Морфонологические особенности в парадигме основного склонения в сузгарьевском типе мокшанских говоров рузаевского ареала

Полный текст

Введение

Изучение диалектов мордовских языков и диалектных особенностей непосредственно мокшанского языка было начато в конце XIX – начале ХХ в. зарубежными исследователями (А. Aлквист, Х. Паасонен, П. Равила, В. Штйниц, Э. Итконен и др.¹). Развивали изучение отечественные лингвисты (Д. В. Бубрих, А. А. Шахматов, Б. А. Серебренников, А. П. Феоктистов²) и молодые ученые³ отдела языкознания Мордовского научно-исследовательского института языка, литературы, истории и экономики при Совете Министров МАССР. В первой четверти XXI в. были представлены комплексные работы Г. С. Ивановой, М. З. Левиной, Н. Ф. Кукушкиной, И. Я. Жебраткиной, Н. В. Ивановой по результатам изучения мокшанских диалектов⁴.

А. П. Феоктистов в работе «Мордовские диалекты», представляя диалектную классификацию мокшанского языка, говоры Рузаевского района Мордовской АССР (в частности сс. Левжа (l’evži), Перхляй (pǝR’l’ej), Сузгарье (suzg’er’g’e), Трускляй (turksl’ej), Пушкино (puškina) и др.) отнес к краснослободско-синдровско-шайговско-левжинской подгруппе говоров центрального диалекта, учитывая в том числе и территориальный принцип разграничения. Автор указывает: «Рассматриваемая подгруппа (как, впрочем, и темниковско-атюрьевская и рыбкинско-мамолаевская) исторически стала ядром формирования мокшанского письменно-литературного языка…»⁵. Однако при более детальном изучении диалектных особенностей мокшанских говоров рузаевского ареала выявляется их относительная неоднородность как на фонетическом, так и морфологическом уровне [1].

Анализ собранного авторами диалектного материала показал, что сузгарьевские говоры рузаевского ареала представляют собой экающий тип говоров мокшанского языка и территориально находятся в разноязычном окружении: наряду с другими говорами центрального диалекта, с юга соседствуют с икающими говорами инсарского диалекта и Пензенской области, с востока – с эрзянскими говорами Кочкуровского района, с севера и запада – с русскими говорами.

Принятое ученым сообществом понятие «морфонология» неоднозначно⁶, в научное обращение его впервые ввел Н. С. Трубецкой⁷. В современном отечественном языкознании морфонология представляет собой самостоятельный ярус, занимающий промежуточное положение между фонологией и морфологией.

Отметим, что до настоящего времени вопросы морфонологии, имеющие место в мокшанском диалектном ареале, равно как и в мокшанских говорах Рузаевского района, в качестве предмета специального исследования не рассматривались, чем и объясняется актуальность данной работы. Основная задача статьи заключается в выявлении морфонологических особенностей в рассматриваемых говорах при агглютинации словоизменительных аффиксов, что в свою очередь предполагает определение фонетических процессов, действующих на морфемном шве при взаимной адаптации фонем, относящихся к разным морфемам, а также их влияния на варьирование основ имени существительного в разных падежных формах. В качестве сопоставительного материала использовались диалектные данные левжинского типа мокшанских говоров и эрзянского языка.

Цель исследования ‒ описать морфонологические особенности парадигмы основного склонения в мокшанских говорах сузгарьевского типа.

Обзор литературы

Из основных мордовских языков проблемы морфонологии лучше освещены в отношении эрзянского языка. Так, в работах Д. В. Цыганкина дается описание морфонологических явлений в области именного и глагольного словоизменения, а также морфонологии форм категории определенности [2], находящих различные параллели в диалектном ареале⁸. Термин «морфонология» был впервые использован автором применительно к анализу словоизменительной именной парадигмы. М. Д. Имайкина выявляет фузийные процессы, возникающие на стыке основы слова и падежных суффиксов⁹, большинство из которых также находит отражение в системе категории посессивности в смешанных эрзя-мокшанских говорах Кочкуровского района Республики Мордовия, описанных эрзянскими диалектологами И. Н. Рябовым, Н. А. Агафоновой, Г. В. Рябовой [3]. Авторы сравнивают морфологические маркеры принадлежности и их функционирование в падежных парадигмах говоров. Морфонологические чередования гласных и согласных достаточно последовательно представлены в труде Г. И. Ермушкина «Ареальные исследования по восточным финно-угорским языкам (эрзя-мордовский язык)», где отдельно дается описание изоглоссных явлений в корневых и суффиксальных морфемах¹⁰.

Впервые на чередование основ в эрзянском языке обратил внимание Д. В. Бубрих. В процессе рассмотрения парадигмы основного склонения он приходит к выводу о разных морфонологических видах одного и того же слова¹¹. 

Объемное исследование морфонологии форм имени существительного в нг-овых говорах эрзянского языка представлено в диссертации А. М. Харитоновой, где подверглись анализу морфонологические процессы, происходящие в словоизменительных парадигмах имен существительных в пяти диалектных кустах, сохранивших финно-угорский согласный нг, объединенных общими фонематическими и морфологическими особенностями. В частности, среди морфонологических явлений выделяются: «чередование звуков основы, усечение словоизменительной основы, наложение сочетающихся морфем, интерфиксация, наращение словоизменительной основы, морфонологические процессы в аффиксальных морфах, мотивированные сочетания согласных. Все эти явления приводят к взаимоприспособлению соединяющихся морфем»¹².

Вопросы морфонологии именного словоизменения в диалектах мокшанского языка вообще и в говорах рузаевского ареала в частности до сих пор оставались вне поля зрения ученых, однако в ряде работ по мокшанскому языку в связи с исследованием отдельных проблем фонетики и морфологии нашли отражение и собственно морфонологические модификации в словоформах. Так, морфонология именного суффиксального словообразования в мокшанском языке рассматривается в отдельной главе диссертационного исследования Л. И. Кокнаевой¹³. Автором представлены словообразующие суффиксы для каждой именной части речи и выявлены фонетические изменения, возникающие при их агглютинации. Морфонология мокшанского глагольного словообразования также находит отражение в работах С. И. Моськиной¹⁴, в которых дается морфонологическое описание производных глагольных структур в мокшанском и эрзянском языках и представлены звуковые изменения на морфемном шве. Развитие прафинно-угорской основы в мокшанских диалектах под влиянием разного рода фонетических процессов, приведших к образованию консонантных комплексов на стыке корневой и суффиксальной морфемы, рассматривается в исследованиях Г. С. Ивановой [4], М. В. Мосина, Н. М. Мосиной [5], взгляды авторов совпадают относительно того, что стечения согласных на морфемном стыке – явление инновационное, напрямую связанное с выпадением исторического гласного производящей основы.

