Trends in changing in institutional trust as social capital of Russian society

Толық мәтін

Институциональное доверие в системе инкорпорированных ресурсов. В современном мире главным фактором производства постепенно становятся ресурсы инкорпорированные – сами люди-работники. Без их высоких качеств нельзя эффективно использовать все остальные (внешние по отношению к человеку и обществу) виды ресурсов. Новая реальность трудовых отношений трансформирует и другие сферы общества: преодоление отчуждения работника от производства тесно переплетается с преодолением его отчуждения от политики и культуры.

Идея, что важным и – в перспективе – основным ресурсом становится человеческий капитал, личные качества человека-работника, была высказана на рубеже 1950–1960-х гг. (см.: [Schultz, 1959; Becker, 1962; Беккер, 2003] и др.), быстро завоевав умы экономистов (см., напр., обзоры: [Аникин, 2017; Латов, Тихонова, 2021]). Однако за этим триумфом скрывалась проблема необходимости различать два взаимодополняющих, но существенно разных типа человеческих качеств. Один характеризует свободную личность, которая самостоятельно выбирает и строит свою жизнь, приобретая личные знания и квалификацию, – это человеческий капитал в узком смысле слова, о котором писали основоположники концепта. Второй характеризует личность, погруженную в социум, которая строит свою производственную деятельность и жизнь в тесном взаимодействии с окружающими ее людьми и институтами. Акцентирование этой второй разновидности человеческих качеств началось в 1970–1980-х гг. в концепциях социального капитала (и производных от него – культурного капитала, символического капитала и т. д. [Радаев, 2003]), принадлежащего работнику и обществу. Без ресурса, характеризующего связи индивида с другими людьми, человек-работник не может быть успешным, как бы ни были высоки его личные способности. Поэтому в изучение человеческих ресурсов быстро включились социологи.

К трактовке социального капитала тоже есть два взаимодополняющих подхода. Оба они считают основой социального капитала действенное доверие ¹ – неформальную (нерегламентированную) уверенность в возможности получать помощь (услугу) и готовность ее ответно оказывать. Различия связаны с пониманием субъектов и особенно объектов доверия. Первый подход (традиция П. Бурдье [Bourdieu, 1986; Бурдье, 2002] и Дж. Коулмана [Coleman, 1988; Коулман, 2001]), тяготеющий к трактовке общества как системной совокупности индивидов, рассматривает в качестве важного личностного ресурса включенность (офлайн и/или онлайн) индивида в социальные сети («помогообменные отношения»). Второй подход (традиция Р. Патнэма [Putnam, 1993; Патнэм, 1996] и Ф. Фукуямы [Fukuyama, 1995; Фукуяма, 2004]), тяготеющий к трактовке индивида как совокупности социальных взаимосвязей, уделяет основное внимание важности доверия не только близким, но и «далеким», лично не знакомым людям, а также институтам (организациям, персонифицирующим их лицам, выработанным ими правилам). Такое доверие принципиально важно для полноценной жизни в современном обществе, постоянно требующей взаимодействия с незнакомыми людьми. Эти два подхода акцентируют внимание на разных видах доверия: первый – на межличностном персонализированном (к близким людям), второй – на межличностном обобщенном (к «далеким» людям), а также институциональном (к правилам и организациям). Кроме того, если первый подход ближе к социально-экономическому анализу, то второй (особенно в трактовке Р. Патнэма) – к социально-политическому, акцентирующему внимание на высокой роли способности граждан коллективно выражать и защищать свои интересы в рамках современного государства.

Обсуждение и мониторинг показателей социального капитала важны с точки зрения понимания развития и как роста ресурсообеспеченности общества, и как повышения социализированности индивида, его личностного богатства (многообразия позитивных качеств). В этой связи обществоведы-марксисты (напр.: [Бузгалин и др., 2023; Ильин, 2023]) предлагают вообще уйти от «фетишистских», по их мнению, терминов типа «человеческий капитал» и «социальный капитал», поскольку они объективизируют личность, имплицитно рассматривают человека-работника как средство достижения отчужденных от него производственных целей. Все чаще используемый термин-концепт «человеческий потенциал» ([Латова, 2018; Тихонова, 2020; Федотов, 2021; Плискевич, 2022] и др.) позволяет снять как различия между «человеческим капиталом» и «социальным капиталом», так и противоречия между взглядами на человека как на средство и как на цель развития. Тем не менее «капитальные» обозначения остаются пока наиболее общепринятыми, поэтому они далее используются, несмотря на их неточность.

