Москва, Литва, Орда и последние завещания Василия I

Полный текст

Памяти Вадима Винцеровича Трепавлова (1960–2023)

В основе настоящей работы лежат наблюдения автора этих строк над двумя последними завещаниями (по средневековой русской терминологии – духовными, или душевными, грамотами) великого князя владимирского и московского Василия I [23; 24]. Анализ оформления их оригиналов, типологии, расположения и способов прикрепления привешенных к ним печатей великого князя литовского Александра Витовта¹ подтвердили соображения об очерёдности составления завещаний его московского зятя, высказывавшиеся в литературе начиная с И.Б. Грекова, а недавно подкреплённые новыми аргументами А.А. Горского [7; 4]².

В результате всестороннего комплексного анализа у исследователей сложился консенсус относительно следующей картины событий. К началу марта 1423 г. в Москве было составлено второе завещание Василия I, которое митрополит Фотий и дьяк Алексей Стромилов повезли к Витовту³; по всей видимости, в Москве остался список, сохранившийся до наших дней⁴. Поскольку Средокрестное воскресенье (середина Великого поста) в 1423 г. приходилось на 7 марта, а путь от Москвы до Смоленска, где вскоре произошла встреча Витовта с его дочерью Софьей и внуком Василием [27, с. 167; 28, с. 181–182; 29, с. 245–246; 32, с. 95–96, 262]⁵, занимал не менее 10 дней [15, с. 511], то встреча митрополита и дьяка с Витовтом могла состояться не ранее второй половины марта (даже в том случае, если они встретились с ним не в Смоленске, а проехали какое-то расстояние навстречу ему, когда он направлялся туда из Литовской земли). Эту грамоту утвердили Фотий и Витовт, но не утвердил Василий I⁶. На этом основании уже А.Б. Мазуров и А.Ю. Никандров, изучавшие подлинник, справедливо заключили: эту грамоту «рассматривали как своего рода согласованный проект, но по каким-то причинам не утвердили с московской стороны окончательно», поскольку грамоту подтвердили Фотий и Витовт, но не утвердил сам завещатель – Василий I [21, с. 239]. Затем, в промежутке между мартом 1423 г. и 27 февраля 1425 г., была составлена новая версия душевной грамоты – третье завещание Василия I⁷. При этом в текст были внесены не только стилистические изменения и правки (которые свидетельствуют о поиске более точных и удачных формулировок), но и содержательные. Важнейшие из них следующие. Более определённо сформулировано благословение Василия Васильевича великим княжением (первоначально Владимирским, а к концу первой четверти XV в. правомерно говорить о нём как о Владимирском и Московском), и подчёркнуто, что Василию I оно досталось от отца. Более осторожно сформулировано распоряжение, касающееся передачи Нижнего Новгорода наследнику московского престола: если во втором завещании Василий I определённо «благословлял» сына Нижним Новгородом, то в третьем он делал это с оговоркой: «оже ми дастъ Богъ Новъгородъ Нижнии…» Наконец, среди братьев, которым Василий I «приказывает» своего сына, появился князь Константин Дмитриевич, а из перечня бояр исчез Михаил Фёдорович. Завершается третья грамота строгой санкцией, которой не было в предыдущей версии завещания. Новую грамоту сначала утвердили митрополит Фотий (это произошло ещё в процессе написания чистового экземпляра), великий князь московский и его братья, и лишь затем – великий князь литовский. Время её составления предположительно уточняет И.Г. Пономарёва: в третьем завещании московского князя, в отличие от второго, среди бояр-«послухов» отсутствует Михаил Фёдорович. Его идентификация с Михаилом Фёдоровичем Крюком Фоминским, который в последний раз упоминается 20 января 1424 г. [37, с. 108–110; 39, с. 587], позволила исследовательнице определить terminus non ante quem составления новой грамоты. Впрочем, нельзя исключать, что боярин отсутствовал по другой причине, скажем, по болезни.

С точки зрения процедуры утверждения последняя душевная грамота Василия I выбивается из дипломатической практики московских великих князей. До конца первой четверти XV в. они утверждались либо печатью одного лишь завещателя, как первая душевная грамота Ивана Калиты, обе душевные грамоты Ивана Красного, вторая душевная грамота Дмитрия Донского, первая душевная грамота самого Василия I [12, № 1а, 4, 12, 20], либо печатями завещателя и его братьев, как душевная грамота Симеона Гордого [12, № 3], либо печатями завещателя и митрополита, как первая душевная грамота Дмитрия Донского [12, № 8]. Лишь вторая душевная грамота Ивана Калиты была скреплена не только великокняжеской, но и, вероятно, ханской печатью (она была серебряной позолоченной и до настоящего времени не сохранилась, но существовала ещё в XVIII – начале XIX в.) [12, № 1б; 18, с. 65; 17, с. 129–132]. Чем же объясняется такая сложная и необычная процедура в случае завещания Василия I? Почему ему пришлось переписывать почти утверждённое завещание? И какую роль в этом сыграли отношения Московского княжества с его соседями – Литвой и Ордой? Поискам ответов на эти вопросы и посвящена настоящая работа.

