The concept of «context» in «Problems of Dostoevsky’s Creative Art» (1929) and «Problems of Dostoevsky’s Poetics» (1963) by Mikhail Bakhtin

Full Text

Об актуальности и эпистемологической значимости темы

В данной статье, которая носит эпистемологический характер, я предлагаю раскрыть природу и роль понятия контекста в таких работах М.М. Бахтина, как «Проблемы творчества Достоевского» (1929) и «Проблемы поэтики Достоевского» (1963). Статья является частью более крупного исследования, в котором мною проводилось изучение понятия контекста в работах Бахтина первой половины 1920-х гг. [1, т. 1], 1930–1963 гг. [1, т. 2–6], а также трудах П.Н. Медведева [10] и В.Н. Волошинова [20] второй половины 1920-х гг. Интерес к понятию «контекст» возник в связи с тем, что я специализируюсь на исследовании роли социологического метода Бахтина, Медведева и Волошинова, металингвистики Бахтина для понимания и анализа высказываний из различных сфер человеческой деятельности. По мнению этих авторов, высказывание заключает в себе словесную и внесловесную части, что также является одной из составляющих определения контекста в творчестве Бахтина.

Актуальность выбранной темы в значительной степени обусловлена растущим интересом лингвистов к раскрытию понятия контекста, что также лишний раз подчеркивает значимость работ Бахтина в этом направлении. Прежде чем обратиться к рассмотрению понятия контекста в названных бахтинских работах, кратко осветим две теории контекста, разработанные выдающимися учеными, специалистами в области лингвистики текста и дискурса: «Интерпретационная семантика» Франсуа Растье и «Критический дискурс-анализ» Тёна ван Дейка. Выбор теорий этих двух авторов обоснован следующим: контекст является ключевым элементом их подходов к тексту (Растье) и дискурсу/тексту (Ван Дейк); авторы сформулировали/представили четкое и широкое понятие контекста; и, наконец, теоретизирование было разработано в сфере моих профессиональных интересов.

Начнём с французского лингвиста Растье. Анализируя понятие контекста, он выдвигает на первый план аспекты эпистемологических изменений, происходящих в семантике и прагматике. Согласно ученому, в риторико-герменевтической традиции [см.: 14; 16] текст представлен как фундаментальная языковая единица в соответствии с теорией действия или праксиологией [см.: 15; 16], рассматривающей язык как систему, которая «непрестанно видоизменялась в процессе использования и работала в соответствии с исторической динамикой» [15, c. 168]. Иными словами, система мыслится по оппозиции «возникновение-источник и возобновление», а не «тип-возникновение». Эта проблематика имеет дело с континуумом в соответствии с герменевтическим принципом, согласно которому глобальное обусловливает и определяет локальное (отрывок или дискретную единицу).

В этой ориентации реконтекстуализирующий язык навязывает восстановление интерсубъективности, различая ситуацию интерпретации и ситуацию высказывания (каждая со своим универсумом референции, допущений и обязанностей) и историю – присутствующую в форме современной и прошлой интертекстуальности, то есть контекст не только «здесь и сейчас», но и выходящий за рамки ситуации. Понятие жанра позволяет связать контекст (или языковой контекст) и ситуацию, так как является организующим принципом текста и семиотическим модусом текущей практики. При этом каждый текст интерпретируется внутри корпуса, образованного, прежде всего, текстами, принадлежащими к одному жанру. Для Растье текст является фундаментальной лингвистической единицей, анализ которой обеспечивает доступ к единицам более низкого уровня, а высшей единицей является корпус [16].    