Обществоведы в России приняли эти концепты и активно занимаются эмпирическим изучением разных видов доверия россиян как социального капитала с 2000-х гг. (см., напр.: [Козырева, 2009; Сасаки и др., 2009; Сасаки и др., 2010]). Внимание к социальному капиталу россиян соответствует как глобальному тренду роста социальной ответственности личности, так и актуальному в современной России повышению сплоченности нации перед лицом вызовов. Прохождение страною за последнее десятилетие трех кризисов (экономического 2014–2016 гг., ковид-кризиса 2020–2021 гг., а также связанного с СВО и с антироссийскими санкциями кризиса 2022–2024 гг.) актуализирует вопрос: не происходит ли истощения социальных ресурсов, «выгорания» способности россиян деятельно сопереживать и консолидироваться. Наконец, переход к обгоняющему национальному развитию требует понимания наличия для этого соответствующих «капиталов».

Попытаемся, прежде всего, понять, что происходит в ходе последнего «кризисного» десятилетия в целом и в 2020-е гг. в частности – наращивание социального капитала или его сокращение. Другая важная проблема – поиск ответа на вопрос, в какой степени характеристики, которые принято включать в понятие «социальный капитал», действительно являются в современной России «капитальным» ресурсом, приносящим дополнительные выгоды тем людям, у кого эти характеристики более артикулированы. Ведь все инкорпорированные ресурсы историчны: при одних институциональных условиях они приносят пользу («капитализируются»), при других могут дать нулевую или даже отрицательную «отдачу».

Первостепенное внимание к социальному капиталу как институциональному доверию связано с актуализацией в 2010–2020-х гг. этатистских оснований российского общества, когда суверенность и стабильность государства рассматриваются как основа развития общества в целом. В законодательно закрепленном перечне «традиционных российских духовно-нравственных ценностей» среди первостепенных фигурируют «патриотизм, гражданственность, служение Отечеству и ответственность за его судьбу»². Конечно, между «служением Отечеству» и лояльностью к существующему государственно-политическому режиму есть различия, но в условиях внешних угроз национальному развитию (как это было, например, во время Великой Отечественной войны) их актуальность обычно снижается или на время исчезает. Поэтому в первую очередь нужно понять, как россияне реагируют на усиление угроз – ростом или снижением доверия к государственным институтам (организациям и их персонифицирующим представителям).

Рассмотрим далее конфигурацию и долгосрочную динамику институционального доверия в современном российском обществе на материалах общероссийских социологических опросов по репрезентативной выборке, которые организовывал в 2000–2020-х гг. Институт социологии ФНИСЦ РАН³. Этот анализ является продолжением предшествующих аналитических обзоров после завершения цикла событий «Крымской весны» 2014 г. [Трофимова, 2017] и ковид-кризиса [Латов, 2021].

Динамика институционального доверия в 2020-е гг. Как показывают социологические исследования, для граждан России в последние годы характерно доминирование поддержки существующей власти. Во время опросов 2022–2024 гг. более 70% россиян полагали, что нынешняя власть в России заслуживает поддержки (в апреле 2024 г. – 79,7%), а реализуемый ею путь развития страны даст в перспективе положительные результаты (соответственно 77,6%). Это однозначно должно интерпретироваться как высокое институциональное доверие существующей социально-политической системе в целом и ее персонификаторам в частности, которое резко выросло в 2022 г., после начала СВО, под влиянием второго – после 2014 г. – «объединения вокруг флага». Однако если перейти от доверия власти в целом к доверию отдельным государственным институтам (организациям), выводы будут не столь однозначны.

Опросы четырех последних лет (табл. 1) демонстрируют стабильное деление 19 тестируемых государственных и общественных институтов на две группы по критерию, насколько им (не)доверяют ⁴ граждане России. Меньшей части институтов доверяют, как правило, больше половины россиян, большей части – меньше половины. Исключения, когда институтам первой группы доверяли менее 50% (как, например, Правительству России в 2021 г.), а институтам второй группы – более 50% (органам местного самоуправления в 2023 г.), наблюдались редко. Весь период после начала СВО лидерами доверия были (с отрывом в 7–11 п. п. от следующего в ТОП-3 института) президент и российская армия, «замыкающими» (и тоже с существенным отрывом) – политические партии и пресса.

Таблица 1

Доля россиян, доверявших различным институтам, ИС ФНИСЦ РАН, 2023–2024 г., % (ранжировано по данным 2024 г.)

Примечание. Темным фоном выделены лидеры позитивных изменений (прирост не менее чем на 3 п. п.), а светлым – лидеры негативных изменений (падение не менее чем на 3 п. п.).