Ещё А.Е. Пресняков обратил внимание на слова боярина И.Д. Всеволожского, который в Орде, обосновывая претензии Василия II на великое княжение, ссылался на волю Улуг Мухаммеда [29, с. 249; 31, с. 103; 40, с. 458; 5, с. 137–139]. Вместе с тем, как показывают недавние исследования А.А. Горского, ключевую роль в судьбе последнего завещания Василия I сыграло вокняжение Даниила Борисовича в Нижнем Новгороде с санкции хана Улуг Мухаммеда: к этому событию относится замечание в жалованной грамоте князя Даниила Нижегородскому Благовещенскому монастырю о том, что он «вышол на свою отчину от Махметя царя в другий ряд» [6, с. 62, 66, прим. 269; 4, с. 31–32]. Под именем «Махметя царя», к которому ездил Даниил Борисович, русским источникам известен не кто иной, как Улуг Мухаммед [5, с. 145]. Следует иметь в виду, что Василий I боролся за включение Нижнего Новгорода и тянущих к нему земель в состав своих владений практически с начала правления, время от времени сталкиваясь с восстановлением самостоятельного Нижегородского (или Суздальско-Нижегородского) княжения местной ветви Рюриковичей, представители которой не раз выступали в союзе с Ордой, кочевья которой соседствовали с нижегородскими землями, располагаясь ниже по течению Волги. Политический инструментарий, к которому прибегал Василий I для достижения своих целей, был достаточно широким – от отправки ратей против нижегородских князей до династических браков, выделения владений князьям (как московского, так и суздальского дома), раздачи сёл и привилегий светским и духовным землевладельцам или подтверждения прав на них, смены юрисдикции монастырей [54; 53; см. также: 6, с. 46–66; 48, с. 187–192]. К началу 20-х гг. московские князья более десяти лет вели напряжённую борьбу за Нижний Новгород с князем Даниилом Борисовичем, который вокняжился там между концом 1408 и 1410 г., а в 1415 г. перед лицом приближающегося войска во главе с Юрием Дмитриевичем, братом Василия I, бежал в Орду. В 1417 г. Даниил явился в Москву, а попытки решить «нижегородскую проблему» в последующие годы были отмечены пребыванием в Нижнем Новгороде князя Константина Дмитриевича (ещё одного брата Василия I) в 1418 г. и передачей после этого тамошнего стола суздальскому князю Александру Ивановичу, женившемуся на Василисе, дочери великого князя московского. Впрочем, спустя несколько лет Александр скончался, и уже 20 февраля 1423 г. нижегородскими землями вновь распоряжался Василий I [6, с. 62; 55, с. 342–349; 47, с. 283], что отразилось и в его втором завещании. Однако уже в 1424 г. мы опять видим на нижегородском княжении Даниила Борисовича, который именуется великим князем и в этом качестве подтверждает недавнее пожалование Василия I нижегородскому Благовещенскому монастырю [6, с. 62–66; 4, с. 31–32]⁸. По мнению А.А. Горского, «платой за поддержку прав будущего Василия II на престол и могла стать уступка Нижнего Новгорода Даниилу Борисовичу», которую Улуг Мухаммед мог санкционировать прямо в Великом княжестве Литовском, во время встречи Софьи и Василия Васильевича с Витовтом, по указанию или с ведома последнего [6, с. 62–67; 4, с. 22, 33]. А.А. Горский ссылается на то, что Даниил Борисович был по матери внуком Ольгерда, т.е. двоюродным племянником Витовта. Однако с 80-х гг. XIV в. отношения между Ольгердовичами и Кейстутовичами были далеко не самыми дружественными, иногда переходя в открытую вражду: можно вспомнить ликвидацию Витовтом крупнейших удельных княжений в ВКЛ или его неприязненные отношения со Свидригайлом, которого несколько раз спасало лишь заступничество Ягайла [70]. О контактах Витовта с нижегородскими князьями нет никаких сведений.

Если принять логику А.А. Горского, то возникает вопрос: зачем Витовту понадобилось одновременно утверждать завещание Василия I и пересматривать его условия, тем самым ставя под угрозу его реализацию (что было бы, если бы Василий не успел пересмотреть условия своего завещания, а Витовт – утвердить новый его вариант)? И почему ни митрополит Фотий, ни искушённый в канцелярских тонкостях Алексей Стромилов, ни Софья Витовтовна не подготовили уточнённый вариант душевной грамоты Василия I во время встречи с Витовтом? Этот вопрос тем более актуален, если иметь в виду, сколь принципиальное значение имел для Витовта переход престола к Василию Васильевичу. Об этом свидетельствует тот факт, что ради встречи в Смоленске с дочерью и митрополитом Фотием он отказался от поездки в Кезмарк (ныне – г. Кежмарок в Словакии), где 30 марта 1423 г. был утверждён договор об урегулировании отношений с римским и венгерским королём Сигизмундом Люксембургским. Вместе с польским королём Владиславом Ягайлом и его сановниками на этот съезд отправились советники великого князя литовского [71, s. 81].

Заинтересованность Витовта в скорейшем утверждении завещания его зятя понятна: Василий Васильевич приходился внуком литовскому правителю, а его малолетство открывало перед Витовтом перспективы упрочения и расширения его позиций на русских землях, соседствовавших с Великим княжеством Литовским, а следовательно, и своей власти на его территории. Но есть ещё один аспект, который нельзя упускать из виду. Претензии Юрия Дмитриевича на московский престол угрожали положению самого Витовта внутри Великого княжества Литовского. Если Василий II приходился Витовту внуком, то Юрий Дмитриевич был свояком Свидригайла Ольгердовича, что дало о себе знать во время династических войн в Литовском и Московском государствах в первой половине 30-х гг. XV в. [22]. С конца XIV в. Свидригайло несколько раз выступал против Витовта, то примиряясь с ним, то вновь нарушая данные обещания. И хотя последнее такое примирение было достигнуто в августе 1420 г., никто не мог быть уверен в том, что младший Ольгердович останется верным присяге.