Перейдём к известной книге «Дискурс и Контекст. Социокогнитивный подход» (2007) голландского лингвиста Тёна Ван Дейка. В ней автор делает обширный библиографический обзор понятия контекста в гуманитарных науках. Как и Растье, он видит, что отражение контекста вызывает эпистемологические изменения в исследованиях языка и дискурса: «контекстуализм подразумевает, что явления должны изучаться по отношению к ситуации или окружающей среде» [19, c. 28]. Это контрастирует с «деконтекстуализированными, абстрактными, структуралистскими, формалистскими, автономными» подходами к явлениям языка [19, c.28]. Ван Дейк считает, что после Второй мировой войны формалистские, структуралистские или автономные теории доминировали в научной сфере лингвистики и гуманитарных наук. Тем не менее, согласно Ван Дейку, только в 1970-х и 1980-х гг. в таких дисциплинах, как этнография речи, прагматика, социолингвистика и критический анализ дискурса, появился «комплексный подход к языковому употреблению и коммуникативным событиям, сосредоточенный на контексте и вставленный в контекст» [19, c. 300–301].

Социокогнитивный подход Ван Дейка, как следует из названия, базируется на когнитивистской основе (субъективные ментальные представления) и на социальной основе (знания, установки, мировоззрения, грамматика, правила, нормы и ценности, социально разделяемые дискурсивными сообществами). Это предполагает, что производство и интерпретация дискурсов происходит под контролем ментальных моделей контекстов, то есть «не типа объективной социальной ситуации, а конструктов участников, субъективных, хотя и социально обоснованных», относительно свойств, которые имеют для них значение в такой ситуации, то есть ментальных моделей» [19, c. 87]. Ван Дейк подчеркивает, что эти ментальные модели гибки и что говорящие постоянно согласовывают свою интерпретацию соответствующих аспектов коммуникативной ситуации. Отношения между динамическими ментальными моделями контекста и дискурсивными структурами – это отношения контроля возможных вариантов языка, текста и знаний.

Перейдём к рассмотрению понятия контекста в работах Бахтина: сначала в «Проблемах творчества Достоевского» (1929), затем в «Проблемах поэтики Достоевского» (1963).

Проблемы творчества Достоевского (1929)

В 1929 г. Бахтин издает первую версию своей известной книги «Проблемы творчества Достоевского» [1, т. 2, с. 7–175; 4]. В предисловии автор предлагает с методологической точки зрения преодолеть разделение между идеологическим и формальным анализом, чтобы найти ту идеологию, которая бы «определила художественную форму» [1, т. 2, с. 8] и поясняет свое убеждение: «Всякое литературное произведение внутренне, имманентно социологично. В нем скрещиваются живые социальные силы, каждый элемент его формы пронизан живыми социальными оценками. Поэтому и чисто формальный анализ должен брать каждый элемент художественной структуры как точку преломления живых человеческих социальных сил [1, т. 2, с. 7].

Между текстами представителей «круга Бахтина» 1920-х гг. существует большая согласованность: художественная форма – объект исследования автора (она может быть научной, публицистической, религиозной и т. д.) – не может быть понята без «преломления живых социальных сил» [1, т. 2, с. 17ю] Анализируя полифонический роман, Бахтин утверждает, что идейные тезисы, извлеченные из социально-исторического и идеологического контекста Достоевского, преломляются в содержании романа, опосредованном «художественной архитектоникой произведений Достоевского» [1, т. 2, с. 15]. Это также называется формой, видением или художественной волей, или даже «формообразующей идеологией» [1, т. 2, с. 15]. По Бахтину, эта архитектоническая форма или «художественная воля» представляет мир, используя критерии «сосуществования» и «взаимодействия» [1, т. 2, с. 36, 39, 40], то есть пространственного сосуществования противоречий иначе, чем критерий временного ряда в становлении, как это происходит в диалектике. Критерии «сосуществования и взаимодействия» также определяется доминированием «самосознания» персонажа и взаимодействия «я» как структурирующих принципов произведений Достоевского [1, т. 2, с. 43–44]. Наконец, Бахтин постулирует, что «диалогическое противостояние» безысходно и является не только ключевым элементом романов Достоевского, но и определяющей чертой человека [1, т. 2, с. 157]. Все это позволяет автору сделать следующий вывод: «Разобранный нами диалог “человека с человеком” является в высшей степени интересным социологическим документом. Исключительно острое ощущение другого человека, как “другого”, и своего “я”, как голого “я”, предполагает, что все те определения, которые облекают “я” и “другого” в социально-конкретную плоть, – семейные, сословные, классовые и все разновидности этих определений – утратили свою авторитетность и свою формообразующую силу. Человек как бы ощущает себя в мире, как целое, без всяких промежуточных инстанций, помимо всякого социального коллектива, к которому он принадлежал бы» [1, т. 2, с. 173–174].