В современном финно-угроведении в связи с большим количеством накопленного диалектного материала по финно-угорским языкам и развитием компьютерных технологий исследование диалектов перешло на новый уровень, где, наряду с традиционными [6–9], большое внимание уделяется изоглоссным и диалектометрическим методам [10–12], позволяющим привести многоуровневые диалектные классификации любого языка с возможностью цифровизации данных [13; 14]. Современный подход к исследованию мокшанских диалектов представлен в монографической работе московских диалектологов¹⁵, в которой на материале темниковских говоров охватывается широкий спектр грамматических явлений ‒ от морфонологии именного и глагольного формообразования до вариативного маркирования прямого дополнения и синтаксических особенностей полипредикативных конструкций. Анализ глушковско-алексовских говоров мокшанского языка показал, что они обладают уникальным словоизменительным потенциалом, позволяющим отделить их от других говоров и детерминировать как отдельную группу в системе мокшанских диалектов [15]. Авторы, исследующие архаичные и инновационные явления в падежных парадигмах эрзянских диалектов, приходят к выводу: в парадигмах определенного склонения единственного числа существуют разные наборы падежей и отсутствует единая структура словоформ. Одни парадигмы архаичны, последовательны и логичны, в составе других развились новообразования, появились омонимичные падежные суффиксы и послеложные конструкции [16].

Материалы и методы

В исследовании авторами использовался диалектный материал, собранный во время диалектологических экспедиций и специальных выездов в с. Сузгарье, Палаевка, Левжа, Куликовка Рузаевского района Республики Мордовия в период с 2018 по 2024 г., а также богатый диалектный материал словарного кабинета (МСК) кафедры мордовских языков, собиравшийся в течение нескольких десятилетий во время диалектологических практик. В процессе работы с информантами для сбора диалектных данных был применен вопросник В. Д. Объедкина (1960 г.)¹⁶, а также инструкция по собиранию диалектологического материала Д. В. Бубриха (1935 г.)¹⁷.

Анализ диалектного материала проводился с применением синхронно-описательного, сравнительно-исторического и структурного методов исследования. В качестве информантов были привлечены М. Н. Миронова, 1974 г. р.; Н. Н. Амбаева, 1976 г. р.; А. М. Дивеева, 1965 г. р.; Л. П. Канаева, 1966 г. р.; Г. П. Макаров, 1959 г. р.

Результаты исследования и их обсуждение

В основном склонении мокшанских говоров сузгарьевского типа, как и в мокшанском литературном языке, 13 падежей. Оно отличается от указательного и притяжательного склонений (в которых 3 и 10 падежей соответственно) отсутствием формантов определенности и посессивности, в связи с этим падежные аффиксы присоединяются непосредственно к основе слова. В мокшанском языке, особенно в отдельных его диалектах, падежные форманты в парадигме основного склонения употребляются в нескольких вариантах.

Агглютинация того или иного алломорфа зависит от качества конечного гласного или согласного корневой морфемы исходного слова, а далее на морфемном шве, в результате позиционной мены, под воздействием разного рода ассимилятивных процессов между соседствующими фонетическими единицами в большинстве случаев наблюдается трансформация первичной основы существительного. Следует отметить, что основы слов в мокшанском языке не однотипны. В академической «Грамматике мордовских языков» (1980 г.) все существительные в системе основного склонения подразделяются на два типа: «с основой на конечный гласный (гласная основа) и с основой на конечный согласный (согласная основа)»¹⁸.

В свою очередь, гласные основы существительного в сузгарьевском типе говоров можно разделить на аовые и неаовые и, в отличие от большинства говоров мокшанского языка, где имеются две аовые основы, на: 1) основы, оканчивающиеся на гласную заднего ряда нижнего подъема а; 2) основы, оканчивающиеся на гласную переднего ряда нижнего подъема ä (в сузгарьевских говорах имеет место только первая). Неаовых основ в рассматриваемом типе говоров больше, чем в остальных говорах данного ареала, и они могут оканчиваться на гласные е, u, i, ě [ǝ], ǎ [ǝ].

В парадигме основного склонения перед падежными формантами гласные основы имени существительного ведут себя неодинаково.

Гласный а – самый устойчивый к изменениям общемордовский гласный. Основы на а одинаково хорошо сохранились в обоих мордовских языках, среди которых есть слова как исконного происхождения, так и давние заимствования, например: jalga ‘друг’ < об. мд.¹⁹ *jalga; unža ‘жук, букашка’ < об. мд. *unža; vаrmа ‘ветер’ < об. мд. *vаrmа; lоpа ‘лист’ < об. мд. *lоpа; surnа ‘морда’ < об. мд. *surnа; аvа ‘женщина’ < об. мд. *аvа.

В рассматриваемых говорах аовая основа прослеживается во всех падежных формах основного склонения: ном. jalga, ген. jalga-n’, дат. jalga-n’d’i, абл. jalga-dǎ, инес. jalga-sǎ, эл. jalga-stǎ, илл. jalga-s, лат. jalga-v, прол. jalga-va, транс. jalga-ks, комп. jalga-škа, абес. jalga-ftǝmǎ, кауз. jalga-ηksǎ.

После аовой основы (а также звонкого согласного исходной основы, за исключением взрывных d, d’, b, g), в аблативе основного склонения на морфемном шве исторический глухой согласный аффиксальной морфемы в межвокальном положении озвончился – *t > d, в связи с этим  под действием закона сингармонизма к аовой основе из четырех алломорфов (-dǎ, -d’ě, -tǎ, -t’ě < *ta) присоединяется вариант со звонким согласным и редуцированным гласным заднего ряда – -dǎ: surnа-dǎ ‘от морды’, аkа-dǎ ‘от сестры’, аvа-dǎ ‘от женщины’, varma-dǎ ‘от ветра’.

В пролативе к аовой основе из пяти алломорфов (-va, -ga, -ka, -gе, -kе), как и в других диалектах, присоединяется вариант со щелевым согласным и гласным заднего ряда -va: paks’а-va ‘по полю’, pr’а-va ‘по голове’, oža-va ‘по рукаву’, kǝrga-va ‘по шее’.