В свою очередь, заинтересованность Василия I в скорейшем утверждении последней воли объяснялась тем, что его здоровье ухудшалось. Об этом свидетельствует следующий факт. Несмотря на московско-литовское сближение, происходившее с 1418–1419 гг.⁹, интенсивный обмен посольствами и участие московского войска в войне Польши и Литвы с Тевтонским орденом в 1422 г. [14, с. 84–85]¹⁰, после которой в Москву отправилась княгиня Анастасия, дочь Василия I и супруга князя Олельки Владимировича, завещание Василия I к Витовту повёз не сам он, а митрополит Фотий и дьяк Алексей Стромилов, тогда как великий князь московский направился в Коломну [29, с. 245, 246]. Трудно объяснить отказ московского правителя от встречи с собственным тестем, отношения с которым в это время были далеки от конфликтных, для утверждения собственного завещания, иными причинами, нежели состояние здоровья Василия I¹¹. Это заставляет думать, что московский князь приступил к оформлению завещания, не дожидаясь ханского ярлыка. Василий спешил передать престол сыну, которому тогда исполнилось лишь 7 лет.

Обратимся к другой части тезиса А.А. Горского – о том, что в момент выдачи ярлыка на Нижегородское княжение Улуг Мухаммед находился где-то во владениях Витовта. В этой связи правомерно задаться двумя вопросами:

1. В какой момент своей борьбы за власть в Орде Улуг Мухаммед выдал Даниилу Борисовичу ярлык на Нижегородское княжение?
2. Как складывалась для Улуг Мухаммеда эта борьба?

Ответ на первый из этих вопросов следует из вышеприведённых соображений: Улуг Мухаммед выдал Даниилу Борисовичу ярлык на Нижегородское княжение не ранее марта 1423 г. Мог ли он в это время находиться у Витовта и, соответственно, мог ли этот шаг быть согласован с великим князем литовским или санкционирован им?

Вопрос о борьбе за власть в Орде в первой половине 20-х гг. XV в. является сложным и запутанным, поскольку введение в научный оборот новых источников и реинтерпретация уже известных ведут к пересмотру картины событий, утвердившейся в литературе [44, с. 194–199]. Одна из сложностей, как недавно отметил Р.Ю. Рева, состоит в том, что мусульманское имя Мухаммад носили пять участников борьбы за ханский престол: «Шибанид Хаджи Мухаммад; Тукатимуриды – Мухаммад-Барак, Улу-Мухаммад, Кучик-Мухаммад сын Токтамыша и Кучук-Мухаммад сын Тимура» [43, с. 80]. Оспаривая правомерность традиционного отождествления всех Мухаммедов, упоминаемых в источниках, с Улуг Мухаммедом, исследователь пишет: «Самым вероятным является то, что одновременно в разных частях государства воцарились несколько ханов с именем Мухаммад. Дело в том, что к этому моменту сложились несколько лагерей непримиримых соперников, которые ни при каких обстоятельствах не поддержали бы воцарение ханов, принадлежащих другой группировке, и попытались бы интронизировать собственных ставленников. Вероятнее всего, потомки Идигея сделали ханом Хаджи-Мухаммада, а в войске противников ханом стал Кучук-Мухаммад сын Токтамыша. Кто из них является «Мухаммад-ханом» 822–826 г. х. и не слились ли под одним именем сведения о деятельности двух персонажей, ещё предстоит выяснить будущим исследователям» [43, с. 90]. Р.Ю. Рева склоняется к мысли о том, что Мухаммед, побеждённый Барак-ханом не позже лета 1423 г., – это Хаджи-Мухаммед¹², который, по-видимому, был при этом убит, тогда как Улуг Мухаммед занял крымский престол лишь в 1424 г. при поддержке Витовта [43, с. 92–93; ср.: 42, с. 716–719].

Всестороннее рассмотрение этого вопроса с привлечением нумизматических источников, на которые во многом опирается Р.Ю. Рева (при известных сложностях их интерпретации, отмеченных им самим), увело бы слишком далеко от темы настоящей работы. Я сосредоточусь на письменных источниках, уделяя особое внимание тем из них, которые касаются взаимоотношений с татарами Гедиминовичей – правителей Польши и Литвы, тем более что их известия практически не задействованы в работах по истории Орды. Хотелось бы надеяться, что в дальнейшем они будут использованы историками Орды для комплексной реконструкции её политической истории в начале 20-х гг. XV в.

Начнём, однако, с источников хорошо известных. 14 марта 1428 г. Улуг Мухаммед писал Мураду II, вспоминая историю взаимоотношений своих предков с предками этого султана: «Затем, когда всевышний милостью своей вверил высокое место наших прежних братьев-ханов нам, между нами… торе¹³, вспыхнула вражда, и в последующее время события развивались так, что престол достался Бараку» [49, с. 54]. Итак, к моменту разгрома Бараком в первой половине – середине 1423 г. (о чём речь пойдёт ниже) Улуг Мухаммед некоторое время занимал ханский престол.