Бахтин утверждает, что художественная форма имеет место в российском социально-историческом контексте XIX в., она отмечена контактами миров и социальных групп, которые раньше были изолированы и еще охвачены процессом «острой социальной дифференциации, процессом разложения и отрыва от особо замкнутых и самодовлеющих групп» [1, т. 2, с. 155]. Из этого контекста следует «материал, подлежащий социально-экономическому объяснению, раскрыть и уяснить как внутренне социальное явление» [1, т. 2, с. 155]. Бахтин теоретически и методологически обосновывает, что не стоит сводить художественное произведение к отражению внесловесного контекста, а следует анализировать словесный материал литературного произведения как художественную реконструкцию социально-экономического контекста, руководствуясь авторскими художественными принципами подобно тем, что кратко изложены выше.

Еще одним моментом контекста в данном произведении Бахтина являются отношения с объектом изображения – персонажами романа. Так, автор противопоставляет глаголы «создавать» и «изобретать»: «создать не значит выдумать. Всякое творчество связано как своими собственными законами, так и законами того материала, на котором оно работает» [1, т. 2, с. 56]. Принципы изображения, авторская архитектоника определяются референтом романа: созданными из жизни персонажами, характеристики которых определяют авторское творчество, то есть автор не вполне свободен творить, но и не выполняет простого действия, отражения то, что есть в предмете.

В последней части работы при анализе словесного стиля Достоевского, творца точки пересечения мировоззрений героев, внесловесный контекст охватывает несколько моментов литературного произведения: «авторское слово направлено на свой предмет» [1, т. 2, с. 92]; авторские намерения, которые могут быть выражены или не выражены непосредственно в повествовании романа [1, т. 2, с. 87]; состоявшиеся социальные оценки, которые отражены и преломлены в авторском стиле [1, т. 2, с. 88]; ожидание «предвосхищаемых возражений, оценок, точек зрения» собеседника в литературном слове [1, т. 2, с. 93]; авторская направленность на иностранное слово, будь то в одном смысловом направлении, или в разных смысловых направлениях, таких, как пародия (в пределах авторских интенций) и полемика (воздействие на авторское слово извне). Утверждая, что ориентация или отношение к чужому слову есть одна из главных черт романа Достоевского, Бахтин определяет внутреннюю социальную природу языка так: «Слово не вещь, а вечно подвижная, вечно изменчивая среда социального общения. Оно никогда не довлеет одному сознанию, одному голосу. Жизнь слова – в переходе из уста в уста, из одного контекста в другой контекст, от одного социального коллектива к другому, от одного поколения к другому поколению. При этом слово не забывает своего пути и не может до конца освободиться от власти тех конкретных контекстов, в которые оно входило [1, т. 2, с. 99].

В «Проблемах творчества Достоевского» Бахтин ставит своей целью раскрыть принципы мировоззрения или художественной архитектуры Достоевского. Эта ключевая идеология художественной формы является посредником между общественно-историческим контекстом автора и материальной конструкцией произведения. Если нельзя свести анализ художественного произведения к отражению его контекста, то автор вырабатывает свои художественные принципы в свете острого и оригинального понимания его социальной, исторической и идеологической среды.

Проблемы поэтики Достоевского (1963)

Монография «Проблемы поэтики Достоевского» [см.: 1, т. 6, с. 7–300] широко читается бразильскими лингвистами, поскольку в этой работе Бахтин предлагает дисциплину «Металингвистика», фундаментальную для всех теоретиков дискурса, которые понимают слово в его внутренних отношениях с внесловесным и словесным контекстами.