Основы на редуцированные гласные ě, ǎ (в соседнем левжинском говоре им соответствуют гласные ä, ǎ) подразделяются на две группы:

1) редуцированному гласному конца основы предшествует одиночный согласный (за исключением взрывного k), сочетание двух сонорных или сочетание согласных со щелевым: (сзг.²⁰ pil’ě ‘ухо’, лвж.²¹ pil’ä; сзг. vel’ě ‘село, деревня’, лвж. vel’ä; сзг. t’išě ‘трава, сено’, лвж. t’išä; сзг. s’el’mě ‘глаз’, лвж. s’el’mä; сзг. t’el’mě ‘веник’, лвж. t’äl’mä; сзг. kajmě ‘лопата’, лвж. kajmä; сзг., лвж. vašǎ ‘жеребенок’; сзг., лвж. s’ulmǎ ‘узел’; сзг. s’oks’ě ‘осень’, лвж. s’oks’ä);

2) редуцированному гласному конца основы предшествует сочетание согласных, второй из которых ‒ смычный взрывной (сзг. pil’gě ‘нога’, лвж. pil’gä; сзг. čivgě ‘калина’, лвж. čivg’ä; сзг., лвж. pandǎ ‘гора’; сзг. pan’d’ě ‘грядка’, лвж. pan’d’ä; сзг., лвж. šaLkǎ ‘нос’).

В первой группе первичная основа на редуцированную гласную сохраняется во всей парадигме: ном. s’ulmǎ, ген. s’ulmǝ-n’, дат. s’ulmǝ-n’d’i, абл. s’ulmǝ-dǎ, инес. s’ulmǝ-sǎ, эл. s’ulmǝ-stǎ, илл. s’ulmǝ-s, лат. s’ulmǝ-v, прол. s’ulmǝ-va, транс. s’ulmǝ-ks, комп. s’ulmǝ-škа, абес. s’ulmǝ-ftǝmǎ, кауз. s’ulmǝ-ηksǎ.

Во второй группе слов редуцированная гласная проявляется следующим образом: в формах номинатива, генитива, датива, пролатива, транслатива, компаратива, каузатива перед сонорными согласными n’, n, η, звонким шумным v, глухим щелевым š – сохраняется: а) čivgě, ген. čivgǝ-n’, дат. čivgǝ-n’d’i, прол. čivgǝ-va, транс. čivgǝ-ks, комп. čivgǝ-ška, кауз. čivgǝ-ηksǎ; в остальных формах перед взрывным согласным аффикса t, а также щелевыми s, s’, f – выпадает, образуя усеченную основу: б) абл. čivk-tǎ, инес. čivk-sǎ, эл. čivk-stǎ, илл. čivk-s, абес. čivk-ftǝmǎ (информанты: Амбаева, Миронова, Дивеева, Макаров).

В результате выпадения редуцированного гласного усеченная основа наблюдается и в номинативе множественного числа перед взрывными переднеязычными t, t’, которые впоследствии подвергли регрессивному оглушению конечный взрывной согласный усеченной основы: čivgě – čivk-t; pil’gě – pil’k-t, pandǎ – pant-t, pan’d’ě – pan’t’-t’.

В говоре имеется большая группа слов, основа которых оканчивается на гласную полного образования е, которой в левжинском типе говоров рузаевского ареала соответствует гласная ä (сзг. al’e ‘мужчина; отец’, лвж. al’ä; сзг. val’me ‘окно’, лвж. val’mä; сзг. š’š’et’e ‘дед по матери’, лвж. š’š’ät’ä и т. д.).

В синхронном плане конечная гласная исходной основы в одних фонетических позициях сохраняет свое качество, в других наблюдается чередование е // а (в левжинском типе говоров – ä // а).

Гласная е сохраняется перед палатализованным согласным аффиксальной морфемы в формах генитива и датива, в остальных падежных формах (аблативе, инессиве, элативе, иллативе, лативе, пролативе, транлативе, компаративе, абессиве, каузативе, в номинативе множественного числа) при позиционной мене в результате регрессивной контактной аккомодации перед твердым парным согласным чередуется с гласным заднего ряда а, как и в левжинских говорах, где аккомодация касается гласной переднего ряда нижнего подъема ä, сравним: а) ген. сзг. val’me-n’, лвж. val’mä-n’; сзг. š’š’et’e-n’, лвж. š’š’ät’ä-n’; дат. сзг. val’me-n’d’i, лвж. val’mä-n’d’i; сзг. š’š’et’e-n’d’i, лвж. š’š’ät’ä-n’d’i, но б) абл. сзг., лвж. val’mа-dǎ; сзг. š’š’et’а-dǎ, лвж. š’š’ät’а-dǎ; инес. сзг., лвж. val’mа-sǎ; сзг. š’š’et’а-sǎ, лвж. š’š’ät’а-sǎ; эл. сзг., лвж. val’mа-stǎ; сзг.  š’š’et’а-stǎ, лвж. š’š’ät’а-stǎ; илл. сзг., лвж. val’mа-s; сзг. š’š’et’а-s, лвж. š’š’ät’а-s; лат. сзг., лвж. val’mа-v; прол. сзг., лвж. val’mа-va; сзг. š’š’et’а-va, лвж. š’š’ät’а-va; транс. сзг., лвж. val’mа-ks; сзг. š’š’et’а-ks, лвж. š’š’ät’а-ks; комп. сзг., лвж. val’mа-škа; сзг. š’š’et’а-škа, лвж. š’š’ät’а-škа; абес. сзг., лвж. val’mа-ftǝmǎ; сзг. š’š’et’а-ftǝmǎ, лвж. š’š’ät’а-ftǝmǎ; кауз. сзг., лвж. val’mа-ηksǎ; сзг. š’š’et’а-ηksǎ, лвж. š’š’ät’а-ηksǎ; ном. сзг., лвж. val’mа-t; сзг. š’š’et’а-t, лвж. š’š’ät’а-t (информанты: Амбаева, Миронова, Дивеева, Канаева, Макаров).