Сохранился целый ряд свидетельств об участии татар в уже упоминавшейся войне Польши и ВКЛ с Тевтонским орденом 1422 г. Ещё до начала военных действий, 26 апреля этого года, комтур Торна писал великому магистру со ссылкой на информатора, недавно побывавшего в Польше, что татары собираются в поход, и если они отправятся не в Чехию, то наиболее вероятная цель этого похода – Пруссия; после этого сообщения сановник советовал главе Ордена отправить послов в Литву и разузнать, как обстоят дела¹⁴. К этому времени Витовт то ли собирался отправить, то ли уже отправил каких-то татар на помощь Сигизмунду Корибутовичу в Чехию: об этом римский и венгерский король Сигизмунд Люксембургский писал дерптскому епископу 1 мая 1422 г.¹⁵ Впрочем, не исключено, что в этом случае речь шла о татарах, проживавших на территории Великого княжества Литовского. Как бы то ни было, татарские войска приняли участие в войне с Тевтонским орденом, начавшейся в конце июня того же года, и пришли они именно из Орды. 5 августа 1422 г. фогт Диршау писал верховному маршалу Ордена из г. Лобау (ныне – соответственно г. Тчев Поморского воеводства и г. Любава Мазурско-Варминского воеводства Польши). По его словам, в прошедшую субботу, т.е. 1 августа, войска Витовта и Ягайла осадили его замок, перекрыли воду и ведут обстрел, но ущерба замку пока не причинили. За прошедшее время осаждённым удалось взять в плен одного из осаждавших, который рассказал о состоянии войск Гедиминовичей, а также сообщил, что «в прошедшую субботу на помощь Витовту в эту землю прибыл татарский хан с изрядным войском и находится при нём»¹⁶. Это известие поясняет пассаж Длугоша, который после рассказа о заключении «вечного мира» с Орденом и роспуске войск союзников упоминает о татарах, которые напали на последние отряды поляков (in extrema agmina Polonorum) и за это были ими атакованы и убиты [58, p. 183]. Место этого рассказа в труде краковского каноника показывает, что описанные им столкновения произошли там, где расстались союзники, в Пруссии или по пути оттуда. Несомненно, часть татар, помогавших Гедиминовичам в Пруссии, попала в плен: ещё в августе 1425 г. Витовт добивался от великого магистра возвращения двух татар, Манурека и Семёна (?), содержащихся в плену у данцигского бюргера¹⁷.

Кем же был хан, явившийся в Пруссию? Понятно, что им не мог быть ни Худайдат, в те же самые дни разбитый Бараком¹⁸, ни сам Барак. Ещё один Чингисид, Девлет-Берди, впоследствии упоминаемый как союзник Витовта [33, с. 59, 76; ср.: 57, № 1223], в это время, скорее всего, был в Крыму, где утверждал свою власть [36, с. 174–176; 10, с. 153–154], – ситуация, мало подходящая для далёкого похода. Остаётся Улуг Мухаммед, позднее также известный в качестве союзника великого князя литовского. Судя по наличию в Орде как минимум четырёх ханов-соперников, обстановка там в это время была подобна той, о которой Витовт писал великому магистру Ордена 1 января 1425 г., когда шесть ханов, «возведённых [на престол]», боролись за власть над всей Ордой¹⁹.

Второе свидетельство, способное пролить новый свет на расстановку сил в Орде, содержится в послании верховного маршала Ордена Людвига фон Ландзее венгерскому и римскому королю Сигизмунду Люксембургскому от 28 января 1423 г. [74, № 47]. Ландзее в это время находился во Вроцлаве (Бреслау), а король – в Пресбурге (Пожонь, ныне – Братислава) и других населённых пунктах, ныне расположенных в северо-западной Словакии [62, S. 106; 63, p. 112–113]. Список этого послания Ландзее незамедлительно, уже на следующий день после его отправки, отослал великому магистру Ордена Паулю фон Русдорфу, благодаря чему оно и дошло до наших дней. Содержание же его сводилось к следующему. Во Вроцлаве некий доброжелатель Ордена сообщил верховному маршалу, что Витовт и Ягайло намерены вскоре отправить послов на съезд с «многими языческими племенами» «в татарском Поле, расположенном между Татарией и Русью», и собираются летом следующего, 1424 года напасть на Пруссию и Силезию, причём в Силезии Гедиминовичи планируют действовать совместно с гуситами, а к нападению на римского короля рассчитывают склонить турок. Последнее должно было удержать Сигизмунда от помощи Ордену в случае новой его войны с Польшей и Литвой. В конце письма орденский сановник настоятельно советовал королю добиться заключения «вечного прочного мира» между государствами Гедиминовичей и Орденом. В записке, приложенной к письму, Ландзее добавлял, что Витовт и Ягайло намерены добиваться заключения трёхлетнего перемирия между татарами и турками. С этой целью оба правителя отправили к ним представительные посольства: так, Витовта в них представляет его русский писец, и оба Гедиминовича уже располагают полномочием хана на заключение такого перемирия с султаном. Даже если султан не согласится на такое перемирие, писал Ландзее, великий князь литовский сделает всё возможное, чтобы турки напали на римского короля, пока Гедиминовичи будут воевать в Пруссии и Силезии.

Для оценки приведённой информации необходимо иметь в виду, что 27 сентября 1422 г. (после войны, о которой речь шла выше) представители Польши, ВКЛ и Ордена лишь договорились о заключении «вечного мира» и согласовали его условия. Предстояла его ратификация, то есть обмен грамотами сторон с печатями их многочисленных представителей. Руководство Ордена, изнурённого войной, как никогда нуждалось в «вечном мире», но стремилось добиться пересмотра предварительно согласованных условий при участии Сигизмунда Люксембургского. Тот, в свою очередь, угрожал новой войной Ягайлу и Витовту, чтобы отвлечь их внимание от поддержки гуситов, низложивших его с чешского престола, и пытался втянуть Орден в этот план обещаниями обширных территориальных приращений за счёт Польского и Литовского государств. Людвиг фон Ландзее своим письмом пытался убедить Сигизмунда Люксембургского в необходимости поддерживать Орден [69, S. 62–78, особенно с. 70]²⁰: ведь в противном случае от рук неверных пострадает не только Орден, но и владения Сигизмунда.