В самом начале книги Бахтин подчеркивает, что в ней будут затронуты только проблемы поэтики Достоевского и что ее цель – раскрыть новаторство писателя в преобразовании художественной формы с учетом «принципов европейский эстетики» [1, т. 6, с. 7]. Другими словами, романы Достоевского представляют собой новшество в контексте предшествовавшей ему европейской эстетической или литературной сферы. Если в тексте 1929 г. акцент делался на соотношении исторического и социального внесловесного контекста и его реконструкции авторской архитектурой, то теперь, не теряя этой перспективы, Бахтин делает акцент на диалоге Достоевского с литературным, эстетическим, художественным контекстами.

В своем труде Бахтин упоминает немецкого писателя Отто Кауса, который связывает появление полифонического романа с наступлением капитализма в России в XIX в. С одной стороны, Бахтин критикует Кауса за то, что тот не раскрыл конструктивные особенности построения многопланового романа, с другой – поддерживает его мысль, что российский экономический и социальный контекст во многом объясняет возникновение полифонического романа: «Здесь противоречивая сущность становящейся социальной жизни, не укладывающаяся в рамки уверенного и спокойно созерцающего монологического сознания, должна была проявиться особенно резко, а в то же время индивидуальность выведенных из своего идеологического равновесия и столкнувшихся миров должна была быть особенно полной и яркой» [1, т. 6, с. 26].      

Этот анализ социального, политического, исторического и идеологического контекста России XIX в. уже присутствовал в «Проблемах творчества Достоевского» [1, т. 2, с. 27] и сохранен в редакции 1963 г.

Позже, комментируя другого автора, Бахтин заявляет: «объективные противоречия эпохи определили творчество Достоевского не в плоскости их личного изживания в истории его духа, а в плоскости их объективного видения, как сосуществующих одновременно сил (правда, видения, углубленного личным переживанием) [1, т. 6, с. 35–36]. Внесловесный идеологический контекст, хотя и не находящийся в центре внимания бахтинского анализа, оценивается как детерминанта творчества Достоевского, и эта мысль прослеживается в «Проблемах творчества Достоевского» [1, т. 2, с. 36].            В том же направлении Бахтин анализирует известную статью-рецензию Луначарского (1929) и приходит к следующему выводу: «Новые формы художественного видения подготавливаются медленно, веками, эпоха создает только оптимальные условия для окончательного вызревания из реализации новой формы. Раскрыть этот процесс художественной подготовки полифонического романа – задача исторической поэтики. Поэтику нельзя, конечно, отрывать от социально-исторических анализов, но ее нельзя и растворять в них» [1, т. 6, с. 46].

В статье Луначарского Бахтин признает, с одной стороны, важность внесловесного социально-исторического контекста для объяснения и понимания возникновения литературного жанра и, с другой стороны, эстетическую традицию, которая также является основополагающей для его возникновения. Здесь представлены два измерения контекста: внесловесный социально-исторический контекст, а также предшествующие высказывания из сферы культуры или человеческой деятельности, то есть эстетическая традиция.

Далее, анализируя построение персонажей в полифоническом романе, Бахтин выявляет инверсию в отношениях между героями и их реальностью, что становится объектом их рефлексии: «Герой интересует Достоевского не как явление действительности, обладающее определенными и твердыми социально-типическими и индивидуально-характерологическими признаками», но как «особая точка зрения на мир и на себя самого» [1, т. 6, с. 56]. При том, что характер не совпадает с самим собой или предопределен условиями его жизни, в самосознании героя всегда присутствует избыток человечности. Эти идеи также присутствовали в «Проблемах творчества Достоевского» [см.: 1, т. 2, с. 43]. 

При анализе художественной функции идеи в произведениях Достоевского Бахтин употребляет слово «контекст» в двух случаях:

1. «идеи Достоевского-мыслителя, войдя в его полифонический роман <…> сплошь диалогизуются и вступают в большой диалог романа на совершенно равных правах с другими образами идей» [1, т. 6, с. 104–105]. Иными словами, идеи Достоевского принимают разные формы существования в зависимости от сферы, жанра и авторского проекта, в которых они сформулированы: литературный роман или публицистическая статья;
2. при обращении к тому, как идеи в художественном проекте Достоевского неотделимы от голоса создавшего их человека и их словесного контекста: «Характерно, что в произведениях Достоевского совершенно нет таких отдельных мыслей, положений и формулировок типа сентенций, изречений, афоризмов и т. п., которые, будучи выделены из контекста и отрешены от голоса, сохраняли бы в безличной форме свое смысловое значение» [1, т. 6, с. 109].