Относительно древности гласной е авторы придерживаются мнения, что в говорах сузгарьевского типа она вторична и появилась в результате сужения общемокшанской ä в слабой позиции, а позиция конца слова и положение между палатальными и палатализованными согласными таковыми и являются. Это косвенно подтверждается диалектными соответствиями в работе Х. Паасонена, где часть материала была собрана на территории икающего диалекта мокшанского языка, граничащего с сузгарьевскими говорами, где вместо е повсеместно выступает ä в таких лексических единицах, как al’gä ‘старший брат’, al’ä ‘мужчина, мужик’, at’ä ‘дед’ , t’äd’ä ‘мама’²² и др., тогда как в настоящее время в ареале распространения икающего диалекта во всех соответствующих позициях вместо ä употребляется е: al’gе, al’е, at’е, t’ed’e / t’er’e [1]. В то же время общемордовское происхождение гласной ä в говорах левжинского типа также вызывает сомнение, так как в эрзянском языке мокшанской ä соответствует гласная заднего ряда а, архаичность которой подтверждаетcя чередованием ä // а на морфемном шве в сильной позиции.  Например: сзг. kul’ě, лвж. kul’ä, э.²³ kul’a «известие» // сзг., лвж., э. kul’a-t ‘известия’; сзг. kon’ě, лвж. kon’ä, э. kon’a ‘лоб’ // сзг., лвж., э. kon’a-t ‘лбы’; сзг. pac’ě, лвж. pac’ä, э. pac’a ‘крыло’ // сзг., лвж., э. pac’a-t ‘крылья’.

Нашу точку зрения подтверждает также наличие существительных, пришедших из других языков, в конце которых, по закономерностям мокшанского языка, вместо оригинального а развился гласный ä – в левжинском типе говоров, е – в сузгарьевском типе говоров. Однако перед твердым согласным аффикса а проявляется в обоих типах говоров, а в эрзянском языке а сохраняет свое качество во всех формах, например: сзг. kapl’ě, лвж. kapl’ä, э. kapl’a ‘капля’// сзг., лвж., э. kapl’а-t ‘капли’;  сзг. van’ě, лвж. van’ä, э. van’a ‘Ваня’ // сзг., лвж., э. van’a-t ‘Вани’; сзг. koz’ě, лвж. koz’ä, э. koz’a ‘богач’// сзг., лвж., э. koz’a-t ‘богачи’; ср.: тат.²⁴ хужа, башк.²⁵ хожа ‘хозяин, владелец’, чув.²⁶ хоса (< перс.²⁷ коджа), а также в мр.²⁸ оза, хоза.

Основы на гласные u, i в рассматриваемых говорах являются усеченными, они взяли свое начало от общемордовских дифтонгических сочетаний. Существительные с основой, оканчивающейся на u, составляют небольшую группу слов, конечный u в них восходит к сочетанию *uv: karu (< *karuv) ‘муха’, kelu (< *keluv) ‘береза’, todu (< *toduv) ‘подушка’, kulu (< *kuluv) ‘зола’, kuc’u (< *kuc’u) ‘ложка’, šudǝžu (< *šudǝžuv) ‘репей’, šukštǝru (< *šukštǝruv) ‘смородина’; бóльшая по численности группа существительных с основой на гласный переднего ряда i восходит к сочетаниям *ij (*îj); ср.: s’el’i (< *s’el’ij) ‘осина’, mac’i (< *mac’ij) ‘гусь’, ješî < *ješîj ‘колодец’, il’i (< *il’ij) ‘прут’, s’ed’i (< *s’ed’ij) ‘сердце’, in’ǝz’i (< *in’ǝz’ij) ‘малина’, suvǝz’i (< *suvǝz’ij) ‘глухарь’ и др., к ним присоединяются субстантивированные прилагательные и причастия настоящего времени типа s’er’i (< *s’er’ij) ‘высокий’, keli (< *kelij) ‘широкий’, *vanî (< *vanîj) ‘смотрящий’, mol’i (< *mol’ij) ‘идущий’ и др., которые исторически являются производными.

В парадигме основного склонения в рассматриваемом типе говоров полная дифтонгическая основа восстанавливается в форме генитива, датива, каузатива, транслатива перед интерфиксальным гласным, который способствует еще и ее удлинению, например: ном. kelu – ген. keluv-ǝ-n’, дат. keluv-ǝ-n’d’i, кауз. keluv-ǝ-ηksǎ, транс. keluv-ǝ-ks; ном. suvǝz’i – ген. suvǝz’ij-ǝ-n’, дат. suvǝz’ij-ǝ-n’d’i, кауз. suvǝz’ij-ǝ-ηksǎ, транс. suvǝz’ij-ǝ-ks (информанты: Амбаева, Миронова).

Отметим, что аналогичное явление наблюдается и в других склонениях. Например, в притяжательном склонении историческая основа с дифтонгическим сочетанием восстанавливается перед интерфиксальным гласным, возникшим на морфемном шве между основой и аффиксом посессивности в рядах монь, сонь, минь, тинь и в форме множественного числа ряда тонь. Кроме номинатива, дифтонгическое сочетание имеет место в тех же падежных формах, что и в основном склонении, в то время как в ряде синь выступает усеченная основа, например: keluv-ǝ-z’ě ‘моя береза’, keluv-ǝ-n’ě ‘мои березы’, keluf-n’ě ‘твоя береза’, keluv-ǝ-с ‘его береза’, keluv-ǝ-nʒǎ ‘его березы’, keluv-ǝ-n’kě ‘наши березы’, keluv-ǝ-z’ǝn’, keluv-ǝ-z’t’i и др., но kelu-c’ě ‘твоя береза’, kelu-snǎ ‘их березы’ (МСК).

В форме множественного числа основного склонения общемордовские дифтонгические сочетания конца основы *uv, *ij(îj) в рассматриваемых говорах сохраняются, однако согласные v, j, находясь перед глухими согласными t, t’ аффикса, как и все звонкие согласные, претерпевают регрессивное оглушение – v → f, j → J, например: kelu < *keluv → → keluf-t ‘береза – березы’, suvǝz’i < *suvǝz’ij → suvǝz’iJ-t’ ‘глухарь – глухари’. В указательном склонении процесс пошел дальше: полная основа выступает во всей парадигме множественного числа перед «скрытым» формантом t в суффиксе указательной множественности, который выпал, однако перед выпадением оглушил согласный из дифтонгического сочетания – *ij (îj) > iJ (îJ); *uv > uf: todu ‘подушкa’ – toduf-n’ě < *toduf-t’n’ě, toduf-n’ǝn’ < *toduf-t’n’ǝn’, toduf-n’ǝn’d’i < *toduf-t’n’ǝn’d’i; s’ed’i ‘сердце’ – s’ed’iJ-n’ě < *s’ed’iJ-t’-n’ě, s’ed’iJ-n’ǝn’ < *s’ed’iJ-t’-n’ǝn’, s’ed’iJ-’n’ǝ-n’d’i < *s’ed’iJ-t’-n’ǝ-n’d’i (МСК).