Судя по подробностям, сообщаемым в письме, за ними стоял некий реальный источник. Коль скоро во Вроцлаве о намерениях Гедиминовичей было известно уже к концу января 1423 г., отправка посольств предшествовала этой дате. Вместе с тем наиболее вероятно, что Витовт и Ягайло договорились о посольствах уже после того, как была достигнута договорённость о заключении «вечного мира» с Орденом. Наиболее вероятно, что это произошло в конце декабря 1422 г., когда Ягайло по заведённому обычаю на Рождество Христово гостил в Литве у двоюродного брата [61, s. 98]. Из сведений, сообщённых орденским сановником, можно заключить, что хан, на чью помощь возлагали надежды Витовт и Ягайло, к этому времени уже некоторое время был их союзником. Стало быть, скорее всего, речь шла о том же самом хане, который приходил на  помощь  к  правителям  Польши  и  Литвы  несколькими  месяцами   ранее²¹.

Можно заключить, что вскоре после войны 1422 г. он удалился в Орду²².

Однако вскоре после описываемых событий ситуация изменилась. Уже во время «летовки» 1423 г., по сообщению Абд-ар-Раззака Самарканди, из Хорезма к Шахруху прибыл нукер его наместника, эмира Шахмелика, и сообщил, что «Барак-оглан захватил орду Мухаммад-хана и утвердил в тех краях свою власть; большая часть улуса Узбекского подчинилась и покорилась ему» [46, с. 196; 49, с. 58]²³. Если принимать точку зрения Т.И. Султанова, который датировал прибытие к Шахруху весной 1423 г., то победу Барака следовало бы относить к началу 1423 г. Но, возможно, она была одержана примерно в апреле или начале мая, поскольку под 17 мая в массарии Каффы отмечена выплата двум татарам – послам солхатских беев, которые «сочли нужным оповестить консула с нарочным о каких-то событиях в чужой орде» [36, с. 177, прим. 38; 10, с. 156–159]. Поскольку в сообщении Абд-ар-Раззака Самарканди говорится лишь об Узбекском улусе (землях к востоку от Волги), и то не обо всём, но о большей его части, то не исключено, что и после этого Улуг Мухаммед некоторое время оставался в Дешт-и Кипчаке и сохранял за собой какую-то власть. По сведениям другого хрониста, каирского современника событий Бедреддина Элайни, в 826 г. х. (15 декабря 1422 г. – 4 декабря 1423 г.) «государем земель Дештских, столица которых Сарай, был султан Мухаммедхан, из рода Чингисхана» [45, с. 533; ср.: 44, с. 198]. Конечно, потерпев поражение от Барака, Улуг Мухаммед мог бежать к Витовту. Но борьба Улуг Мухаммеда за власть в Орде продолжалась и в 1423, и в 1424 гг. Скорее всего, именно он в конце 1423 г. контактировал с Крымским улусом, над которым пытался установить контроль, и Каффой [10, с. 158–166]. Широко известно послание Витовта верховному магистру Тевтонского ордена Паулю фон Русдорфу от 22 июня 1424 г., в котором он сообщал, что его друг «татарский хан Махмет» взял полную власть в Орде [57, № 1159]²⁴. Впрочем, как уже говорилось, всего спустя всего полгода Витовт писал о новом витке борьбы за верховную власть среди Чингисидов [57, № 1181].

Таким образом, имеются серьёзные основания полагать, что, хотя трон под Улуг Мухаммедом и шатался, он и во второй половине 1422-го, и в 1423 г. сохранял военный потенциал и какую-то власть в Орде, где и находился, более того, участвовал в борьбе за Крымский улус. Кроме того, если принять предположение А.А. Горского о поездке Даниила Борисовича к Улуг Мухаммеду в Литву, а не в Орду, то остаётся непонятным, какой смысл имело обращение этого князя к хану, лишённому фактической власти в степи; на что мог рассчитывать этот князь, если Витовт только что санкционировал переход и великого княжения, и Нижнего Новгорода после смерти Василия I к его сыну; и почему великий князь литовский фактически согласился на восстановление Нижегородского княжества нашедшим у него прибежище ханом, тем самым ставя под угрозу реализацию завещания Василия I, которое сам же только что одобрил.