При анализе баз данных Института социологии ФНИСЦ РАН ранее отмечалось [Латов, 2021; Каравай, 2022], что россияне приоритетно доверяют институтам «вертикали власти», причем дифференциация доверия отражает иерархию органов государственной власти. Действительно, абсолютный лидер по институциональному доверию – президент, ему в 2022–2024 гг. доверяли 73–78%. Заметно реже доверяли Правительству (59–64%), еще реже – руководителям субъектов РФ (52–61%). Органам местного самоуправления (41–50%) и полиции (42–48%) чаще не доверяли, чем доверяли. В то же время почти все политические институты, которые принято связывать с демократической конкуренцией, пользуются относительно низким доверием – Совет Федерации (в последние три года ему доверяли 43–49%), Государственная Дума (40–47%), политические партии (25–35%). К этой же группе можно с долей условности отнести «четвертую власть» (СМИ) – Интернет и социальные сети (36–43%), телевидение (33–41%), прессу (26–34%).

Налицо предпочтение доверия, с одной стороны, государственно-административным институтам в сравнении с выборными, с другой стороны, «верхним этажам» власти в сравнении с «нижними этажами». В условиях СВО это может отражать, прежде всего, объективно высокую ответственность высшего руководства страны в условиях усиления опасных для страны вызовов. В то же время в конфигурации институционального доверия, которая сложилась до 2022 г., можно видеть и определенное недовольство граждан властью, но, видимо, не курсом страны в целом, за который отвечают «высшие этажи», а тем, как этот курс реализуется «на местах». Наконец, из правила, что чем выше у института уровень административной власти, тем чаще россияне ему доверяют, есть три примечательных исключения – пользующиеся высоким доверием РАН (ей в последние годы доверяли 67–70%), церковь (58–62%) и общественные организации (58–62%). Такие исключения показывают, что за постсоветский период в общественном сознании россиян наряду с «вертикалью власти» прочно утвердились как достойные доверия и некоторые неадминистративные институты.

Сопоставление данных четырех последних лет показывает повышение доверия почти ко всем государственным институтам. Главный «скачок» произошел в 2022–2023 гг., в 2024 г. рост доверия к большинству институтов продолжался. Есть три, по отношению к которым доверие за 2021–2024 гг. почти не изменилось: РАН, церковь, а также Интернет и социальные сети. Первые два института максимально дистанцированы от прямого участия в переживании россиянами СВО на Украине и давления коллективного Запада. Последний институт, напротив, участвовал в этом очень активно, но противоречиво, так что рост к нему доверия одних россиян и снижение доверия других, вероятно, скомпенсировали друг друга.

Связанный с переживанием СВО взлет институционального доверия, впрочем, начал ослабевать, возможно, достигнув в 2023–2024 гг. «потолка»⁵. Если в 2021–2022 гг. повышение более чем на 3 п. п. доверия наблюдалось в отношении 9 институтов из 18 (причем в отношении президента, Совета Федерации и Государственной Думы – более чем на 10 п. п.), в 2022–2023 гг. – в отношении 14 (подавляющего большинства), то в 2023–2024 гг. – по 7.

Динамика институционального доверия за четверть века. Насколько уникален рост институционального доверия, который наблюдался в 2022–2024 гг.? Какова общая тенденция его изменения за последнее «кризисное» десятилетие? В поисках ответов рассмотрим долгосрочные тренды: базы социологических опросов Института социологии ФНИСЦ РАН помогают отследить (с лакунами до 2014 г. для некоторых объектов) изменения показателей институционального доверия с конца 1990-х гг. Расхождение формулировок анкет до и после 2021 г. затрудняет сравнение показателей последних четырех лет с показателями предыдущего периода, но допускает это⁶. Более того, необходимый для такого сравнения переход от фигурировавшей в данных 2021–2024 гг. модели бинарности доверия (респондент выбирал «доверяю» или «не доверяю») к модели тройственности (выбор между «доверяю», «не доверяю» и «затрудняюсь ответить») повышает реалистичность понимания доверительных отношений⁷. Ведь среди институтов есть не только такие, (не)доверие к которым является существенным компонентом повседневной жизни (например, президент и полиция), но и те, с которыми средний россиянин взаимодействует редко и о которых имеет лишь общее представление (например, политические партии и общественные организации), так что доверие к ним имеет неартикулированный характер. Наконец, в обществе всегда есть люди, мало интересующиеся политикой и не имеющие четкого мнения даже о главных институтах социально-политической жизни. Поскольку по данным опросов до 2021 г. известно, какая в среднем доля россиян имела неартикулированное («размытое», выраженное в «затрудняюсь ответить») доверие к каждому из институтов, можно «очистить» показатели 2021–2024 гг. от таких слабо (не)доверяющих и при анализе долгосрочной динамики сопоставлять доли только выражающих артикулированное доверие.