Согласные основы в сузгарьевском типе говоров в парадигме основного склонения также претерпели изменения. В рассматриваемых говорах много существительных с односложной основой: lov ‘снег’, pej ‘зуб’, kov ‘луна, месяц’, vir’ ‘лес’, kel’ ‘язык’, val ‘слово’, s’er’ ‘рост’, sur ‘палец’, kež ‘злость’. Относительно происхождения подобных основ в финно-угорском языкознании единого мнения до сих пор нет. Одни исследователи считают, что прафинно-угорские основы были двусложными и оканчивались на гласный, а односложные появились в результате синкопирования исторического гласного основы в период отдельного развития финно-угорских языков²⁹. Однако если учесть, что односложные слова имеются во всех финно-угорских языках, а в мордовских – это большая группа слов, то можно предположить, что слова с односложной основой могли присутствовать и в прафинно-угорском языке. Нам более близка вторая точка зрения, которую высказывал и профессор Д. В. Цыганкин³⁰.

В рассматриваемых говорах в отдельных падежных формах основного склонения в результате интерфиксации наблюдается удлинение односложной основы. Это происходит в формах генитива – valǝ-n’, pejǝ-n’, kovǝ-n’, s’er’ǝ-n’; датива – valǝ-n’d’i, pejǝ-n’d’i, kovǝ-n’d’i, s’er’ǝ-n’d’i; каузатива – valǝ-ηksǎ, pejǝ-ηksǎ, kovǝ-ηksǎ, s’er’ǝ-ηksǎ; у небольшой группы слов в форме инессива, например: kas’s’ al’anc s’er’ǝ-sǎ ‘вырос с отца’, er’ams vir’ǝ-sǎ ‘жить в лесу’; элатива – l’is’s’ vir’ǝ-stǎ ‘вышел из леса’; иллатива – s’er’ǝ-s al’a-škanʒǎ ‘ростом со своего отца’, pačkǝd’ǝms vir’ǝ-s ‘дойти до леса’; компаратива – al’anc s’er’ǝ-ška ‘он ростом как отец’, oc’u vir’ǝ-ška ‘с большой лес (размерами)’. Основа удлиняется за счет вставочного гласного перед сонорным согласным, реже – перед щелевым.

В сузгарьевских говорах, как и в мокшанском литературном языке, в исходе односложных слов (в отличие от двусложных) звонкий согласный свою артикуляцию сохраняет: kuz ‘ель’, vaz’ ‘шапка’, kež ‘злость, злоба’, pej ‘зуб’, snav ‘горошина, горох’, kud ‘дом’, s’ed’ ‘мост’, val ‘слово’, jam ‘каша’, jan ‘тропа’, ur ‘белка’, par’ ‘кадушка, бочка’, pel’ ‘кол’; в то время как в двусложных словах звонкие шумные согласные z, z’, ž оглушаются: saras ‘курица’, kelas’ ‘лиса’, imǝš ‘ягода, фрукт, овощ’ (информанты: Амбаева, Миронова, Канаева).

Односложные основы, оканчивающиеся на звонкий согласный, проявляются по-разному. Так, если в конце основы выступает взрывной d, d’ или b, то в форме аблатива, где имеются варианты только с твердыми согласными и заднерядным редуцированным гласным (-dǎ/-tǎ), основа присоединяет к себе алломорф не со звонким согласным (-dǎ), как все остальные односложные основы, а с глухим – -tǎ, как если бы основа оканчивалась на глухой согласный. Согласные t, t’ ассимилируют предыдущий звонкий согласный основы по признаку глухости. Данное явление затрагивает как исконные слова, так и заимствования: sud ‘кора, суд’ – sut-tǎ, ked’ ‘рука, кожа’ – ket’-tǎ, strub ‘сруб’ – strup-tǎ, а также koš ‘шалаш’ – koš-tǎ, flak ‘флаг’ – flak-tǎ, но šov ‘пена’ – šov-dǎ; ur ‘белка’ –  ur-dǎ; vaz’ ‘шапка’ – vaz’-dǎ и др. (МСК).

Регрессивная ассимиляция по глухости со стороны аффиксального согласного наблюдается и в форме абессива, который имеет только один вариант ‒ -ftǝmǎ, который (в нарушение закона сингармонизма) присоединяется как к велярным, так и палатальным основам, в отличие от соседних икающих говоров, где закон сингармонизма при агглютинации вариантов падежного аффикса сохраняется: к велярной основе присоединяется алломорф с гласными заднего ряда и с велярными согласным, к палатальной основе – алломорф с гласными переднего ряда и с палатальными и палатализованными согласными: ик. sut-ftǝmǎ, strup-ftǝmǎ, но kit’-ft’ǝmě, s’it’-ft’ǝmě; ср.: сзг. sut-ftǝmǎ, strup-ftǝmǎ, kit’-ftǝmǎ, s’еt’-ftǝmǎ (МСК).

Во всех внутриместных падежах (инессиве, элативе, иллативе) на морфемном шве происходит сращение корневой и суффиксальной морфем в результате аффрикатизации конечного взрывного согласного корня (d, d’) и начального щелевого согласного суффиксальной морфемы (s, s’), например: в инессиве – ku[d + s]ǎ → ku[c]ǎ, элативе – ku[d + s]tǎ → ku[c]tǎ, иллативе – ku[d + s] → ku[c]; в инессиве – ve[d’ + s]ǎ → ve[c]ǎ, элативе – ve[d’ + -s]tǎ → ve[c]tǎ, иллативе – ve[d’ + s] → ve[c] (информанты: Амбаева, Миронова, Канаева). Такое же сращение имеет место и в форме компаратива при агглютинации аффиксальной морфемы с начальным шипящим -škǎ, где на морфемном шве соседство смычного d, d’ (корневой морфемы) и шипящего š (аффиксальной морфемы) дает велярную аффрикату č: ku[d + š]kǎ → ku[č]kǎ, ve[d’ + š]kǎ → ve[č]kǎ.

В словах, оканчивающихся на звонкий взрывной согласный d, d’ или b перед морфемой транслатива -ks основа удлиняется, например: t’ijǝms kudǝ-ks ‘превратить в дом’, moli vid’ǝ-ks ‘поносит кого-либо’.