Всё встаёт на свои места, если исходить из того, что русские князья ездили к Улуг Мухаммеду уже после того, как Витовт утвердил второе завещание Василия I, а хан, хотя и являлся союзником великого князя литовского, проявил самостоятельность в вопросе о судьбе Нижнего Новгорода. В таком случае вырисовывается следующая картина событий. Сначала Василий I обратился к Витовту, зная о его весе в восточноевропейской политике в целом и о влиянии на ордынские дела (или во всяком случае попытках оказывать такое влияние) в частности, и лишь затем, после утверждения второго завещания, решил получить ханскую санкцию²⁵. Когда же он обратился за ярлыком к Улуг Мухаммеду, выяснилось, что тот решил восстановить Нижегородское княжество (что, по-видимому, сопровождалось обращением к хану Даниила Борисовича). Тогда-то и понадобилось редактировать и заново утверждать завещание. Это предопределило изменения в тексте душевной грамоты: с одной стороны, были высказаны сомнения в будущей принадлежности Нижнего Новгорода Василию II; с другой стороны, более определённо говорилось о воле Василия I в отношении Московского великого княжества, её нарушение обставлялось более серьёзными санкциями, был расширен и круг родственников Василия I – гарантов его завещания: в их число был включён Константин Дмитриевич, с которым Василий совсем недавно враждовал. К сожалению, ни итинерарий Витовта за этот период, ни сведения, которые можно отнести к Улуг Мухаммеду, не позволяют дополнительно уточнить хронологию этих событий. Летом и осенью 1424 г. Витовт объезжал юг Великого княжества Литовского, но известны как минимум два случая, когда послы Пскова при настоятельной необходимости являлись к нему туда – оба раза в Кременец на Волыни, в 1421 и 1424 гг. [16, с. 79; 41, с. 39–40; 71, s. 77, 83]. Как свидетельствует пример уже упоминавшегося Кезмарского договора, польско-литовский экземпляр которого сохранился в подлиннике в Венском архиве, для привешивания печати великого князя к документу его присутствие не было обязательным. Впрочем, манера прикрепления печати в обоих случаях свидетельствует о том, что делалось это сотрудниками литовской великокняжеской канцелярии, а прежде чем утвердить завещание зятя, Витовт должен был ознакомиться с его содержанием. Из рассказов об отражении набега Худайдата в конце 1424 г. можно лишь заключить, что между Витовтом и Василием I в этот период поддерживались контакты [30, с. 182–183; 31, с. 100].

Как бы ни датировать составление и утверждение последнего завещания Василия I, можно констатировать следующее. Ханский ярлык на Нижегородское княжение показал Василию I, сколь ненадёжно полагаться на правителей соседних государств в стремлении обеспечить престол Василию Васильевичу. Все они, хотя и санкционировали передачу великого княжения Василию Васильевичу, не были заинтересованы в чрезмерном усилении Москвы. В восстановлении Улуг Мухаммедом Нижегородского княжества ярко проявилась политика Орды по отношению к восточноевропейским государствам, целью которой было не допустить чрезмерного их усиления, – политика, которую ордынские ханы старались проводить и впоследствии, несмотря на все неурядицы в своих владениях [50]. В данном случае объектом ордынской политики стало соседнее с ордынскими кочевьями Нижегородское княжество, правители которого, в том числе Даниил Борисович, сохраняли тесные связи с ней (о чём говорит его участие в совместных военных акциях 1410–1411 гг., обращение за ярлыками и бегство в Орду в 1415 г.). В свою очередь, возможности Витовта как гаранта, вопреки средневековым панегиристам и некоторым современным историкам [например: 36, с. 183; 20, с. 53], ограничивались объективными факторами – скоростью коммуникации и особенностями военной логистики. Как свидетельствует его итинерарий, бóльшую часть времени он проводил вдали от границы своих владений с Великим княжеством Московским, в «Литовской земле». И он, и последующие литовские правители рассматривали эту часть ВКЛ как «самые дальние русские земли» государства²⁶, а поездки туда были редкими и планировались заранее, не говоря уже о таком масштабном мероприятии, как сбор сил для военного похода [71]. Поэтому в случае вспышки династической борьбы между московскими Рюриковичами Витовт не мог немедленно отреагировать на неё. И сам великий князь литовский, и его современники хорошо понимали, что масштабные успехи требуют затрат больших ресурсов и благоприятного стечения обстоятельств. Далеко не безграничны были и возможности Витовта повлиять на ситуацию в Орде. В этих обстоятельствах Василию I следовало заручиться поддержкой членов собственного княжеского дома. Об этом говорит и появление Константина Дмитриевича среди гарантов завещания, и снабжение грамоты печатями братьев Василия I (на предыдущей душевной грамоте для их печатей просто не было предусмотрено места), и ещё одно немаловажное обстоятельство. Как свидетельствует способ прикрепления печатей к последнему завещанию московского князя, сначала его удостоверил Фотий, затем – Василий I и его братья, и лишь после этого – Витовт, хотя для его печати и было оставлено почётное второе место.

Соображения, которыми руководствовались Василий I и его окружение в последние годы его княжения, полностью оправдались после его смерти. Когда Юрий Дмитриевич отказался подчиниться Василию II, на него воздействовали Фотий (уговорами) и дядья Василия (демонстрацией военной силы), тогда как с Витовтом были проведены консультации [38, с. 173–175], что в дальнейшем не помешало ему воспользоваться малолетством Василия II и другими обстоятельствами, которые благоприятствовали усилению позиций великого князя литовского на землях Руси, соседствовавших с его владениями.

¹ Ср. описание печати указанного типа в недавно вышедшем фундаментальном труде о сфрагистике и геральдике Витовта: [72, p. 153–163]. Соображения С.В. Белецкого, который первым правильно атрибутировал печать Витовта при втором завещании Василия I [2], недавно были воспроизведены в книге: [1, с. 137–139, 143]. Вопреки высказанному здесь мнению, хорошо документированные для этого периода взаимоотношения Василия I и Витовта [14] не дают оснований вслед за В.Д. Белецким говорить о вассальной зависимости Московского княжества от Литовского или о его включении в состав владений Витовта.