Для Бахтина в произведениях Ф.М. Достоевского идея, человек, ее выдавший, и ее словесный контекст неразделимы. Эти две мысли Бахтина я не нашла в «Проблемах творчества Достоевского», но они появились в «Проблемах поэтики Достоевского».

Далее отмечается связь полифонического романа Достоевского с традициями не только «авантюрного романа» [1, т. 6, с. 121], но и с жанрами «серьезно-смехового», в которых присутствуют элементы карнавального фольклора (сократический диалог, симпосионы, мениппова сатира и др.). В «Проблемах творчества Достоевского» Бахтин не упоминает серьезно-смеховые жанры. Они появятся при анализе творчества Достоевского после исследований, проведенных в 1930-е гг., в частности романа Франсуа Рабле. Бахтин, руководствуясь «исторической поэтикой жанров», стремится выявить, с одной стороны, историко-генетическую традицию европейской литературы, в которую вписано творчество Достоевского – «живет настоящим, но всегда помнит свое прошлое, свое начало» [1, т. 6, с. 120]; с другой – показать, «как традиционные черты жанра органически сочетаются с индивидуальной неповторимостью и глубиной их использования у Достоевского» [1, т. 6, с. 173].

Общественно-исторический контекст жанрообразования представлен в двух моментах исторической поэтики: 1) Бахтин восстанавливает контекст формирования жанра менипповой сатиры: он пришелся на «эпоху разложения национального предания», «эпоху напряженной борьбы многочисленных и разнородных религиозных и философских школ и направлений», «эпоху подготовки и формирования новой мировой религии – христианства» [1, т. 6, с. 134]; 2) гибкий и динамичный характер карнавализации оказался действенным в то время, когда Достоевский создавал свои произведения, то есть во время введения капитализма в России в XIX в.: «Релятивизуя все внешнее устойчивое, сложившееся и готовое, карнавализация с ее пафосом смен и обновления позволила Достоевскому проникнуть в глубокие пласты человека и человеческих отношений. Она оказалась удивительно продуктивной для художественного постижения развивающихся капиталистических отношений, когда прежние формы жизни, моральные устои и верования превращались в “гнилые веревки” и обнажалась скрытая до этого амбивалентная и незавершимая природа человека и человеческой мысли. Не только люди и их поступки, но и идеи вырвались из своих замкнутых иерархических гнезд и стали сталкиваться в фамильярном контакте “абсолютного” (то есть ничем не ограниченного) диалога» [1, т. 6, с. 188].

Здесь Михаил Бахтин совмещает два измерения контекста: литературную традицию – раскрывая карнавализацию, то есть «транспонировку карнавала на язык литературы» [1, т. 6, с. 140], одну из ветвей «культурной истории», – и социально-исторический контекст. Его вывод состоит в том, что «диахронический анализ подтверждает результаты синхронического» [1, т. 6, с. 201]. На наш взгляд, этот теоретико-методологический подход в определенных аспектах сближается с риторико-герменевтической традицией, предложенной Растье, поскольку Бахтин связывает историю жанра и социальную, идейную, темпоральную ситуацию его возникновения и становления, но без потери уникального, индивидуального вклада автора.

Для завершения анализа данной работы выделим положение о металингвистике как дисциплине, которая изучает «слово, то есть язык в его конкретной и живой целокупности» [1, т. 6, с. 203]. Ее объектом выступают «диалогические отношения», которые «внелингвистичны» и возникают внутри и между «целыми высказываниями» «разных субъектов» [1, т. 6, с. 204–205]. Определяя совокупность изучаемых лингвистикой дискурсивно-литературных явлений – пародию, стилизацию, диалог и др., – Бахтин много раз употребляет понятие «контекст» для обозначения «монологического контекста» автора и другого контекста слова героя в «авторском высказывании» [1, т. 6, с. 207–209] и делает следующий вывод: «Слово не вещь, а вечно подвижная, вечно изменчивая среда диалогического общения. Оно иногда не довлеет одному сознанию, одному голосу. Жизнь слова – в переходе из уста в уста, из одного контекста в другой контекст, от одного социального коллектива к другому, от одного поколения к другому поколению. При этом слово не забывает своего пути и не может до конца освободиться от власти тех конкретных контекстов, в которые оно входило» [1, т. 6, с. 225].