В заимствованиях из русского языка глухой согласный конца слова языка-оригинала, как в односложных, так и двусложных словах, наоборот, произносится звонко, например: brad ‘брат’, sǝvad ‘сват’, kravad’ ‘кровать’, kr’oz ‘крест’, klaz ‘класс’ и др. (информанты: Амбаева, Миронова, Макаров).

При склонении конечные звонкие щелевые согласные основы сохраняются во всей парадигме основного склонения; основы на взрывные d, d’, b ведут себя так же, как и исконные слова, оканчивающиеся на эти же согласные.

Парадигма множественного числа основного склонения в мокшанском языке состоит всего из одного падежа – номинатива с показателем -t/-t’, который в словах с гласными заднего ряда и велярными согласными выступает в твердом варианте -t, а в словах с гласными переднего ряда и палатализованными согласными – в варианте -t’. В двенадцати косвенных падежах единственное и множественное число представлено одной формой и различается контекстуально.

Отличительной особенностью мокшанского языка является то, что в форме множественного числа основного склонения перед глухим согласными t, t’ аффикса все звонкие согласные конца основы под действием регрессивной контактной ассимиляции оглушаются. В рассматриваемых говорах отклонений от данной закономерности не наблюдается – основа существительного перед аффиксом множественного числа глухая: b → p, v →f, d → t, d’ → t’, ž → š, z → s, z’ → s’, l → L, l’ → L’, r → R, r’ → R, j → J; m → p, n → t, n’ → t’, например: snav – snaf-t ‘горошина, горох – горошины’, klub – klup-t ‘клуб – клубы’, kud – kut-t ‘дом – дома’, s’ed’ – s’et’-t’ ‘мост – мосты’, kež – keš-t ‘злость, злоба’, kuz – kus-t ‘ель – ели’, vaz’ – vas’-t’ ‘шапка – шапки’ и др. (МСК).

Именно в данной форме на морфемном шве в период самостоятельного развития мокшанского языка появились глухие пары у сонорных согласных l, l’, r, r’, j, пополнившие фонологическую систему языка на пять фонем ‒ L, L’, R, R, J: val – vaL-t ‘слово – слова’, mel’ – meL’-t’ ‘желание – желания’, pej – peJ-t’ ‘зуб – зубы’, ur – uR-t ‘белка – белки’, par’ – paR’-t’ ‘кадушка, бочка – кадушки, бочки’, которые, употребляясь лишь в позиции середины слова, выполняют смыслоразличительную функцию: val-ně – vaL-ně ‘мои слова – эти слова; твои слова’, mel’-t’ – meL’-t’ ‘этого желания – желания’, pej-n’ǝn’ – peJ-n’ǝn’ ‘моих зубов – этих зубов; твоих зубов’. Оглушение наблюдается даже в основах, оканчивающихся на сонорные m, n, n’, которые, не имея глухих пар, заменяются артикуляционно близкими глухими согласными: m ~ p, n ~ t, n’ ~ t’, например: š’š’am – š’š’ap-t ‘одежда’, jan – jat-t ‘тропа – тропы’, ulman’ – ulmat’-t’ ‘золовка (сестра мужа) – золовки’ (информанты: Амбаева, Миронова).

Заключение

Анализ имеющегося диалектного материала позволил нам выявить морфонологические особенности мокшанских говоров сузгарьевского типа. Обращение к этим говорам не было случайным, так как на территории Рузаевского района в непосредственной близости проживают носители мокшанских говоров всех трех типов – äкающие, экающие и икающие.

Сузгарьевский тип занимает промежуточное положение между более архаичными äкающими и менее архаичными икающими говорами, поскольку они в своем развитии сохранили некоторые элементы историчности, например йoтацию в начале слова или дифтонгические сочетания перед сонорным, в то же время приобрели новые, к которым относится нарушение закона сингармонизма при агглютинации падежных аффиксов в формах аблатива, пролатива, абессива. Рассматриваемый тип говоров, по сравнению с соседним левжинским, более инновационен и в плане вторичности некоторых фонем, что нашло отражение в лексических и грамматических морфемах. В области гласных основ встречается одна аовая (в левжинском типе говоров их две) и четыре неаовые основы. В парадигме основного склонения изменения в первую очередь коснулись неаовых основ (исходная основа оканчивается на гласные e, i, u, ě, ǎ).

Аовая основа (оканчивается на гласную а) представлена одним вариантом – она сохранилась во всех формах: jalga – jalga-n’, jalga-dǎ, jalga-t.

Основы на редуцированные гласные сзг. ě, ǎ // лвж. ä, ǎ ведут себя неодинаково. Так, после одиночного согласного, сочетания сонорных или любого согласного со щелевым встречаются два варианта основ: pil’ě-/pil’ǝ-; s’ulmǎ-/s’ulmǝ- (гласная основа во всех падежных формах сохраняется). Если редуцированный гласный оказывается после сочетания любого согласного со взрывным (кроме d, d’, t, t’), то перед нами предстают три варианта основ: čivgě-/čivgǝ-/čivk-; šaLkǎ-/šaLkǝ-/šaLk-. В форме номинатива, генитива, каузатива перед сонорным аффикса гласный сохраняется; в форме аблатива, инессива, элатива, иллатива, абессива и в форме номинатива множественного числа перед взрывными t, t’, и щелевыми s, f он выпадает, образуя усеченную основу на согласный, который сам впоследствии подвергается регрессивному оглушению): čivgě – čivgǝ-n’ – čivgǝ-n’di – čivgǝ-ηksǎ; čivk-tǎ – čivk-sǎ – čivk-stǎ – čivk-ftǝmǎ – čivk-t. Самое большое количество вариантов (четыре) у основ на редуцированный гласный, которому предшествует сочетание согласных со взрывным d, d’, t, t’: pandǎ-/pandǝ-/pant-/pan-. Четвертый, усеченный, вариант pan- появляется после выпадения редуцированного гласного основы и последующей аффрикатизации [d, d’, t, t’] + [s] → [c] на морфемном стыке в формах инессива, элатива и иллатива, что в итоге приводит к ее переразложению: pandǎ – pandǝ + -sǎ → pan[d + -s]ǎ →  pan + [c]ǎ.