Для понимания долгосрочных трендов доверия россиян разным институтам рассмотрим далее изменения показателей доверия за 1998–2024 гг. к восьми институтам. Четыре из них олицетворяют «вертикаль власти» (президент, Правительство, руководители субъектов РФ и милиция/полиция – рис. 1), другие четыре основаны на выборности (Государственная Дума, органы местного самоуправления, общественные организации, политические партии – рис. 2)⁸.

Рис. 1. Динамика институционального доверия россиян к некоторым административным институтам, 1998–2024 гг., в %

Рис. 2. Динамика институционального доверия россиян к некоторым выборным институтам, 1998–2024 гг., в %

Динамика показателей доверия россиян к выделенным политическим институтам показывает существенную синхронность изменений⁹. На протяжении последнего 25-летия выделяются пять периодов: очень низкий уровень доверия в конце 1990-х гг.; очень сильный рост доверия в 2001–2008 гг.; высокое, хотя неустойчивое, институциональное доверие в 2008–2016 гг.; существенное снижение доверия в 2017–2021 гг.; новый рост институционального доверия в 2021–2024 гг. Периоды «приливов и отливов» лучше всего прослеживаются по перепадам доверия к президенту, Правительству и Думе. Доверие к выборным институтам менялось в целом менее резко, чем к административным. При этом среди административных институтов наименее подвержено перепадам доверие к полиции (до 2011 г. – милиции).

Периоды разнокачественной динамики показателей институционального доверия примерно совпадают с фазами постсоветской социальной истории. В «бандитские 1990-е», как видим, все показатели институционального доверия находились на самом низком уровне, отражая стабильное недоверие к «либеральной» власти. Во время экономического кризиса 1998–1999 гг. авторитет президента страны упал почти до нуля, доверие ему было ниже доверия ко всем другим институтам, каждому из которых тоже доверяли не более четверти россиян. Смена руководства привела к взрывному подъему доверия не только к президенту (за 1999–2001 гг. – с 4,7 до 63,5%, в 13,5 раза!), но и ко всем политическим институтам – к административным (Правительство РФ) и к выборным (Дума и партии). Экономический кризис 2008–2009 гг. и «болотный» политический кризис 2011– 2012 гг. вызвали понижение институционального доверия (к президенту – с 73,1% в 2008 г. до 57,1% в 2012 г.), которое сменилось новым пиком, явно связанным с «Крымской весной» и кризисом 2014–2016 гг. После его завершения до начала ковид-пандемии включительно происходило существенное снижением доверия ко всем высшим политическим институтам. Особенно это заметно по сильному сокращению доверяющих президенту с 72,0% в 2016 г. до 51,2% в 2020 г. – почти на треть. Однако в 2021 г., когда стали видны успехи в преодолении пандемии, начался подъем доверия ко всем институтам, который получил дополнительный мощный импульс после начала СВО.

В долгосрочной перспективе видно, что президент России с начала 2000-х гг. почти всегда возглавлял рейтинг институционального доверия (временами «пропуская вперед» российскую армию, как в 2021–2022 гг.). Уровень доверия к нему отнюдь не застрахован от нисходящих трендов (как в 2009–2012 и 2016–2020 гг.). После повышения в последние четыре года оно остается примерно на 10 п. п. ниже, чем после пика «Крымской весны». В то же время политические партии хотя и продолжают находиться в самой нижней части рейтинга, доверие за 2020–2024 гг. к ним выросло более чем вдвое. Это может говорить о тренде к повышению авторитета данного института политической конкуренции¹⁰. Впрочем, вероятно и влияние эффекта ореола, когда изменение отношения к какому-то объекту в целом однонаправленно меняет оценки его элементов. Ведь показатели доверия к административным и выборным институтам менялись отнюдь не в противофазе, а относительно синхронно.

Сопоставление данных 2020-х гг. с предыдущими периодами позволяет скорректировать ответ на вопрос об особенностях изменения институционального доверия за последнее десятилетие. Априори следовало ожидать повторения в 2022–2024 гг. (после «Донецкой весны») тех же консолидирующих эффектов, что и в 2014–2016 гг. (после «Крымской весны»). Но это не совсем так. Последний подъем институционального доверия начался не в 2022 г., а в 2021 г., так что возникшие под влиянием СВО и внешнего давления эффекты «объединения вокруг флага» продолжили наметившийся восходящий тренд. Самое главное, по показателям институционального доверия в 2014–2016 гг. был одноразовый «скачок», а не долгий рост, как в 2021–2024 гг. (на 15–20 п. п. в течение трех лет). Видимо, поскольку шоки от внешнего давления в 2020-х гг. были сильнее, чем в 2010-х гг., а патриотический дискурс пропагандировался гораздо более наступательно, то консолидационные эффекты оказались в данном аспекте сильнее.