Здесь Бахтин употребляет термин контекст, прежде всего, в значении словесного контекста авторского высказывания, но фоново, в смысле внеязыкового контекста высказывания. Этот пассаж есть и в «Проблемах творчества Достоевского», но важно уточнить: в тексте 1929 г. было словосочетание «социологическое общение», а в тексте 1963 г. – «диалогическое общение». Я интерпретирую это изменение как переход от социологического метода, разработанного Бахтиным, Медведевым и Волошиновым в 1920 - е гг., к «металингвистике», предложенной Бахтиным с конца 1950-х гг.

Выводы

Понятие контекста занимает центральное место в теориях текста и дискурса. В последнее время оно получило довольно широкое распространение, затрагивая эпистемологию языка. Риторико-герменевтическая точка зрения Ратье и социокогнитивный взгляд ван Дейка доказывают, что введение понятия контекста в науку о языке привело к появлению ряда исследований, в которых исключается доминирование научной рефлексии над человеческим словесным языком (что было характерно для грамматических и формалистских подходов).

Утверждение Бахтина о том, что «контекст потенциально незавершим» [2, c. 352], наиболее точно передает сложность и богатство этого понятия в той теории, которую Бахтин разрабатывал с начала 1920-х гг. В ней рассматривается социальная коммуникация, осуществляемая и закрепляемая на материале слова. Здесь контекст включает в себя следующие измерения: внесловесную ситуацию – непосредственную коммуникативную ситуацию, идеологическую сферу высказывания (литературную, художественную, научную и т. д.); предметы или героя романа, взятых из жизни, характеристики которых определяют творчество автора (т. е. автор не вполне свободен творить, но и не осуществляет простого отражения то, что есть в предмете); идеологический горизонт времени или общества (совокупность знаков-объектов – произведений искусства, религиозных символов, научных высказываний и т. д., – которые составят общественное сознание коллектива или социальную оценку, понимаемую как ценностную атмосферу современности).

Периодически Бахтин теоретически и методически призывает не сводить художественное произведение к отражению внесловесного контекста. В связи с этим он выдвигает постулат, согласно которому словесный материал литературного произведения есть художественная реконструкция социально-экономической среды, направляемая художественной архитектоникой, формой, видением, художественной волей или даже «формообразующей идеологией» автора.

Контекст также может быть словесным, и в этом смысле он включает: исходные утверждения и ответные утверждения высказывания; речевой жанр; речь или словесный контекст (авторский или персонажный), в котором усваивается и воспринимается чужое высказывание. В «Проблемах поэтики Достоевского» рассматривается европейский литературный, эстетический, художественный контекст (или традиция), из которого Достоевский разработал полифонический роман, а также речевой жанр, в котором сформулирован авторский проект.

Наконец, словесный и внесловесный контексты в том смысле, как они охарактеризованы выше, составляют неотъемлемую часть предмета изучения бахтинской металингвистики – диалогических отношений внутри и между высказываниями – и словесных явлений (диалога, пародии, открытой и скрытой полемики и т. д.). В «Проблемах творчества Достоевского» встречается выражение «социологическое общение», что служит отсылкой к социологическому методу, разработанному совместно с Волошиновым и Медведевым. В «Проблемах поэтики Достоевского» Бахтин отдает предпочтение «диалогическому общению» – объекту изучения металингвистики.

About the authors

Sheila Vieira de Camargo Grillo

Author for correspondence.
Email: sheilagrillo@usp.br

Doctor of Philology, Professor in the Faculty of Philosophy, Literature and Humanities

References