сама советская идеология, которая требовала превозносить народных вождей – борцов за народное счастье. В лице Идегея Н. Исанбет видел именно такую идеально подходящую фигуру. Для обоснования своей трактовки его образа он обильно цитировал строки эпоса и трактовал все его действия, направленные против Токтамыша и Аксак Тимура, как желание сбросить власть ханов, избавиться от феодального гнета. Не совсем понятно, действительно ли Н. Исанбет верил в этот образ, либо наивный социализм был прикрытием для его занятий татарским фольклором и историей, попыткой избежать обвинения в национализме и репрессий.

Как бы то ни было, явно, что такая трактовка образа Идегея была не совсем изобретением Н. Исанбета, а общей тенденцией, порождением советской идеологии – желанием видеть во всех проявлениях прошлого борьбу классов. Предваряя публикацию большого тысячестраничного труда с публикацией вариантов татарского эпоса, критического текста и научных статей, писатель Ф. Хусни выступил в центральной газете Татарской АССР со статьей, в которой прямо писал: «“Идегей”, покинувший своего хана, свой покой, свою возлюбленную во имя свободы для народа» [38]. Разумеется, он не просто пересказывал мысль Н. Исанбета, а разделял ее, судя по патриотическому пафосу всей статьи.

В этом же ключе, хотя и не так прямолинейно, трактовали образ Идегея другие фольклористы. Например, академик А.С. Орлов, находясь в эвакуации в Алма-Ате, изучая казахский героический эпос и «былину о Едиге»¹, также считал, что «несмотря на то, что главные персонажи в былине не рядового происхождения, стоят на вершине власти или стремятся к ней, местами былина проявляет интерес к обездоленным и заботливое отношение к народу» [25, с. 144].

Другой академик В.М. Жирмунский, известный фольклорист и германист, также оказавшийся в эвакуации в Средней Азии, тоже обратился к изучению героических эпосов тюркских народов, в том числе и «Сказания об Идегее». В статье, которая была подготовлена в 1940-е гг., но издана много позднее, что позволило автору снять все идеологические штампы и писать свободнее и объективнее, чем он вынужден был бы написать ранее. Он обстоятельно проанализировал общую структуру эпического образа Идегея и его соотношение к исторической личности. При этом в его статье остались элементы более раннего отношения к этой исторической персоне. Так он сомневается принадлежал ли Идегей к родовой знати, но при этом взошел к вершинам власти: «захватив с помощью Тимура власть в Орде и сделавшись ее фактическим правителем, Идиге удалось, несмотря на постоянное противодействие феодальных князей и на борьбу с самими ханами, осуществить то, чего не сумел добиться до него Мамай – восстановить политическое единство Золотой Орды … ее военное и международное положение» [9, с. 376]. Но при этом, отметив, что «политическая роль Идиге … напоминает в этом отношении в малых масштабах роль и значение Тимура», он подчеркивает, что «личные качества предводителя не могли остановить исторически закономерный процесс распада золотоордынских владений» [9, с. 376–377].

Подобная вполне взвешенная и обусловленная уровнем тогдашних знаний об Улусе Джучи, была продолжением традиции В.В. Бартольда и смягчала общее стремление тюркских историков и фольклористов представить Идегея как народного вождя и борца против феодального гнета. Но эта статья не была опубликована в свое время. Ее взвешенная характеристика оказалась несвоевременной, поскольку шла вразрез с приговором большевистской идеологии.

Историография 1944–1964 гг.: «реакционный деятель» и «коварный и хищный ордынский правитель». Началась эта политическая кампания с секретного Постановления ЦК ВКП(б) от 9 августа 1944 г., которое было опубликовано много позже, где Татарскому обкому ВКП(б) были предъявлены обвинения в «приукрашивании Золотой Орды» и «популяризации ханско-феодального эпоса об Идегее» [24, с. 528]. Эти скупые фразы политического обвинения превратились в целый каскад обвинений и идеологических проработок татарской науки [14, с. 96–202; 15, с. 116–118; 4, с. 784–797]. Главное острие этих идеологических проработок было направлено против целой эпохи татарской истории. Обком ВКП(б), следуя указаниям руководства прямо формулировал эти обвинения: «Бюро Обкома считает, что ошибки института, выразившиеся в приукрашивании Золотой Орды, в полном игнорировании ее агрессивной сущности, в антинаучной характеристике Золотой Орды, как родины татарского народа, в неправильной оценке ханско-феодального эпоса об Идегее» [14, с. 102]. Судя по организации всей этой идеологической кампании, она была хорошо организована и касалась многих аспектов истории Золотой Орды. Одной из мишеней была выбрана фигура Идегея и созданный в его честь эпос.

Четкую позицию политического руководства ВКП(б) и правительства представил в передовой статье в главном партийном журнале страны «Большевик» в октябре 1944 г. партийный работник и театральный деятель А.В. Солодовников, который отметил, что «нельзя, однако, любой эпос принять безоговорочно и пропагандировать как высокий в этическом и эстетическом отношении образец. … В некоторых драматических и оперных произведениях, созданных татарскими писателями и композиторами, прославлялась и превозносилась деятельность Идегея – одного из предводителей Золотой Орды. Идегей – фигура, по-существу, реакционная; он неоднократно руководил набегами на русские земли… деятели искусства Татарии … допустили идеализацию ханско-феодального эпоса и подняли Идегея на пьедестал, которого он совершенно не достоин» [32, с. 57].