«Отдача» от институционального доверия как социального капитала. Трактовка доверия как «социального капитала» предполагает отдачу от этого ресурса, как и от любого другого капитала: чем выше институциональное доверие, тем выше должны быть получаемые гражданами выгоды от него.

Выявление этих отдач социологическими методами осложняется, однако, тем, что речь идет не о частном (индивидуально используемом), а об общественном (коллективно потребляемом) благе. Это значит, что выгоды от более высокого и потери от более низкого доверия к институтам должны лучше выявляться при сравнении не отдельных людей-респондентов, а крупных коллективов (наций, больших региональных общностей) с существенно разными уровнями доверия (например, Р. Патнэм сравнивал север и юг Италии). Внутри таких коллективов люди объективно имеют примерно равный доступ к выгодам от институтов независимо от субъективного доверия им. Это – «эффект безбилетника», когда, например, индивид защищен полицией от правонарушителей, даже если лично он полиции совершенно не доверяет, в то время как окружающие его люди доверяют и помогают ей. Поэтому доказывать «капитальность» институционального доверия на материалах общероссийских опросов, не предполагающих репрезентативности по регионам страны, можно только косвенным образом¹¹.

Для такого доказательства целесообразно воспользоваться различием между объективной ситуацией и ее субъективным осознанием, которое формирует самочувствие, (не)удовлетворенность различными аспектами жизни и жизнью в целом¹². В частности, в приведенном примере индивид, не доверяющий полиции, объективно защищен ею на равных с теми, кто полиции доверяет, но субъективно он будет оценивать свою защищенность ниже. Может возникнуть и эффект самосбывающегося прогноза, когда недоверяющий отказывается обращаться за помощью в полицию, которая «все равно не поможет», хотя это не соответствует действительности. Правда, такой метод доказывания отдачи от доверия во многом условный. Нельзя точно сказать, не являются ли различия в субъективной удовлетворенности общественными благами следствиями различий все же в качестве оказываемых институтами общественных услуг, а не различий в доверии этим институтам.

В современной России главными выгодами от доверия к государственным институтам, которые получают россияне как нация, можно считать объективную национальную стабильность и субъективную уверенность в благополучном развитии страны в ближайшие годы. Поэтому для понимания в первом приближении «отдачи» на институциональное доверие можно сопоставить показатели этого доверия с электоральным поведением россиян на президентских выборах в марте 2024 г. и с их мнениями о пути развития страны.

Согласно данным опроса в апреле 2024 г., из доверяющих президенту 75,2% голосовали в марте 2024 г. за его переизбрание (при 62,3% среди россиян в целом), в то время как не участвовали в выборах только 14,4% (при 20,5% среди всех россиян). Следовательно, среди доверяющих президенту подавляющее большинство (более 3/4) должно было получить удовлетворение от того, что их воля как избирателей была реализована в переизбрании В. В. Путина на новый срок. Напротив, среди не доверяющих президенту очень высокая доля (43,1%) должна была испытывать дискомфорт от того, что «пропали» их голоса, поданные за альтернативных кандидатов, а те, кто все же проголосовал за В. В. Путина (14,5%), вряд ли были довольны голосованием за того, кому не доверяют. Такие сильные различия в удовлетворенности результатами голосования могут рассматриваться как проявления индивидуальных выгод от доверия президенту и потерь от недоверия ему¹³. Конечно, о выгодах и потерях здесь можно говорить в самом первом приближении, поскольку объективное представление о результатах этого (не)доверия сформируется только после завершения очередной социально-политической эпохи истории России.

Аналогично можно попытаться увидеть отдачу на институциональное доверие в более высокой уверенности в правильном развитии страны и в лучшем эмоциональном самочувствии лояльных к власти россиян – в сравнении с дискомфортными ощущениями тех, кто существующим институтам не доверяет. Если рассмотреть корреляции по Спирмену во время опросов 2020-х гг. между доверием президенту и одобрением пути страны, а также некоторыми позитивными и негативными переживаниями (табл. 2), то заметна, прежде всего, высокая связь (коэффициенты порядка 0,4–0,6) доверия президенту с представлением, что осуществляемый им путь развития страны даст в перспективе положительные результаты. Такая уверенность в политическом лидере нации и в стратегии национального развития является существенным фактором эмоциональных оценок социальной жизни в стране. Поскольку этот фактор не единственен, корреляции доверия с эмоциональными оценками слабее, однако доверяющие президенту все же чаще переживают положительное чувство гордости и реже – негативные чувства «несправедливости всего вокруг» и «дальше так жить нельзя» (с коэффициентами корреляции порядка 0,2–0,3).