² К сожалению, работа В.А. Кучкина [20], формально посвящённая хронологии завещаний Василия I, а фактически представляющая собой неумелую и анахроничную попытку отстоять традиционные представления о ней, восходящие к XVIII в., практически не принесла позитивных результатов, которые соответствовали бы современному уровню развития науки (обогатив её лишь отдельными интересными наблюдениями и замечаниями), хотя и дала определённый импульс исследованиям, вызвав появление указанного полемического отклика – статьи А.А. Горского [4].

³ Российский государственный архив древних актов (РГАДА), ф. 135, отд. I, рубр. I, № 15; публикация: [12, № 22].

⁴ РГАДА, ф. 135, отд. I, рубр. I, № 16.

⁵ В летописи говорится, что их поездка состоялась «тое же зимы». Зимой на Руси считалось время от 25 декабря по 24 марта [8, с. 11]. Значит, Софья с восьмилетним Василием могли явиться в Смоленск к концу марта – началу апреля (если «тое же зимы» они выехали из Москвы).

⁶ Об этом несомненно свидетельствует размещение подписи Фотия, печати Витовта в правой части листа и отсутствие печати Василия I и всяких следов её прикрепления, хотя для неё оставлено место в левой части листа [24, с. 193–194, 197–199 и илл. 1–2 на вклейке]. Заключение же В.А. Кучкина, будто это завещание великого князя московского и не планировалось скреплять его печатью [20, с. 53], объясняется лишь полным незнакомством учёного с практикой оформления документов в литовской великокняжеской канцелярии, где в случае прикрепления к грамоте одной печати было принято привешивать её к середине нижнего края листа [73, s. 173–174, 178], и стремлением во что бы то ни стало подвести аргументацию под заранее заданный тезис.

⁷ РГАДА, ф. 135, отд. I, рубр. I, № 13; публикация: [12, № 21].

⁸ О локализации этого пожалования см.: [19, с. 223] (в этой полемической статье, впервые опубликованной в 1968 г., приводится датировка грамоты Даниила Борисовича 1442 г., бытовавшая до обнаружения ряда новых источников в недавние годы). Интерпретация грамот, которыми было оформлено это пожалование, в позднейшей статье того же автора [20, с. 45], носит ярко выраженный характер ad hoc, «под тезис».

⁹ Автор специального исследования о московско-литовских взаимоотношениях в  20-е годы XV в. Д.И. Иванов относил начало потепления в этих отношениях примерно к 1420 г. [14, с. 81–83]. Между тем ряд источников свидетельствует, что оно началось раньше – в конце 1418 – начале 1419 г. Этот вопрос я рассмотрю в отдельной работе.

¹⁰ Об участии в походе Ягайла и Витовта в Пруссию московских войск сообщает послание комтура Рейна великому магистру 1422 г., которое я ранее ошибочно относил к 1414 г. [60], тверских – Тверской сборник [26, с. 488], тверских и московских – Псковская II летопись [41, с. 39]. По этой причине в ряде летописных сводов читается известие об этом походе: «Того же лѣта король Ягайло да Витовтъ ходили къ Марьиноу городоу Нѣмецьскые земли воевати» [35, с. 142; 25, с. 262; 27, с. 166; 30, с. 182; 31, с. 100, 268, 342]. Эти сведения не совсем точны: даже если отряды союзников и доходили до Мариенбурга, его осада не входила в планы польско-литовского командования, боевые действия разворачивались южнее [56, s. 141–155; 59, S. 621–622]. В поздней Устюжской летописи эти сведения отразились и вовсе в искажённом виде: сказано, будто Ягайло и Витовт взяли Мариенбург [34, с. 40, 83].

¹¹ В источнике, который остался вне поля зрения Д.И. Иванова, – послании комтура Дюнабурга ливонскому магистру Ордена от 2 января 1422 г. о недавнем посольстве его слуги в Литву – передаются ходившие там разговоры о намерении Витовта и Ягайла тайно провести съезд с московским князем [67, № 2576, Sp. 789–791]. Но состоялся ли этот съезд, неизвестно.

¹² Таким же образом трактуется это известие (впрочем, без специальной аргументации) и в работе: [36, с. 161, прим. 7].

¹³ Согласно примечанию Т.И. Султанова, «торе – термин рассматриваемого периода, употреблявшийся для обозначения нецарствовавших ханских потомков» [49, с. 56]. Многоточием отмечен опущенный мною номер строки, указанный в данной публикации.

¹⁴ «…ist uns wol worhaftig gesaget, das herczog Wytowt sich stark besammelt unde der Tatern itczunt faste czu felde legen, und wer is, das sy nicht worden volczihen ken Beheem, so wolden sy dessem lande czu, so dewchte uns wol, genediger meyster, das ir boten ken Litawen sendit unde eyn solchs eygentlichen czu dirfaren…» (Geheimes Staatsarchiv Preußischer Kulturbesitz (Berlin), Ordensbriefarchiv (GStAPK, OBA) 3712; краткое содержание: [57, № 1000]).

¹⁵ В разных списках послания употреблены разные формы глагола – «destinat» («отправляет») и «destinavit» («отправил») [65, № 56, S. 99 (417); 67, № 2594, Sp. 815; 57, № 1001, p. 549–550].

¹⁶ «Ouch sal wissen euwir ersamkeit, das am sonnobende nehest vorgangen ist komen der Tatherissche keyser mit eynem suberlichen hufen folkes Wytoud zcu holffe uf dys land, und ist bey im, und das hot uns der gefangene bekant, das ys also sey» (GStAPK, OBA 3858).