К «свержению Идегея с пьедестала» в следующем номере журнала «Большевик» включился начальник Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б), академик Г.Ф. Александров [1, с. 12–29]. Он также сосредоточился на историческом Идегее и эпосе. Выступая против «популяризации Идегея как героя татарского народа», он дает краткий экскурс о его деятельности, подчеркивая, что «он стремился восстановить былое могущество Золотой Орды набегами на русскую землю, хотя своими феодальными войнами и вносил дальнейшее разложение в Золотоордынское государство» [1, с. 18]. Доказав «реакционность» «феодала-кочевника», автор перешел к эпосу, отмечая, что «в эпосе «Идегей» выражены чуждые татарскому народу националистические идеи», поскольку «крупнейший феодал … враг русского народа изображается как национальный герой… Некритическое возвеличивание этого эпоса – явная ошибка» [1, с. 18].

После партийного указания историческая наука включилась в разоблачение этой исторической личности. Поворот, который совершила советская наука после Постановления ЦК ВКП(б) от 9 августа 1944 г. наиболее выразительно показывают работы члена-корреспондента АН СССР А.Ю. Якубовского. Еще в 1937 г. он вместе с Б.Д. Грековым ругал «великорусскую историографию» за ее традицию рассматривать сложную средневековую историю Восточной Европы «сквозь дым пожарищ татаро-монгольского нашествия», а Золотую Орду видеть исключительно как разрушительную силу [7, с. 7–8], а в новом издании их книги уже превозносит Тамерлана, как борца с Золотой Ордой, которая не могла существовать иначе «как только путем насилия, путем ограбления покоренных народов», замедляя «прогрессивное развитие трудолюбивого и свободолюбивого русского народа» [8, с. 13–14].

В оценке роли Идегея, как исторической личности, разумеется, А.Ю. Якубовский также совсем иначе расставил основные акценты. Подробно рассмотрев в своей статье жизненный путь Идегея, историк сделал вывод, что он «обладал большой волей, энергией, личной храбростью, в еще большей мере хитростью и коварством, но в политической обстановке своего времени и наперекор объективному ходу истории стремился вернуть великодержавие паразитической Золотой Орде средствами политического обмана и застращивания» [39, с. 45], а также подчеркнул, что в историографии давно считали Идегея «одним из наиболее коварных и хищных ордынских правителей» [39, с. 36]. При этом он особо подчеркнул, что «едва ли в исторической науке мог сложиться иной образ Едигея, если бы не было его идеализации по другой линии. … параллельно с историческим существовавшим Едигеем, есть еще Едигей – герой ногайского эпоса, причем эпоса явно феодального, составленного в угоду кочевой знати. Переносить характеристику личности Едигея из этого бегско-феодального эпоса в историю, из легенды в историческую действительность – значит совершить большую ошибку, искажать историю, что иногда и делается в националистически-шовинистической историографии, служащей только интересам пантюркистов» [39, с. 36].

Этот пассаж больше похож не на заключение научной статьи, а на политический донос. Об этом говорят фактически дословное повторение фраз из Постановления ЦК ВКП(б). Это заставляет полагать, что эта характеристика стала не результатом научного анализа, а гибкое следование руководящим указаниям коммунистической партии. Позднее автор практически дословно включил эту статью в новое издание их совместной книги с академиком Б.Д. Грековым, которая даже получила в 1952 г. Сталинскую премию. Это лучше других фактов показывает, что поворот в рассмотрении Улуса Джучи диктовался совсем не новыми источниками или концепциями, а политическими указаниями ЦК ВКП(б).

Татарская историческая наука также буквально в один день изменила свои подходы к истории. Н. Исанбет больше никогда ничего не писал об Идегее, а его работы по эпосу на полвека были преданы забвению [35, с. 247–254]. Историк Х.Г. Гимади в своей диссертации и в очерке в «Истории Татарской АССР», писал, что в Золотой Орде «создаются ханско-феодальные оды, воспевающие разбойничьи походы ханов и отдельных эмиров. Памятником такого типа, например, является дастан «Идегей» [5, с. 117]. Впоследствии некоторые историки пытались освободиться от этой точки зрения и делали осторожные попытки вернуться к научной картине прошлого [23, с. 474], но они не меняли общей ситуации в отечественной науке.

Таким образом можно сказать, что с начала изучения эпоса «Идегей» у историков возник интерес к самой исторической личности, соотношении его судьбы с героем эпоса. В российской науке его личность, не вызывала особого внимания, за исключением эпизода похода на Москву в 1408 г., который описывался весьма пристрастно. Формирующаяся татарская историческая наука обвиняла Идегея в чрезвычайных амбициях, считая его виновником походов Аксак Тимура и распада Золотой Орды. После начала публикаций эпоса интерес к личности этого полководца и государственного деятеля Улуса Джучи получил новый импульс. В определенной степени историки и фольклористы оказались под влиянием идей классовой борьбы и пытались представить его в качестве народного героя, сражающегося против феодального гнета, что было, несомненно, искажением фактов. Но в 1944 г. это направление в науке было грубо прервано. Золотая Орда была признана паразитическим государством, а Идегей – самым «коварным и хищным ордынским правителем». Подобная точка зрения с этого времени практически на полвека стала определяющей и безальтернативной, что заморозило отечественную науку в осмыслении этого периода истории.

¹ Интересно подчеркнуть, что книга о казахском героическом эпосе вышла в 1945 г., хотя в Татарстане уже почти год бушевали страсти вокруг эпоса об Идегее и книга с публикацией вариантов дастана и статьями о нем были запрещены к публикации. Очевидно, это свидетельство того, что все постановления и решения ВКП(б) вокруг этого вопроса носили секретный и ситуативный характер и могли не распространяться на союзные республики.

About the authors

Iskander L. Izmailov

Author for correspondence.
Email: ismail@inbox.ru
ORCID iD: 0000-0003-2165-2916

Dr. Sci. (History), Leading Researcher of the Usmanov Center for Research on the Golden Horde and Tatar Khanates

References

Supplementary files