Таблица 2

Корреляции по Спирмену между показателями доверия россиян Президенту и показателями выгод/потерь от этого доверия, 2021–2024 г.

Примечание. *В 2021 г. использовалась формулировка «чувство гордости за достижения страны в деле создания отечественной вакцины от коронавирусной инфекции».

Таким образом, россияне, доверяющие президенту (другие виды доверия к институтам государственной власти сильно коррелируют в России с доверием к главе государства), чаще участвуют в социально-политической жизни как лояльные граждане, способствующие стабильности страны, чаще уверены в будущих положительных результатах национального развития и несколько чаще переживают положительные чувства/эмоции. Эти «отдачи» – повышение национальной безопасности в сравнении с альтернативно возможным (при низком доверии, как в конце 1990-х гг.) вариантом, эмоциональные преимущества доверяющих президенту перед не доверяющими, – правомерно рассматривать в качестве выгоды от институционального доверия как социального капитала. Они нематериальны (в смысле, что лучшую безопасность и позитивное настроение трудно выразить в деньгах), но весьма существенны для «хорошей» жизни, современное понимание которой не сводится к высоким доходам (см., напр.: [Антипина, 2012; Антипина, Кривицкая, 2022]).

Следует отметить, что социальный капитал институционального доверия существенно сопряжен с материальной обеспеченностью: россияне с хорошими самооценками всем рассмотренным институтам доверяют гораздо чаще, чем россияне с плохими самооценками. Резче всего этот контраст заметен по доверию к полиции: имеющие плохую самооценку («бедные») ей чаще всего (66,1%) не доверяют; имеющие хорошую самооценку («богатые»), наоборот, чаще (62,1%) доверяют. В отношении к другим институтам эти различия выражены слабее, но разрывы между показателями доверия между россиянами с «хорошими» и «плохими» самооценками материального положения велики в отношении и президента (соответственно 88,4 и 63,1%), и общественных организаций (64,3 и 50,0%), и политических партий (45,0 и 24,4%).

Выводы. Подводя итоги, нужно подчеркнуть, что в отношении доверия государственным институтам в 2024 г. продолжал действовать, хотя и с ослабевающей силой, связанный с «Донецкой весной» мощный импульс «объединения вокруг флага», который наложился на начавшийся в 2021 г. (связанный, очевидно, с переломом в борьбе с пандемией) подъем показателей институционального доверия. Он прервал их нисходящий тренд 2016–2020 гг., вызванный истощением предыдущего импульса (более слабого с точки зрения динамики институционального доверия) и, возможно, определенным разочарованием россиян тем, как завершился тот раунд противостояния новым вызовам.

С начала 2000-х гг. иерархию объектов доверия постоянно возглавляют президент и российская армия, которым доверяли почти 4/5 россиян. Политическим институтам, не связанным с «вертикалью власти» (партиям, СМИ, Государственной Думе), россияне по-прежнему чаще не доверяли, чем доверяли, хотя тенденция 2020-х гг. к росту институционального доверия распространилась и на них (возможно, под влиянием эффекта ореола). Это совпадает со сделанным в конце 2010-х гг. выводом И. Н. Трофимовой: «Для российского общества характерна внешняя выраженность доверия таким институтам, как глава государства, правительство, армия и церковь, что в известной степени компенсирует низкое доверие другим институтам и удерживает его от окончательного распада» [Трофимова, 2017: 74]. Правда, до «окончательного распада» российскому обществу 2020-х гг. очень далеко. Критические суждения об институциональном доверии россиян обосновывались тем, что «большая часть насущных потребностей и интересов граждан связана с институтами, представляющими возможность реализации частных интересов (суд, органы местного самоуправления, политические партии, профсоюзы, общественные организации), доверие к которым в обществе невысоко. Все это опровергает мнение о высокой сплоченности российского общества вокруг общегосударственных интересов» [там же]. Но действительно ли насущные интересы современных россиян реально связаны в их сознании в первую очередь с неадминистративными (выборными) институтами? Действительно ли доверие к ним столь низко, что оказывается угрозой национальной безопасности? Представляется, ответ на оба эти вопроса будет, по данным 2020-х гг., скорее отрицательным¹⁴.

Доверие политическим институтам доказательно приносит полезную «отдачу» (пусть и нематериальную), функционируя как социальный капитал, повышающий субъективное благополучие. Это проявлялось в том, что в 2020-х гг. россияне с более высоким институциональным доверием (в частности, к президенту) чаще совершали социальные действия, способствующие стабильности ситуации в стране (в частности, чаще участвовали в президентских выборах в марте 2024 г.), чаще с оптимизмом воспринимали путь развития страны и реже переживали негативные социальные чувства (например, «дальше так жить нельзя»). Поляризация на имеющих более высокий и более низкий социальный капитал происходила в первую очередь между имеющими хорошие и плохие самооценки своего материального положения (грубо говоря, между «богатыми» и «бедными»). Логично: чем лучше россиянин живет, тем больше (при прочих равных) у него оснований доверять институтам, обеспечивающим ему «хорошую» жизнь.