¹⁷ «Anno 25 montag nach Bartolomei aus Novogrottken Wytoldt schreibett an hoem[eister], das ehr mit allen vleiß trachte und spere auf die gefangnen, das ehr die dem hoem[eister] wider zuschicke; bitt der hoem[eister] wol dergleichen auch thun, doch wer ehr vorstendigett, das 2 Tattharn, Manurek und Simen, bei einem burger zu Danczke sindt, das im der hoem[eister] auch widerumb zuschicken wolde» (Lietuvos Mokslų akademijos Vrublevskių bibliotekos Rankraščių skyrius (Vilnius) (LMAVB RS), F 15–73, p. 210).

¹⁸ Даже с учётом того, что, как установил Р.А. Беспалов, известие о приходе Барака на Одоев в 1422 г. дублирует известие о приходе туда Худайдата 1424 г. [3], не вызывает сомнений предшествующее ему сообщение – о том, что «царь Баракъ поби Куидодата» [28, с. 181–182; 29, с. 245; 32, с. 95–96, 261].

¹⁹ «…das keiserthum in Tatharn in im selbir groslich geczwehit und geteilt ist, also, das itczundt sechs dirhaben keiser do sint, der iclicher umb das kaiserthum steet und arbet» [57, № 1181]. В переводе, предложенным ранее [3, с. 207], не было адекватно отражено значение слова «dirhaben», которое в данном случае означает «возведённых [на царство]» (ср. современный немецкий глагол «erheben»). Очевидно, подразумевалось, что каждый из претендентов на власть над всей Ордой уже признаётся «царём» («императором») в какой-то из её частей.

²⁰ Следует отметить, что надежды орденского руководства на римского короля не оправдались: согласно Кезмаркскому договору 1423 г., о котором уже говорилось выше, Сигизмунд признавал Мельненский мир Польши и ВКЛ с Тевтонским орденом, а правители этих государств обещали отказаться от сотрудничества с гуситами и помочь восстановлению власти Сигизмунда в Чехии.

²¹ По мнению Г. Агоштона и И.В. Зайцева, упоминание миссии Йозы Турка (Iosa Turcus) от Сигизмунда Люксембургского в его жалованной грамоте от 6 февраля 1428 г. к «принцу Магомету, господину татар Орды», увенчавшейся договорённостью о выступлении против турок, касается поездки к Улуг Мухаммеду между 1421 и 1423 гг. и объясняет происхождение послания Улуг Мухаммеда Мураду II от 14 марта 1428 г.: «Письмо Улуг-Мухаммеда выглядит как первое официальное послание, призванное восстановить дипломатические отношения после длительного перерыва. Причину этого разрыва следует, видимо, искать в возобновлении союза Тохтамыша с Тимуром в самом начале XV в.» [13, с. 49–54]. Впрочем, в этой идентификации нет уверенности [11, с. 203–204].

²² По мнению А.А. Горского, пребыванием Улуг Мухаммеда у Витовта наиболее логично объясняется набег его соперника Барака на Одоев осенью 1422 г. [5, с. 137–138]. Однако уже после выхода в свет книги А.А. Горского Р.А. Беспалов в специальной работе привёл аргументы в пользу того, что в данном случае в ряде летописей было продублировано известие о набеге на Одоев другого хана – Худайдата, слившееся с сообщением о его разгроме Бараком в сражении, состоявшемся, вероятно, как раз осенью 1422 г. [3].

²³ Цитата и датировка приводятся по работе Т.И. Султанова, с учётом того, что он опирался на рукопись «Зубдат ат-таварих, Хафиз-и Абру» из Оксфорда, недоступную при подготовке указанного тома сборника источников по истории Орды [49, с. 55, прим. 2; с. 58, прим. 22; 46, с. 104].

²⁴ В этой связи следует обратить внимание на хронологически приуроченное известие из летописной «Похвалы Витовта»: «Сему царю Давлади-Бердию немного время побывшю, и тому мимо шедшю, симь же стареишинамь ордыньскимь слышавшим, яко славныи господарь близ есть Киева, и приидоша сами, и поклонишася славному господарю великому князю Витовту, и дары многи принесоша, и просять у него царя, онь же даль имь иного царя именемь Магмета» (цит. по Слуцкой летописи: [33, с. 76]; пунктуация незначительно изменена). Именно в июле–сентябре 1424 г. Витовт побывал на Волыни и Подолье [71, s. 83].

²⁵ И.Б. Греков объяснял обращение Василия I к Витовту тем, что на Волге в начале 20-х годов господствовали противники этих великих князей – ханы Худайдат и Барак [7, с. 143–144].

²⁶ Так их определял сам Витовт в знаменитом послании великому магистру Ордена 1427 г.: «unser Rusische weitiste lande» [57, № 1298, p. 778]. Аналогично в документе великого князя литовского Александра от 10 апреля 1499 г. Смоленская земля охарактеризована как «вкраины» [66, № 318, p. 208].

Об авторах

Сергей Владимирович Полехов

Автор, ответственный за переписку.
Email: sergey.polekhov@gmail.com
ORCID iD: 0000-0001-7866-7663

кандидат исторических наук, старший научный сотрудник Школы актуальных гуманитарных исследований Института общественных наук

Список литературы

Дополнительные файлы

Финансирование: Статья подготовлена в рамках гранта, предоставленного Министерством науки и высшего образования Российской Федерации (№ соглашения о предоставлении гранта: 075-15-2022-326).