Основа на гласную сзг. е < ä // лвж. ä, где е ‒ вторичная гласная, восходящая к об. мк.³¹ *ä < об. мд. *а, имеет два варианта: val’me-/val’mа-. Гласная исходной основы е сохраняется перед мягким согласным аффикса в форме генитива и датива, а в аблативе, инессиве, элативе, иллативе, лативе, пролативе, транлативе, компаративе, абессиве, каузативе, в номинативе множественного числа, под действием регрессивной контактной аккомодации со стороны последующего твердого согласного чередуется с а (сзг. е, лвж.  ä // а): val’me // val’mä – лвж. сзг. val’me-n’, лвж. val’mä-n’, но сзг., лвж. val’mа-dǎ, val’mа-t; ср.: э. val’mа ‒ val’mа-t. Cоответствие сзг. е, лвж. ä // а в эрзянском языке гласного заднего ряда а подтверждает архаичность а.

Основы на гласные u, i (î) имеют по три варианта: kelu-/keluvǝ-/keluf-; s’el’i-/s’el’ijǝ-/ s’el’iJ-; ješî-/ješîjǝ-/ješîJ-. В исходной форме они являются усеченными и восходят к общемордовским дифтонгическим сочетаниям *uv, *ij (*îj): karu < *karuv, s’el’i < < *s’el’ij, ešî < < *ešîj, которые восстанавливаются в форме генитива, датива, каузатива, транслатива перед интерфиксальным гласным, способствующим удлинению исторической основы в положении между консонантами разных морфем: kelu – keluvǝ-n’; suvǝz’i – suvǝz’ijǝ-n’d’i. В форме множественного числа согласные v, j сохранились, однако подверглись, как и все звонкие согласные, регрессивной ассимиляции по глухости – v → f, j → J: kelu → keluf-t, suvǝz’i → suvǝz’iJ-t’.

Согласные основы, в зависимости от качества исходного консонанта и конкретной фонетической позиции, имеют следующие варианты: 1) val-/valǝ-/vaL-; 2) kud/kudǝ-/kut-/ku-; 3) saras-/sarazǝ-/saraz-; 4) loman’-/loman’ǝ-/lomat’-; 5) san-/sanǝ-/sat-; 6) acam-/ acamǝ-/acap-. Все согласные основы в генитиве, дативе, каузативе перед аффиксальным сонорным в результате интерфиксализации удлиняются: valǝ-n’, pejǝ-n’d’i, kovǝ-ηksǎ. В основах на сонорные r, r’ удлинение наблюдается также в инессиве, элативе, иллативе, компаративе перед щелевыми s, š: vir’ǝ-sǎ, vir’ǝ-stǎ, vir’ǝ-s, vir’ǝ-ška. Односложные основы на звонкий согласный (kuz, vaz’, kež, pej и др.) сохраняют качество конечного согласного во всех падежных формах (за исключением основ на d, d’ и b), включая номинатив единственного числа. Конечные d, d’, b, g претерпевают регрессивное оглушение в форме аблатива и абессива: sud – sut-tǎ, sut-ftǝmǎ; strub ‘сруб’ – strup-tǎ, strup-ftǝmǎ. Во внутриместных падежах и в форме компаратива на морфемном шве в результате аффрикатизации наблюдается сращение корневого d, d’ с аффиксальным щелевым (с, с’; š) и переразложение основы: ku[d + s]ǎ → ku[c]ǎ, ku[d + š]kǎ = ku[č]kǎ. В исходе двусложных слов звонкие шумные z, z’, ž оглушаются: imǝš, но imǝžǝ-n’; kelas’, но kelaz’ǝ-n’. В форме множественного числа перед аффиксальными t, t’ все звонкие согласные конца основы оглушаются: b → p, v → f, d → t, d’ → t’, ž → š, z → s, z’ → s’, l → L, l’ → L’, r  → R, r’ → R, j → J; непарные сонорные заменяются ближайшими глухими согласными: m → p, n → t, n’ → t’: š’š’am – š’š’ap-t, jan – jat-t.

Таким образом, в статье выявлены и описаны морфонологические особенности в парадигме основного склонения в сузгарьевском типе мокшанских говоров рузаевского ареала. Диалектный материал констатирует варьирование исходной основы существительного в разных падежных формах в зависимости от качества ауслаутной фонемы, а также ее фонетического окружения. Теоретический и практический материал позволит обогатить имеющиеся знания по диалектам мокшанского языка, дальнейшее исследование которых с применением современных методов позволит создать кластерную классификацию мокшанского языка. 

 

¹ Ahlqvist A. Versuh einer Mokscha-Mordvinischen Grammatik. St. Petersburg : Commissionäre der Kai-serlichen Akademie der Wissenschaften, 1861. 214 s.; Paasonen H. Mordwinische Lautlehre. Akademishe Abhandlung. Helsingfors, 1893; Paasonen H. Mordwinische Lautlehre. MSFOu XXII. Helsingfors : Société Finno-Ougrienne, 1903. 123 p.; Paasonen H. Mordwinische Volksdichtung. Helsinki : Suomalais-ugrilainen Seura, 1938–1981; Ravila P. Ein Beiträg zur Geschichte der Vokalharmonie im Mordwinischen // Nyelvtudományi közlemények: L. Budapest : Magyar Tudományos Akadémia Nyelvtudományi Intézetének, 1936. Köt. 50. P. 381–385; Steinitz W. Geschichte des finnisch-ugrischen Vokalismus. Series B, Linguistica 2. Stockholm : Acta Instituti Hungarici Universitatis Homiensis, 1944. 144 р.; Itkonen E. Zur Frage nach der Entwicklung des Vokalismus der ersten Silbe in den finnisch-ugrischen Sprachen, insbesondere im Mordwinischen // Finnisch-ugrische Forschungen. Helsinki, 1946. Bd. ХХIХ, heft 1–3. P. 222–337.

²  Бубрих Д. В. Инструкция и программа по собиранию материала для диалектологического атласа мордовских (эрзя и мокша) языков. Саранск : Мордгиз, 1935. 46 с.; Бубрих Д. В. Историческая грамматика эрзянского языка. Саранск : Мордов. кн. изд-во, 1953. 270 с.; Мордовский этнографический сборник / сост. А. А. Шахматов. СПб. : Типография Императорской Академии наук, 1910. 848 с.;  Серебренников Б. А. Историческая морфология мордовских языков. М. : Наука, 1967. 262 с.; Феоктистов А. П. Мордовские языки и их диалекты // Вопросы этнической истории мордовского народа. М. : Изд-во Акад. Наук СССР, 1960. Т. LХIII. Вып. 1. С. 63–83.