Автором ранее высказывалось предположение [Латов, 2023], что социальное самочувствие россиян менялось в последнее десятилетие циклически под влиянием шоковых событий/явлений, чередуя усиление и ослабление характеристик национальной консолидации, важной для противодействия вызовам. Рассмотренная динамика показателей институционального доверия в целом соответствует ранее выделенным двум циклам 2014–2017 гг. и 2020–2024 гг. Действительно, некоторые графики изменений доверия имеют U-образную конфигурацию (она заметна в динамике доверия президенту, Государственной Думе и органам местного самоуправления): пиковые показатели 2014–2015 и 2023–2024 гг. разделены периодом существенно более низких значений¹⁵. В то же время есть институты (в частности, полиция), доверие к которым слабо реагировало на шоки. Поэтому корректен вывод, что институциональное доверие россиян в целом подвержено цикличности, но она существенно влияет не на все его виды.

Итак, институциональное доверие в 2021–2024 гг. определенно росло (причем более долго, чем во время предыдущей «волны» 2012–2016 гг.) и играло роль социального капитала (с учетом ранее сделанных оговорок). Поскольку институциональное доверие сильно реагирует на социально-политическую конъюнктуру, при ожидаемом в будущем ослаблении внешнего давления, если власть не сможет сгенерировать новых консолидирующих стимулов, может произойти снижение доверия россиян институтам, как это происходило в 2017–2020 гг. Независимо от прогнозов на будущее, можно утверждать: в последнее «кризисное» десятилетие анализируемые характеристики социального капитала россиян укреплялись.

¹ Кроме собственно доверия в социальный капитал также включают характеристики общества, являющиеся следствием доверия: социальные взаимосвязи, включая волонтерство, ощущение принадлежности к гражданскому обществу и даже религиозность (см., напр.: [Gómez–Balcácer et al., 2023]).

² Указ Президента РФ от 9 ноября 2022 г. № 809 «Об утверждении Основ государственной политики по сохранению и укреплению традиционных российских духовно-нравственных ценностей», п. 5.

³ Социологические исследования Института социологии ФНИСЦ РАН (до 2017 г. – Института социологии РАН) проводились по репрезентативной общероссийской выборке. Объем выборочной совокупности варьировался от 1760 до 4000 респондентов, репрезентирующих взрослое (18 лет и старше) население РФ по параметрам пола, возраста, социально-профессионального статуса, образования и типа населенного пункта проживания. Репрезентативность социологической информации обеспечивалась использованием модели многоступенчатой районированной выборки: на первой ступени выборки районирование осуществлялось по территориально-экономическим районам Российской Федерации; вторая ступень включала выделение типичных субъектов РФ в составе каждого территориально-экономического района; на третьей ступени внутри субъектов РФ осуществлялось дальнейшее районирование (расчет статистических квот по степени урбанизированности по пяти типам поселений – от мегаполисов до сел); на четвертой ступени выборки, т. е. при непосредственном отборе интервьюерами респондентов для анкетного опроса по месту жительства согласно заданным квотам, соблюдались квоты по основным социально-профессиональным признакам респондентов, а также возрастные пропорции по пяти возрастным когортам. Последние волны опросов проводились в марте 2021 г., марте 2022 г., июне 2023 г. и апреле 2024 г.

⁴ В мониторинговых опросах Института социологии ФНИСЦ РАН 2021–2024 гг. респондентам предлагали выбирать только между ответами «доверяю» и «не доверяю». Если у респондента по каким-либо вопросам не было мнения или он не хотел его высказывать, интервьюеры отмечали его как отказавшегося отвечать. По вопросам об институциональном доверии доля таких респондентов обычно не превышала 1% и никогда не достигала 2%.

⁵ В исследования «объединения вокруг флага» всегда подчеркивается, что первоначальный объединительный импульс со временем гаснет, если не получает дополнительных стимулов (см., напр.: [Казун, 2017; Мухаметов, 2022]).

⁶ До 2021 г. в вопросах об институциональном доверии допускались три варианта ответов – помимо «доверяю» и «не доверяю» фигурировали «затрудняюсь ответить» (или «трудно сказать»), этот вариант выбирали по разным позициям от 10 до 35% опрошенных.