³ Деваев С. З. Средне-вадский диалект мокша-мордовского языка // Очерки мордовских диалектов. Саранск : Мордов. кн. изд-во, 1963. Т. 2. С. 261–433; Бабушкина Р. В. Темяшевский диалект мокша-мордовского языка // Очерки мордовских диалектов. Саранск : Мордов. кн. изд-во, 1966. Т. 4. С. 16–226; Липатов С. И. Рыбкинско-мамолаевские говоры мокша-мордовского языка : автореф. дис. … канд. филол. наук. Тарту, 1972. 24 с.; Чудаева О. И. Старо-пшеневский говор мокша-мордовского языка // Очерки мордовских диалектов. Саранск : Мордов. кн. изд-во, 1963. Т. 3. С. 27–49.

⁴ Иванова Г. С. Система гласных в диалектах мокшанского языка в историческом освещении. Саранск : Изд-во Мордов. ун-та, 2006. 176 с.; Левина М. З. Мокшень диалектологиясь. Саранск : Изд-во Мордов. ун-та, 2014. 176 с.; Кукушкина Н. Ф. Фонетика мокшанских диалектов (в лингвогеографическом аспекте) : автореф. дис. … канд. филол. наук. Саранск, 2012. 21 с.; Жебраткина И. Я. Глушковско-алёксовские говоры в системе мокшанских диалектов : автореф. дис. ... канд. филол. наук.  Саранск, 2013. 19 с.; Иванова Н. В. Переходный диалект мокшанского языка (фонетика, словоизменение) : автореф. дис. ... канд. филол. наук.  Саранск, 2022. 25 с.

⁵ Feoktistov A. P. Dialects of Mordovian languages // H. Paasonens Mordwinisches Worterbuch. Helsinki : Suomalais-ugrilainen seura, 1990. Bd. 1. P. 78.

⁶ Реформатский А. А. Еще раз о статусе морфонологии, ее границах и задачах // Фонологические этюды. М. : Наука, 1975. С. 98.

⁷ Трубецкой Н. С. Некоторые соображения относительно морфонологии // Пражский лингвистический кружок. М. : Прогресс, 1967. С. 115.

⁸ Цыганкин Д. В. Морфонологические особенности диалектного словоизменения (основное склонение) // Вопросы морфонологии эрзянских и мокшанских диалектов (словоизменение и словообразование). Саранск, 1977. С. 60–75; Цыганкин Д. В. Мордовские языки глазами ученого-лингвиста. Саранск : Красный Октябрь, 2000. 316 с.      

⁹ Имайкина М. Д. Неень шкань эрзянь келесь. Фонетика. Саранск : Изд-во Мордов. ун-та, 2008. 326 с.

¹⁰ Ермушкин Г. И. Ареальные исследования по восточным финно-угорским языкам (эрзя-мордовский язык). М. : Наука, 1984. 140 с.

¹¹ Цит. по: Ермушкин Г. И. Ареальные исследования по восточным финно-угорским языкам (эрзя-мордовский язык). М. : Наука, 1984. 140 с.

¹² Харитонова А. М. Морфология форм имени существительного (нг-овые говоры эрзянского языка) : автореф. дис. … канд. филол. наук. Саранск, 1998. С. 14.

¹³ Кокнаева Л. И. Именное словообразование в мокшанском языке (морфологический способ образования) : автореф. дис. ... канд. филол. наук. Саранск, 1995. 20 с.

¹⁴ Моськина С. И. Сравнительное словообразование и морфонологические описания производных глагольных структур в мокшанском и эрзянском языках. Саранск, 2008. 114 с.; Моськина С. И. Морфонология мокшанского глагольного словообразования. Саранск, 2006. 100 с.

¹⁵ Элементы мокшанского языка в типологическом освещении / под ред. С. Ю. Толдова (отв. ред.),  [и др.]. М. : Буки Веди, 2018. 1014 с.

¹⁶ Объедкин В. Д. Вопросник для собирания сведений по диалектам мордовских (мокшанского и эрзянского) языков. Саранск : Мордов. кн. изд-во, 1960. 106 с.

¹⁷ Бубрих Д. В. Инструкция и программа по собиранию материала для диалектологического атласа мордовских (эрзя и мокша) языков. Саранск : Мордгиз, 1935. 46 с.

¹⁸ Грамматика мордовских языков / под ред. Д. В. Цыганкина. Саранск : Изд-во Мордов. ун-та, 1980. С. 153.

¹⁹ об. мд. – общемордовский язык.

²⁰ сзг. – сузгарьевский тип говоров.

²¹ лвж. – левженский тип говоров.

²² Paasonen H. Mordwinische Lautlehre. MSFOu XXII. P. 35; 37; 85.

²³  э. – эрзянский язык.

²⁴ тат. – татарский язык.

²⁵ башк. – башкирский язык.

²⁶ чув. – чувашский язык.

²⁷ перс. – персидский язык.

²⁸ мр. – марийский язык.

²⁹ Bartens R. Mordvalaiskielten rakenne ja kehitys. Helsinki : Suomalais-ugrilaisen Seuran, 1999. 183 p.

³⁰ Цыганкин Д. В. Мордовские языки глазами ученого-лингвиста.

³¹ об. мк. – общемокшанский язык.

Об авторах

Галина Софроновна Иванова

МГУ им. Н. П. Огарёва

Email: galina17-05@yandex.ru
ORCID iD: 0000-0001-7717-543X
SPIN-код: 9672-5363
Scopus Author ID: 57212031483
ResearcherId: ААL-8845-2021

доктор филологических наук, профессор кафедры мордовских языков

Россия, 430005, г. Саранск, ул. Большевистская, д. 68

Любовь Петровна Водясова

Мордовский государственный педагогический университет им. М. Е. Евсевьева

Email: LVodjasova@yandex.ru
ORCID iD: 0000-0001-6767-6337
SPIN-код: 8388-6461

доктор филологических наук, профессор, профессор кафедры родного языка и литературы

Россия, 430007, г. Саранск, ул. Студенческая, д. 11А

Наталья Васильевна Иванова

Морская техническая академия имени адмирала Д. Н. Сенявина

Автор, ответственный за переписку.
Email: nataliva1990@mail.ru
ORCID iD: 0000-0001-6860-1003

кандидат филологических наук, преподаватель кафедры английского
языка

Россия, 198260, г. Санкт-Петербург, пр-т Народного Ополчения, д. 189

Список литературы

Дополнительные файлы