⁷ При анализе данных опроса за 2021 г. автором разбирался в этой связи казус, когда РАН вышла по доверию на первое место, сильно обогнав президента: «Данные предыдущих лет демонстрируют, что у общественного мнения в отношении президента и армии, с одной стороны, и РАН, с другой, – очень разные структуры: различно соотношение россиян, имеющих и не имеющих четкое мнение об этих институтах. О президенте и армии почти все россияне, за исключением небольшой доли (16–17%), имеют явное мнение. Что же касается РАН, то значительная часть опрошенных (более трети!) мало задумываются о ее роли (позиция рационального неведения) и при опросах выбирают вариант “затрудняюсь ответить”. Если их, как это было при опросе в 2021 г., лишить возможности такого ответа, респонденты со слабыми предпочтениями делают над собой усилие и выбирают определенные ответы. Именно за счет [пропорционального досчета] подобных респондентов возникает иллюзия, будто РАН стала [в 2021 г.] тем институтом, к которому граждане испытывают максимальное доверие» [Латов, 2021: 168–169].

⁸ Для сопоставимости с данными опросов 1998–2020 гг. для рисунков показатели за 2021–2024 гг. пересчитаны на основе предположения, что доли тех, кто выбрал бы «затрудняюсь ответить», равны средним за 2018–2020 гг. долям «затруднившихся» при оценке доверия к данному институту. Эти доли варьируются от 17,1% по доверию президенту до 32,5% по доверию общественным организациям. Каждый год охарактеризован одним опросом, хотя в рамках мониторинга Института социологии ФНИСЦ РАН в 2015–2016 гг. проводилось по два опроса в год (обычно весной и осенью; данные опросов разных сезонов различались в несколько процентных пунктов).

⁹ Такая синхронность предостерегает против переоценки эффектов роста сенситивности вопросов о доверии государственным органам власти в последние 3 года. Если бы эти эффекты были сильны, то заметно вырос бы разрыв между доверием институтам высшего уровня (например, президенту) и низшего уровня (например, органам местного самоуправления), чего не наблюдается.

¹⁰ Ранее по итогам изучения динамики институционального доверия автор приходил к выводу, что в современной России «желающим перемен не на что опереться, поскольку существующим организационным институтам (партиям, СМИ, профсоюзам, общественным организациям) большинство россиян не доверяют или доверяют слабо. Наибольшим доверием пользуются институты, воплощающие стремление к стабильности, президент и армия, на которые могут ментально опереться как раз те россияне, кто отвергает качественные перемены. Общество находится в тупике, когда сильное недовольство существующим порядком не находит выхода из-за невысокого уровня социального капитала» [Латов, 2021: 173]. Спустя три года следует отметить, что снижение «запроса на перемены» (по данным опроса в апреле 2024 г. их желали только 31,4% россиян) и существенный прирост доверия негосударственным институтам наметили выход из указанного тупика (или, по крайней мере, снизили актуальность отмеченной проблемы).

¹¹ Например, при анализе материалов опроса Института социологии ФНИСЦ РАН в 2021 г. выгода от институционального доверия доказывалась тем, что «в условиях пандемии COVID-19 те, кто доверял президенту, чаще следовали исходящим от власти призывам к сберегающему здоровье поведению и потому примерно на 19% реже болели» [Латов, 2021: 172].

¹² Такой подход ранее применялся в [Антипина, Кривицкая, 2024] для выявления влияния «социального доверия», понимаемого как обобщенное межличностное доверие, на удовлетворенность жизнью в России. Эконометрическое моделирование подтвердило гипотезу о значимом положительном влиянии.

¹³ Во время мартовских выборов в ряде регионов России, включая Москву, применялась также ранее апробированная (см., напр.: [Нуреев и др., 2023: 53–57]) система стимулирования электронного голосования, так что более частое участие в выборах равносильно и более частому получению вполне материальных (пусть небольших) стимулирующих выгод.

¹⁴ Оценки российской ситуации являются частью более общего дискурса, когда социально-политические системы с подобной конфигурацией (сочетание высокого доверия институтам «вертикали власти» с низким в отношении институтов, призванных непосредственно защищать права и безопасность граждан, что типично для многих стран догоняющего развития, например, в Латинской Америки и Азии) оценивают как нестабильные и высоко рискованные. В этом может сказываться не только опыт авторитарных режимов (далеко не всегда неуспешных), но и западноевропейская культурная традиция, склонная априори опасаться сильной власти как Левиафана.

¹⁵ Возможен также цикл 2008–2012 гг., но неполнота мониторинговых данных не позволяет дать однозначный ответ.

Авторлар туралы

Yuri Latov

Хат алмасуға жауапты Автор.
Email: latov@mail.ru

Dr. Sci. (Soc.), Cand. Sci. (Econ.), Chief Researcher

Әдебиет тізімі